Коло Жизни. Середина. Том 1 - Елена Асеева

— Вдарим? — насмешливо отозвался Гансухэ-агы, и, подавшись вперед станом, обдал недовольным взором осударя Елабугского ханства. — Кем мы вдарим, хочу тебя спросить Зверополк-агы? Теми жалкими остатками моих, твоих, наших людей… каковые преданностью своей не заслужили смерти.

На удивление Гансухэ-агы говорил вельми чисто на родном Яробору Живко языке, наверно, потому что и сам был единоплеменным ему, как Айсулу, имея кого из родителей белым.

— А ты, считаешь, Гансухэ-агы, — глухой голос Зверополка Гнездило прозвучал, точно рычащий охрип так, что юноше показалось пред ним и впрямь оборотень… получеловек-полумедведь. — Мы должны быть бездомными собаками?

— Нет! Собаками нам не пристало быть, — встрял в гневливые толкования войвода, судя по всему, стараясь снять напряжение возникшее меж воинами. — Я согласен с осударем Волегом Колояром и Тамир-агы, надо уходить чрез горы в южные земли… В древние земли, в земли Дравидии. Откуда когда-то и пришли наши предки тивирцы. Надо воспользоваться посланным нам даром… даром жизни, — и при этих словах Бойдан Варяжко с особой нежностью посмотрел на Яробора Живко, вроде видел пред собой своего сына. — Вне всяких сомнений, — дополнил он свою речь, — пред нами человек с золотой кожей, вышедший из преданий народа лутичей… Он поведет нас к новой жизни и дарует знания замкнутые в храмах Всевышнего, возведенные Богом Китоврасом. Тем более по легендам лутичей не только в Древних Къметинских Землях возвел такой храм Бог Китоврас, но и подле могучих Хималских гор, которые еще величают обитель снегов, в Дравидии.

— А если Волег-агы ошибается, — незамедлительно отозвался Гансухэ-агы, так словно избрал для себя роль вечного протеста. — Ошибается и мальчик… мальчик, — он прервался и своими, как показалось юноше ничем не отличными от Першего, карими очами пронесся по его лицу, оставив на нем зримое полыхание зардевшихся щек. — Мальчик, это просто мальчик, никакой он не золотой человек.

— Да, — стремительно ворвался в разговор Яробор Живко, и, кажется, еще насыщенней пыхнули рдяными пятнами румянца его щеки. — Я обычный… самый обычный. Ничем не отличим от вас… вернее… — Он надрывисто дрогнул всем телом, и гулко задышав так, что послышались трепыхающиеся звуки боли, вырвавшиеся из нутрей, добавил, — вернее отличим! Потому как хуже! Многажды хуже вас… Вас всех! ибо тощий, немощный слабак. Ничего толком не умею делать, ни к чему не годен… Лишь мастак болтать и вопросы задавать. Вот и всем чем отличаюсь.

Пронзительная боль от собственной отчужденности… от ущербности каковую всегда испытывал новой волной полоснули Яробора Живко и голос его порывисто заколыхавшись, смолк. Еще мгновение и он торопко вскочил на ноги, задев и чуть было, не перевернув стоящий пред ним столик. Обаче сумевший удержаться на своих коротких ножках, да обидчиво встряхнувший столешницей. Столик одновременно качнул на себе пузатые, медные чайники и тонкие мелодичные, фарфоровые кисе, дивно расписанные синими васильками.

— Тише, тише Яроборка, — немедля воскликнул Волег Колояр и не менее резво вскинул вверх руку, ухватив мальчика за предплечье, с силой останавливая его желание убежать и сызнова усаживая подле себя.

Осударь крепко прижал к себе вздрагивающее тело юноши, нежно огладил шершавой ладонью его долгие светло-русые волосы и очень мягко молвил, словно подыгрывая тембром голоса стрекоту сороки сидящей в ветвях на крыши навеса:

— Ну, чего ты, в самом деле, чего так взъерепенился. Никто тебя не хотел задеть.

Юноша не в силах вырваться из удерживающих его мощных рук осударя всего-навсе легохонько встрепенулся и наполненным особой грустью гласом, в оном плыла не только собственная изолированность, но и обездоленность находящихся подле него людей ответил:

— А меня и не надо задевать… Я сам многажды раз задавался вопросом на что родился, зачем живу. Почему так отличаюсь от своих сродников и не только физически, но и духовно? Почему люблю ночь больше дня? Звезды более солнца? Почему, почему порой вижу и слышу то, что не принадлежит этому миру. И никогда не получаю ответа, токмо какие-то отголоски мыслей, чуть слышимые пояснения, в которых порой мне сложно разобраться. — Яробор Живко замолчал, все еще надрывно дыша и сотрясаясь всем телом, вроде дотоль искупался в бодрящей горной речке, а после не менее возбужденно досказал, — после возведения пирамидальные храмовые комплексы будут иметь небольшую вогнутость центральной части стен и сверху облицованы белым известняком, а макушку их увенчают особым передающим устройством, посылающим звуковые колебания воздуха. — Юноша смолк и вовсе отстраненным взором вгляделся в круглую расширяющуюся кверху стенами пиалу, в каковой покачивался бледно-бурый чай приправленный молоком. — Эти устройства, называемые малозвеки, будут сиять желтовато-розовым цветом, вроде по их поверхности поигрывают, резвясь, лучи солнца. Их макушки ориентированные на северные звезды в Созвездиях Стожары передадут звук мгновенно, лишь вскользь задев подобные сооружения на иных планетах Солнечной системы, Галактиках и своей мощью наполнят Всевышнего…,- дополнил он то, что степенно вкладывал в него своей мощью Крушец, и стих.

