В плену нашей тайны - Ники Сью

— Замолчи, замолчи! — вспыхнул дедушка. Я замер в коридоре, не силах шевельнуться. А потом дед замахнулся и ударил маму по лицу, отвесив ей пощечину. Удар пришелся настолько сильным, что она потеряла равновесие, и упала на пол, схватившись за щеку. С глаз ее покатились слезы.

— Мама! Дедушка, не трогай ее! — я влетел в гостиную, встал перед матерью, раскинув руки, и смерив его грозным взглядом. Я готов бы кинуться ему на шею, ударить по морщинистому лицу, но не сделал этого, потому что дед развернулся и покинул наш дом. А через два часа, я нашел мать без сознания в ее спальне, сжимающей в руках упаковку снотворного.

Вы когда-нибудь находили своих родителей на краю жизни и смерти? Держали в объятиях их обмякшее тело и шептали слова мольбы, чтобы они открыли глаза, чтобы посмотрели на вас и успокоили? Впервые в жизни я плакал, не мог контролировать слезы и свои поступки. Просто прижимал к груди маму, и просил Всевышнего не забирать ее. Ведь она ни в чем не виновата.

Те два дня, пока врачи спасали мать, пока она приходила в сознание, я не жил, словно сам прибывал на границе рая и ада. В мыслях крутилось ураганом множество слов, которые не сказал матери, хотя должен был. Например, что люблю ее или что у нее очаровательная улыбка. А еще… там поселилась лютая ненависть: сперва к неродному отцу, чьи фотографии я сжег в один из тех дней, потом к Еве.

Но, несмотря на кипевшую злость в венах, на раздирающее чувство внутри грудной клетки, я все равно не смог позволить деду тронуть Исаеву. А он узнал про нее, и про то, что именно она рассказала всем нашу чертову тайну. Хотел стереть их семью с лица земли, растоптать, а глупую Еву отправить в психушку. Ведь слухи про ее странности тоже дошли, как и про мою неродную кровь.

И хотя я винил Исаеву в случае с мамой, но допустить подобного не мог, просто не мог и все.

— Она это сделала из-за меня! — крикнул я, врываясь в кабинет к деду. В кармане джинсов лежал складной нож, который я стащил у отца из охотничьей сумки. Ну что может ребенок сделать? Какими рычагами воздействовать? Вот и я лучше ножа ничего не придумал.

— Все уже решено, эта мерзавка отправится в клинику и будет там страдать за свой чертов язык, — прорычал дед.

— Я сам ей отомщу за маму! Если с кем и хочешь поквитаться, поквитайся со мной! — кричал, сжимая руки в кулаки.

— Сам? Не смеши меня! — повысил голос дед. Тогда я вытащил ножик, щелкнув по нему и оголив лезвие. Подставил к своей шее, задрав подбородок. Сердце лихорадочно билось, едва не разрывая легкие на части. Меня трясло, я не мог насытиться кислородом, прибывая в каком-то туманном состоянии.

— Что ты делаешь, сосунок? — дедушка подскочил со своего дорогущего кожаного кресла, округляя глаза. Я был готов к этому с первого шага, с той минуты, как взял нож. Дед не поверит обычной выходке, но он наслышан о моих безрассудных поступках, а еще он повернут на своей, чертовой, репутации. Поэтому надавить на лезвие и пустить струю крови было необходимо.

Капля медленно скользнула по моей шее, проникая под майку и задевая больше, чем просто части тела: она задевала мой разум, мое сердце. Я смотрел на деда, но думал о Еве. Я прощался с ней, с нашими чувствами, с яркими воспоминаниями, которые так и не стали легендой. Мои губы тряслись, а глаза наливались слезами, но я сжимал сильней челюсти, чтобы зарыть эти гребаные чувства в глубокую яму.

— Опусти нож! Ян!

— Если я здесь себя зарежу, думаю, это неплохо скажется на твоих контрактах, да, дедуль? — прошептал настолько уверенно, насколько позволяли силы.

— Сволочь! — его зрачки расширились, и мне сделалось смешно. Даже в такой критичной ситуации дед переживает из-за денег, а не из-за жизни собственного внука.

— Оставь ее мне. Ты же знаешь, я могу приносить море удовольствия людям, серьезно. Дедушка, ты, правда, думаешь, что я не отомщу за маму?

И дед сдал позиции, громко фыркнув. Не потому, что переживал за мою жизнь или верил в мою месть, а из-за крови, упавшей на его дорогой коврик в центре кабинета.

Смешно, правда?.. Мне никогда не было так смешно, как в тот день. До хрипоты, до стонов, срывающихся с губ. Я шел по улицам и продолжал, разглядывать трясущиеся ладони, казалось, они чем-то покрылись. Сжав руку в кулак, я ударил себя по груди, задыхаясь от дикой боли и смеха, которые душили сердце. Кислород застрял где-то в глотке, все вокруг кружилось, я не соображал, где нахожусь, и куда должен идти. Ничего не видел перед собой, только проклятые яркие вспышки из прошлого: улыбка Евы и обмякшее тело матери в моих ладонях.

Я не был готов к такому потрясению в тринадцать лет, хотя, что уж там, к такому жизнь нас вообще не готовит.

Через две недели мать отправили в пансионат, проходить оздоровительное лечение. Она почти ни с кем не разговаривала, смотрела пустым взглядом вдаль и делала вид, что жива. Когда я увидел ее такой впервые, чуть не разревелся. У меня ведь никого, кроме матери. Теперь и ее не стало.

— Она поправится, — сказал отец, замечая, как я сжимаю ладонью рот от боли, рвущейся наружу. Мы не были с ним близки до той выписки, но Дмитрий Вишневский, будто другими глазами посмотрел на свою жену и чужого ребенка.

— А если нет, — с хрипом сорвалось у меня. Если бы Всевышний спросил, готов ли поменяться с матерью местами, я бы не думая согласился. Пусть бы только она снова улыбнулась, посмотрела на меня и позвала по имени.

— Мне казалось, ты сильней, а ты так легко сдаешься, Ян.

— Я никогда не сдаюсь! — крикнул, поражаясь тому, что слышал. Так началась новая жизнь. Жизнь без мамы, жизнь без моих выходок дома, без скандалов и упреков. Жизнь, в которой больше не было Евы, жизнь, в которой жила только ненависть.

Однажды, спустя почти месяц, дедушка приехал ко мне школу, и стал