Горбатые мили - Лев Черепанов

От него мне уже невмоготу, хотя, казалось бы, чего я? Родная кровь…

По-видимому, все в сути борьбы за существование. Так сказать, вырос — и беги без оглядки от своих родителей, испытай, на что способен. Если не выживешь — не дашь начало неудачникам, больше ничего. От того род человеческий в накладе не останется, наоборот…»

— Товарищи! — заставил разогнуться Венку динамик громкой связи. На пояснение, что произошло, у него будто не хватило воздуху. Наконец преодолел собственную немощь: — Я обращаюсь ко всем, кто сменился! К тем, кому не безразлично, с какими результатами закончим наш рейс. Коллектив!.. Мы наконец-то напали на окуней. А кому их обрабатывать? В производственной команде сами знаете, сколько недосчитывается и еще… больные. Требуется сознательность. Причем не в общем и целом, а конкретная.

— Уже ясно, что к чему, — не сдержался Венка. — Улов может уйти, как вода из пригоршни.

— …составлен график. Также подсмотрены ледовые поляны, в них покойно. Перегрузчик для нашей продукции «Палана». Он совсем близко. Попросим — подойдет. Словом, все для нас.

— Как складно у него выходит!

— …сколько выпадает отработать? Сейчас найду листочек. Вот! Всего каких-то два часа. Теперь еще лучше слушайте, зачитываю списки…

«Зойка, — перешел на скоропись Венка, — все, заканчиваю скрипеть пером. У меня на носу подвахта. А, ты ж не знаешь, что это такое. Все равно что у вас там, в грибном Подмосковье, поездка в село, когда нехватка рабочих рук.

Я считаю, это не мой случай. Что в нем можно ухватить? А все равно. Если не пойду куда зовут, себе наврежу. Люди — что, никуда от меня не денутся. Только кем для них стану? Как потом покажусь на глаза?

Зой, настраивай-ка себя на несущую меня куда-то океанскую волну. Если у тебя еще цел орган скучания, то включи его. Помолчи однажды среди общего веселья три минуты, я это здесь обязательно почувствую. Посчитаю, что не совсем одинок, нечего хныкать.

Обнимаю тебя, милая, сильно и нежно. Как вполне благородный осьминог — наш предок, кишечнополостный же!

Твой, на этот раз высокоширотный, в чем-то не такой, не совсем приемлемый, может быть, В».

К длинному разделочному столу, к некрашеным плахам, примкнули палубники — образовалась одна неровная стена. С другой стороны, лицом к ним, стали добытчики. Позади тех и других, на уровне поясниц, Игнатич укрепил новенькие выструганные сосновые брусья, чтобы, если начнется шторм, все смогли бы опереться на них. Отошел к Зельцерову, сказал:

— Ты не дрейфь, снимай со шкерки часть своих обработчиков, усиль ими конец — выбивку. Сочтешь — мало, бери всех — справятся — не впервой им. У меня тоже дело…

Председатель судового комитета так же, как и Назар, добивался, чтобы каждый получил от своего участия в труде полную удовлетворенность, не просто действовал от «сих» и до «сих». То есть познал бы, что такое для собственных рук и духа производственное потребление, еще пока что не отнесенное к части материального вознаграждения. От участия в общей работе. От того, что результаты вот они, можно потрогать. Порадоваться.

На наиболее ответственном технологическом отрезке, среди палубников и добытчиков — подмоги рыбного цеха, ровно, без рывков, черной выровненной речкой текла прорезиненная лента. На ней большими кровавыми кусками лежали вкривь и вкось уже обезглавленные окуни, по ним, в большинстве очень упитанным, пробегала последняя дрожь, у повернутых вверх брюшком, как от истомы, неохотно, не до конца вставали колючки и качались красными флажками плавники.

На самом легком участке обработки, возле укладчиков, объявился Лето — под классическим изречением: «Если ты не уверен, что твое слово будет лучше тишины, то лучше помолчи». Подал Зельцерову противень, еще один. Сдвинулся к Бичу-Два, навязал ему себя в напарники.

Игнатич, старший на подвахте, дружелюбно и хлестко потребовал, чтобы Лето прекратил разговоры со шкерщиком. Сразу на глазок измерил, не слишком ли большими получаются зазоры между операциями у тех, кто набивал картонные ящики овальными слитками, закрывал их, отталкивал к другой транспортерной ленте.

— Сразу ссоришься? — примиренчески спросил Лето.

Назару заглянул в глаза замкнуто-строгий, необщительный начальник рации.

— Горит на работе! — кивнул на Лето.

— Только едва ли с ним кому-нибудь тепло! — сказал рулевой с бородой викинга, довольный, что не опоздал со своим замечанием. Кстати, он отработал свои урочные два часа подвахты. А отдыхать не ушел. Подносил упаковщикам тару — тешил себя.

— Лето! Твоя активность граничит с деловым бездельем, — увещевающе крикнул Сергей.