Стих не только Яробор Живко, но и все те, кто находился подле него, настойчиво вглядываясь в этого вельми удивительного мальчика. Эта тишина, похоже, окутала навес и расположившийся на пологом склоне стан и, вероятно, сами скальные гряды, ибо горы молчаливые великаны любили безмолвие и спокойствие. Только изредка они поводили своими могучими плечами, колыхая лежащей на них почвой, и оттого все живые твари ощущали мерное дыхание Земли, ее трепетное биение сердца, ее нескончаемую природную мощь.

Тихим клекотом где-то вдали лазурного неба отозвалась хищная птица. Она неслась высоко и одновременно низко. Высоко обобщенно для людей, а низко для расположившейся под ней вспученной местностью. Изредка своими острыми крыльями рассекая разрушившиеся облачные края небосвода, поплывшие нестройными лентами бело-серой дымчатости. Чудилось облака, вытянувшись в два потока плотной своей массой, выплеснувшись с окоема неба обступили теперь диск солнца, на миг описав подле него коло. А посем стали медлительно смыкать его стены, прикрывая своей перьевитостью почти побелевшее светило. Еще верно морг солнце боролось с той осадой, исторгая из себя долгие золотые лучи, пронзающие бело-серого оккупанта и подсвечивая раскинувшиеся под ним бескрайние земли. Однако погодя, сдав свои позиции, наглухо сокрылось под облаками, придав лесам, травам, рекам пепельные полутона.

— Где ты такое слышал… такое про пирамидальные храмы? — первым откликнулся Зверополк Гнездило, и стремительно привстав с одеял, подался вперед, будто навис над столом и приткнутым к осударю юношей.

— Не знаю, — прошептал в ответ Яробор Живко и пожал колготно плечами. — Иногда я такое говорю. Однако сам не ведаю, откуда оно приходит. А эти пояснения про храмы… Эти описания мне, кажется, живут внутри меня. Они находились со мной с самого рождения. Я их почасту слышу в голове, точно кто-то жаждет, абы я непременно их запомнил.

Юноша смолк, и выскользнул из объятий удивленно замершего Волега Колояра, несколько ослабившего свою хватку. Ярушка, конечно, не знал… да и не мог знать, что ту информацию в него закладывал Крушец, тем самым взращивая в его мозгу способность запоминать и осмысливать. Крушец обладая уникальностью, днесь не просто влиял, подчинял, он еще и воспитывал плоть мальчика в том направление, в котором желал. Демонстрируя этим и собственную неповторимость, изумительность о которой не раз сказывали не только Перший, Небо, но и сам Родитель.

— Да… поразил, — чуть слышно дыхнул Волег Колояр, и, качнув вперед своей головой, рывком воткнул в лоб Зверополка Гнездило раскрытую длань. Он несильно толкнул друга назад, сим движением повелевая ему занять исходную позицию. — Поразил ты меня Яробор Живко, понеже я про малозвеки тоже слыхивал от отца своего, а тот в свою очередь от деда. У, да! это уже не впервой. Оно, как и нашелся ты чудно. Эт! за сколько верст тебя Тамир-агы узрел. И поколь не нашел, думали головой тронется, так уж у него внутрях там…

— Дяды значать точна огню задавали, — вставил, опережая молвь осударя, шаман и ласково обозрел сидящего подле мальчика, нежно огладив его густые, вьющиеся волосы, достигающие плеч.

— О…о… — словно пробудившись дыхнул дотоль молчавший Еши-агы, и напряженно качнул вправо…влево головой, как будто она у него отяжелела. — Атылар жарып оттынанын берди.

— Таксырмы… таксырмы, — негодующе откликнулся Тамир-агы и обдал презрительным взглядом правителя Сибай — ханства.

И тотчас все кто находился под навесом, не считая Яробора Живко, громогласно загреготали. Задорный смех, наполнив своей мощью сквозное помещение, выплеснулся наружу и испугал сидящую на крыше сороку, поелику она нежданно энергично подалась в небеса и гулко застрекотала, и немедля также раскатисто ей ответили откуда-то издалека. Один юноша оставался вельми серьезным и даже не улыбнулся. Он лишь изумленно оглядывал уже и вовсе покачивающихся от веселья ханов, суетно пожимал плечами, не понимая, чему они так радуются… так громогласно… чисто… добротно… Так как могут ликовать только «люди чистой, светлой души,»- сказал бы человек. Только «люди первой искры,»- поправил бы Крушец.