Горбатые мили - Лев Черепанов

Снова отвлек его Плюхин, включил принудительное вещание:

— Я говорю!.. Чья вахта, тралмейстеры? Подготовиться к замету…

Камбала, заслышав над собой бухтенье гребного винта, спешила вылезть из углублений с вулканической присыпкой, отряхивалась на ходу — пускала по боковым плавникам волны, стремилась угодить непременно в середину раскрытого перед ней трала, из него — на продутый всяческими ветрами простор промысловой палубы и дальше, под пронзающую щетку холодного душа. Вроде хотела стать чистой-пречистой, как перед явлением на высший суд, а потом вытянуться во весь рост в новеньких гофрированных ящиках и тем утешить сразу весь экипаж, получающий деньги от «хвоста», то есть от количества и качества улова… Ш-шш, — низвергалась она липкой шевелящейся пастой в приемный бункер, вскоре попадала под нестерпимо яркие плафоны головного цеха, затем на ленту конвейера, ехала к оцинкованному столу, сопровождаемая жестяным выпуклым грохотом волн и лязгом передвигающегося железа, вынуждающим каждого обработчика ссутулиться и втянуть в себя шею, как перед ударом в голову или по голому затылку.

Бич-Раз и Назар молодцевато спрыгнули в кормовой трюм со стенками из тонких труб морозильной установки, осмотрели дощатый настил — настолько ли хорошо вычищен? Вымытой, отсортированной и расправленной рыбе с диковинным, на сторону свороченным ликом предназначалось лежать тут до очередного перегруза, уже расписанной по-сухопутному, по железнодорожным вагонам: в вагоне номер таком-то и в полувагоне номер таком-то… Она не морила себя, нагуливала тело, будучи еще недавно совершенно ничьей, и становилась государственной собственностью, приобрела свойства товара, в недвусмысленной бухгалтерской бумаге из графы «План» перекочевывала в графу «Факт».

Палубников и «духов» первый помощник начал поднимать на помощь производственникам. Сам старался угодить в подвахту с теми, кто почему-либо отставал.

— Никто ничего!.. А разве это нормально? Ничего не предвещает? Того же Плюхина прямо-таки не узнать. Не увивается у моих ног, не заискивает, — раздраженно сказал в пустоту спальни Зубакин, вспугнутый тем, что единство с экипажем вроде перестало существовать.

К меридиану большого окуневого промысла приближался Новый год. Нонна творила в кают-компании зиму: развешивала у подволока золотистую бахрому на тонких нитях, а также иней. Только без какого-либо желания… Обессиленно присела перед сугробом в колючих блестках, вслепую переворошила в общей куче игрушечные шишки и кленовые, по-осеннему хрусткие листья.

Рухнуть бы ей на палубу, заголосить. А где б взяла слезы? Все выплакала.

На собрании она сгоряча отказалась поехать на профсоюзную конференцию.

— Ай, да что теперь!.. — выдохнула. — На кого мне пенять? Сама… Не надо бы…

Перед ней предстала Находка, наполовину заслоненная мысом Астафьева, справа — сопка Сестра.

Каким еще могло бы оказаться Ноннино плаванье?

Раздумывая об этом, она вернулась в то время, когда «Тафуин» поравнялся с буксиром баркентины «Секстан». В трехмачтовой, раздетой донага горемыке, она узнала себя, уже как будто ни на что больше не годную, только на слом. Сразу почувствовала, как больно сжалось сердце. Потом, зачем-то скосив глаза, разглядела: рядом, напротив раскрытых дверей кают-компании, появился Зубакин, все тот же — нахал-буксир с неиссякаемым запасом плавучести. Сразу вся подобралась, сказала едва слышно и ненавидяще:

— Тебе тоже необходимо общение? Я, признаться, очень удивлена, Зубакин. Помилуй!

Он побоялся: не разошлась бы, не остановить ее потом. Укорил за строптивость:

— Это не ты сейчас говоришь со мной. Разве не понятно? Только дай срок…

— Ну, что? Что? Хочешь разломить меня надвое, Да? Таким образом, через колено?

Нонна вскочила, прижала спину к переборке. Зубакин же («Что она? Взбалмошная какая!») прошел до своего кресла, но не сел в него, сказал смеясь:

— Знаешь, кто ссорится-то? Давай беречь наши отношения. Как положено. По рукам?..

Ей попался сшитый из поролона подберезовый гриб. Мало что отшвырнула его, еще прикрикнула:

— Чег-оо?

— Слух у тебя в порядке, знаю.

— Опять ко мне пристал!

— Зачем твои художества? Держи их при себе. Лучше будет.

— Ах вот о чем!..

— Я, конечно, отличаюсь от первого помощника…

— Еще бы!

— Служил в интеллигентнейшем роде войск, в авиации! Созидал Амурск!

