Золотая голова - Наталья Резанова

У меня внезапно закружилась голова. И все поплыло перед глазами. Я помнила это ощущение, там, на площади… И попыталась отвернуться.

Не смогла.

Я сделала шаг. Другой.

Это были не бумаги, а листы пергамента, исчерканного словами на непонятном мне языке. А может, это был шифр. Истинные сокровища Севера… Поверх серебрилась цепь с крупным синим восьмиугольным камнем диковинной огранки. Четыре металлических цилиндра (какой-то сплав? ) разной длины и толщины, однако способные все вместе уместиться на моей ладони. И еще резная фигурка с мизинец вышиной — то ли кошка, то ли лиса. Забавная такая зверушка. Если не смотреть на ее морду. Иначе подобный оскал мог бы и напугать.

Я смотрела и смотрела, как смотрят дети в колодец, знают, что упадут и утонут, а все равно не в силах оторваться, зачарованные гибельной глубиной. Все во мне кричало: «Отвернись! Отвернись! «, однако ноги тяжело ступали по ковру.

По направлению к столу.

А затем словно мощная волна подхватила меня, вознесла, швырнула назад и со всплеском отхлынула. … Я лежу в постели и гляжу на темные балки под высоким беленым потолком. Все вокруг огромное — и эти балки, и окно с белой занавеской, и подушка, с которой сползает моя голова. Женский голос откуда-то из выси и дали напевает:

«Все, о чем ты мечтала, получишь сполна, И о чем не мечтала.

Назови свое имя», — сказал сатана Но я промолчала.

Перебивая этот голос, слышатся другие, мужские. Они что-то бубнят о таможенных пошлинах, мостовом сборе и о главной годовой ярмарке — той, что на Воздвиженье…

Женщина наклоняется, чтобы поправить подушку, и я вижу прекрасное лицо с темными глазами, так не похожими на мои… Глаза матери.

Это не все огромное — это я совсем мала! Это наш, пока еще наш городской дом в Кинкаре!

Всплеск!

Меня несут на руках, и не потому, что я так уж мала — мне лет шесть или семь, а потому что в пути я стерла ноги и не могу идти. А нам нельзя останавливаться. Но я — это не я. Кто— то другой цепляется за шею отца. Не моего отца. Ночь холодна, такие нередко сменяют собой изнуряюще жаркие дни… откуда я это знаю? Песок хрустел под ногами. Родители то и дело оглядывались назад, где черное небо лизали языки пожара, отсвет которого превращал окружавших нас людей в призрачные тени. Их было немало, таких, как мы, беженцев. Все они молчали, никто даже не плакал, слышалось только тяжкое затрудненное дыхание. И тем пронзительней прозвучал в тишине визг, опередивший топот копыт.

Чернобородые всадники, вылетевшие из-за холмов, страшно вопили и свистели, их кривые клинки сверкали в пламени пожара. Они настигали бегущих, и отставшие уже падали от их ударов. Отец передал меня матери, что-то крикнул, в общем шуме я не разобрала что, и тяжелым, усталым движением потянул меч из ножен. Я спрыгнула на землю, мать схватила меня за руку, и мы, спотыкаясь, побежали прочь. Затем надвинулся хохочущий всадник — сахарные зубы белели в черной курчавой бороде, и нас с матерью отбросило друг от друга. Каким-то чудом я устояла. Сколько-то времени я топталась среди мечущихся теней. Ни отца, ни матери не было видно. Всадники схватывались с теми беженцами, кто был еще в силах сопротивляться, на песке валялись недвижные тела. Внезапно какое-то дикое вдохновение охватило меня. Не чувствуя ни страха, ни боли в сбитых ногах, я бросилась к лежавшему рядом мужчине — кровь на его плаще с зеленым крестом казалась черной — и вырвала саблю, торчавшую из его груди.

Я не допрыгнула бы даже до седла любого из всадников, но я и не собиралась этого делать. Я резала сухожилия лошадям, рубила их по ногам, если удавалось, каждый раз выскальзывая из-под копыт бесившихся и встававших на дыбы животных. Один конь упал вместе с седоком, голова последнего оказалась у моих ног. Мне показалось, что это именно тот, что разлучил меня с матерью, хотя, возможно, он был просто похож в темноте. И так же ухмыльнулся, увидев над собой ребенка с саблей. Я не сумела занести клинок высоко, но подняла его насколько смогла. Усмешка на лице поверженного всадника сменилась гримасой недоумения, а потом…

Всплеск!

Мы стоим на дне воронки — там, где, должно быть, пламя вырвалось наружу. От адского жара камни плавились и превратились в подобие стекла. Это было давно, годы назад, может быть, многие десятилетия, но ни мох, ни лишайник не покрыли камней, ни травинки не пробилось на опаленной земле. И чудовищный черный мост, порождение бреда, висит над бездной. Хаос и пустота. Но там, на другой стороне пропасти, за пустошью, вдалеке, шумит дубрава и дорога ведет из предгорий прочь, к городам людей…

Всплеск! … Огненная дверь в воздухе захлопнулась, но за ней — я все еще вижу… снопы света, и блеск хрустальных граней, и купол, сомкнувшийся над головой, сияет так, что ломит глаза, и голос кричит:

— Рикасен гарим веркен-са эви тиннит Астарени!

Это кричу я. Кричу и больше ничего не вижу, кроме красно-белых пятен, бегущих перед глазами, сливаясь в причудливую надпись. Красную и белую. Словно мой перстень. Словно камни на фасаде замка Тальви. Словно… Именно это было написано на медальоне здания на площади Розы. «Рикасен гарим веркен-са эви тиннит Астарени». Но я по— прежнему не знала, что это значит.

Очнулась я, еще слыша собственный вопль. Я лежала на полу, Тальви, опустившись рядом со мной на колени, придерживал меня за плечи. Оттого, что четкость зрения вернулась очень резко, глазам было больно. И слабость уходила медленно.

«При падучей главное — язык не проглотить», — тупо подумалось мне.

Но я не страдала падучей.

— Ты в себе? — спросил Тальви.

Я кивнула без особой уверенности.

Он приподнял меня и усадил в кресло. После мгновенного размышления развернул кресло спинкой к столу. Поднял валявшуюся на ковре «Хронику… « и поставил на полку. Отошел. Слышно было, как он убирает то, что лежало на столе, в ларец. Я рискнула выглянуть изза спинки и увидела, что он делает это закрыв глаза — четкими, отработанными движениями. Я выпрямилась в кресле, уперлась в подлокотники, пытаясь встать. Это не слишком получалось. Тогда я перевела взгляд на полку с проклятой рукописью. По крайней мере, голос у меня наконец прорезался.

— Это все… — я не очень понимала, какой смысл вкладываю в слово «все», — связано с «Хроникой… «?

Тальви отпер дверцу секретера и поставил ларец внутрь.

— Отчасти, — сказал он.

Почему-то мне показалось, что припадок продолжался считанные мгновения, как тогда, на площади. Но, поглядев на свечи, я поняла, что прошло не меньше получаса. Может, даже больше. И я разозлилась. Чтобы я да настолько раскисла, чтоб кашей по полу расползаться и пластаться так неизвестно сколько времени? А меня, может, еще и по щекам хлопали, и водичкой прыскали, а я не чувствовала? Хотя водичкой — вряд ли, лицо и одежда сухие. Все равно не дождешься, чтоб я помощи просила, встану сама…