На решетчатом настиле раскатился Игнатич. Тогда же Лето так приподнял противни в обеих руках, что вроде спрятался за них от Назара. Ушел к тележке у купели и оттуда посмотрел на него, стараясь удержать в памяти данное Зельцерову обещание склонить первого помощника к самостоятельности, как только представится возможность. К той, устраивающей Зельцерова. К интриганской. Для ослабления позиции Зубакина.

Брать окуней полагалось без выбора, всех подряд. А Клюз выбирал живых. Не потому ли, что существует инстинкт древнего охотника предпочитать тех, у кого хватает силы не стать добычей? Только чуть вздрагивал какой-нибудь обитатель коралловых джунглей, приподнимал грудку или перевертывался, так сразу попадал в его неошибающиеся руки — и не бился больше, не смел: мгновенно, уже на лету оказывался повернутым поперек транспортера, стиснутым пальцами левой руки.

Сквозь настил на ноги Игнатича плеснула морская вода. Ничто другое не заставило бы его отвести взгляд от окуней.

Лето опять слонялся в рыбцехе столь же дисциплинированно и деятельно. Пошмыгал ногами рядом с обработчиками возле купели с пресной водой, подвернул к ним выкаченную из морозилки тележку, отступил перед рулевым с бородой викинга, дал ему пройти к упаковщикам — прижался спиной к бордовому пиллерсу.

Занятый подвахтой простор между морозильной камерой и ходом в утилизационный цех сверкал от нелучистого света ртутных ламп. Венке он напоминал зал кое-как заселенной пещеры. Чем не сталактиты, вытянутые книзу стекла светильников в проволочных корзинах? А пирамиды жестяных противней? Они как сталагмиты. Ему не терпелось сказать об этом кому-нибудь. Рядом, изгибаясь, лазил Ершилов — проверял стопорные устройства тележек. Ни один слесарь не смог бы успеть за ним, делать то же самое быстро и точно.

До Назара Лето осталось с полшага. Прибился к Венке. Бедовому просветителю по морской части никак не удавалось занять ту, единственно удобную, стойку. К тому еще попал ему никудышный нож, норовил вывернуться из рук, не резал где требовалось.

Упер в палубу ноги второй штурман, начал наставлять:

— Набирай окуней про запас. Затем — смотри как! Раз их… На первый счет вспарывай живот, на второй — выскребай из него… Не так! Экономь движения. («А к первому помощнику сейчас мне нельзя, потому что ему пока некогда. Потом подойду. Лучше б без свидетелей».)

Венка экипировался, как все. Натянул белые нитяные перчатки, поверх них — желтые, резиновые. Клеенчатые нарукавники поддернул по самые локти, такие же желтые и тоже резиновые. Подтянул повыше, под подбородок, непромокаемый прорезиненный фартук. Учел, как расположены квадратные, забрызганные кровью дыры: в какую опускать чистых окуней, нельзя ж спутать. Носок ножа-треугольника повел от себя, с нажимом возвратил его обратно по кривой и, едва прижатый к окуневым ребрам, лихо послал вбок.

— Эх, что проку в лени? Кто прозвал ее матушка? За что? — с восторгом пришедшего порезвиться воскликнул Назар. — Проживем сиротами!.. — Выхватил рыбину, как с раскаленной жаровни. — Я тебя сейчас!.. — Занес над ней нож: — Ииэ! — Со следующей расправился еще быстрее. А в общем, будто отбивался от них. Посмотрел на морозилку — на ней громадная цифра. Что она означала? Он занял не лучшую позицию, за Бичом-Два, и, заметив, что Венка едва шевелится, перешел к нему, сказал про норму: — Полагается две с половиной секунды на штуку. Помнишь?

Венке было хоть провались. Задержал взгляд на своем ноже, признался:

— Руки будто крюки. А отчего — не пойму.

Назар тут тоже освоился, как в штурманской с Плюхиным.

— Не так надо!.. — остановил Венку. Показал свой прием вспарывать бока окуневых брюшек. — Не бери слишком высоко. Вообще, сила — дура. Режь (наблюдай за мной!) с продергом. Здесь, по-над плавником. Внутренности сю-да!..

Дима тоже не хлопал ушами, схватил суть Назаровой науки, сказал:

— Правда. Век живи — век учись.

— Ты, что ли, старый? — буркнул Зельцеров.

Назару недоставало только самой малости обрести то расположение духа, когда все оказывается само собой и кстати: ты не лишний, в тебе, в твоих настоящих и будущих успехах все заинтересованы. С готовностью поддержать посмотрел на Венку — потерянного сына Кузьмы Никодимыча, приверженца той доблестной старинушки, когда ходили под парусами на край света, во льды, и не кичились, что покоряют природу. Окуни бежали на него разрозненные и в кучках, соскальзывали куда полагалось, округло-выпуклые, кумачовые, в радужных, переменчивых искрах на белых срезах, очень сочные, источали запах мглистой бездны, как будто бы тяжкий и холодный…