— А ты даже не узнал: где я жила, чем? Очень вежливо с твоей стороны…

Родители не мешали Нонне найти себя. Захотела после восьмилетки выучиться на токаря, они ей: «Иди». Почувствовала тягу к живописи — опять то же самое… Перво-наперво, чтобы в художественном училище быть как все, она где-то раздобыла себе расклешенные вельветовые брючки, к ним — туфли с подрезом, брошь, перстень из байкальского лазурита. Встретила влиятельного. Вошла в «вертушку»: стала завтракать наспех, ездить со старшекурсниками за город на этюды, участвовать в разговорах знатоков. О чем? Не все ли равно! Это своего рода шик разбирать — повредила ли оригинальности Рылова учеба у Рериха?..

Точить металл Нонна бросила, как только сдала зачет на второй разряд. Из художественного училища ушла, более или менее освоив технику рисунка. Ее соблазнила изящная словесность: Блок, Иван Бунин…

— Рассказывай! — сразу же изъявил свою волю Зубакин.

Вне погони за окунями Зубакин был тоже величиной, пусть не до конца выявленной, это Нонна хорошо знала. Он вызывал к себе злобу, а вместе с тем любопытство. Она хотела как-нибудь унизить его.

— Тут, что ли? — рассмеялась, стала внушать себе: «Зубакин самый обыкновенный мужик. Юбочник».

— Только ж подняться!.. — Зубакин как бы уличил Нонну в лености. — Включим какую-нибудь певичку. Если пожелаем согреться, так есть чем, далеко бежать не надо, получил управленческую посылку во главе со «старшим лейтенантом».

Из коридора пробилась музыка Бетховена.

— Крутишь маг… — сказала Нонна.

Она с нежностью, становясь добрее, вспомнила прощание с Сашей Кытмановым. Приехала с ошвартованного «Амурска» на железнодорожный вокзал и тотчас, с автобуса, попала в его руки — молодого, с копной нечесаных светлых волос и в белой рубахе.

— Не хочешь?.. — чуть не задохнулся Зубакин. — Так, так. Разонравилось!.. — выпятил нижнюю губу, вслушиваясь, как возле его затылка, в глубине, что-то набрякло. — Не рассчитывай, зря все, я никогда ни под каким видом не пущу тебя на берег. Есть производственная необходимость.

Она встала, смерила его взглядом от ног до головы и сказала:

— «Я»… Только «Я»! Самодержец! А не слишком ли? Есть еще первый помощник, он же секретарь. Может оформить..

«Несомненно! Без малейших колебаний». Зубакину показалось, что Назар снова увел у него из-под носа львенка, ему не стоялось.

— Кому угрожаешь? — чуть не взревел.

— Спасусь от тебя таким путем.

— Однако меня на кривой не объедешь… Прекрасно!..

— Кто за тобой пойдет? Зельцеров — да…

— Я, по-твоему, без кого-то уже ничего не могу?

Ненадолго, всего на миг, посмотрев на него как бы затем, чтобы уяснить, так ли это, Нонна, не очень-то желая продолжать этот разговор, заинтересовалась стеклянным зайчонком. Ее неудержимо повлекло к Саше Кытманову, только к нему, не наученному целовать и вообще вроде бы недотепе, что раньше вызывало досаду. Не могла оценить по достоинству. «Он меня перед своим вагоном в щеку… — по-хорошему усмехнулась. — Как родственницу какую-то. Еще потом так же в другую щеку — не дал мне поцеловать себя, как нарочно».

Сказала будто затем, чтобы Зубакин подольше позлился:

— После всего происшедшего на юте… После твоего разбоя… Думаешь, все как прежде, что ли? Во всех только ты?.. Для единства?

В самом деле, Зубакин опять вроде остался ни с чем. «Я не успел добраться до того маленького прыгуна из-за Назара. А это что ж?.. Его не убил — сам, выходит, убит?»

— Не молчи! — умоляюще, как слабый, попросил Нонну.

— Тебе уже известны дальнейшие последствия…

— Хватит с меня. Не сегодня, так завтра вытурю первого!

— У тебя одни крайности.

— А, схватил! Намекаешь на случай с «Чавычей»? Тогда изволь!

Как бы устав от всего, Нонна положила сбоку от себя поролонового мишку, предовольная тем, что, когда рубиновый огонек последнего вагона Сашкиного поезда скрылся за станционными кленами, не позволяла себе вынуть платочек, не утерла под глазами, и как бы вышло, что прощание с ним не кончилось.

Зубакину всегда претило оправдываться. Он спросил себя: «Надо ли? Размахивал болдушкой… До того тоже показал себя… А кто предложил совместный отдых?» Неприязненно поглядел на Нонну.

— Как было?.. Я тебе изложу последовательно. Когда сходил со своего бота, то не прихватил с собой тозовку. Вернулся, гляжу: нету ее. Стибрили, значит. Ах так! Бегу на «Чавычу», выхватываю у кого-то дробовик. Плавбазовские матросы — на меня. Я бабахнул вверх, чтобы попугать — ни для чего больше. Это могут подтвердить сразу двое: Плюхин и Зельцеров, оба там крейсировали. Что же касается — з а м а х и в а л с я  н о ж о м, тоже не так. Наговор. Мы отчаливали. Я хотел обрезать хвалинь.