Пастухи призраков (СИ) - Ламичева Юлия

Ван Юн шевельнул носком кроссовка проржавевшее кольцо, ранее скрытое лавкой, то в ответ сварливо брякнулось о доски пола. Лена дёрнула его, крышка люка подалась неохотно. Лезть в нору не хотелось – вдруг там затаилась кусачая юношеская ипостась прабабки Анны? Под шварканье бабушкиной швабры об линолеум детской библиотеки Лена-второклассница читала: «…Когда зарывают под деревом деньги, в ту же яму почти всегда кладут мертвеца, чтобы он приглядывал за ними». «Господи помилуй!». «Да-да, кладут, – мне говорили об этом не раз».

Бросив свирепый взгляд на Ван Юна, Лена спрыгнула в погреб. Отсутствие источников света не препятствовало зрению, и всё-таки пришлось долго шарить среди хлама, в общих чертах проходившего по категориям «кадушка», «корзина» и «горшок». Обилие пустой тары поражало, только в одном мешке обнаружилось немного зёрен – не пшеничных. Кроме того, на гвозде болталось несколько связок сушёных грибов. Из-за тревожного топтания по полу собачьей тушки на голову сыпалась пакость вроде сухого мха. Под ногами пылал поток, что сглаживало клаустрофобию, но провоцировало страх высоты. Нечто, примерно подходящее под описание «доска с ручкой», огрело Лену по затылку. В этот момент она заметила тряпку, втиснутую между очередной кадушкой и стеной. Мгновенье спустя Лена стояла перед Ван Юном, прижимая к груди кожаную сумку, завёрнутую в рогожу. С отвращением заметив, что скопировала жест Анны, она швырнула суму на лавку, поставленную китайцем в прежнее положение (Ван Юн умудрился привести сени в куда больший порядок, чем был до устроенного Лениной погрома). Фанта оскалила клыки, загудела низко.

– Вы будете смотреть, что внутри? – поинтересовался Ван Юн.

– Угу, типа буду.

Руки вовремя покрылись зелёными резиновыми перчатками (некоторые вещи происходили здесь гораздо проще, чем в привычной среде обитания). Содержание «сумы» не поражало: перевязанные нитками клочья шерсти, кости, клыки, не поддающийся классификации мусор.

Подождали. Ничего не происходило. Наверно, Анна имела в виду настоящую суму. С другой стороны, рыбка у Нюси была настоящей, Ван Юн подтвердил, значит…

– А могу я перетащить эту штуку домой? – раздумчиво мусоля суму, спросила Лена скорей себя, чем китайца.

Тот приподнял брови.

– Идите домой.

Лена пронеслась по проломившей бревенчатые стены шахте лифта (а заодно и по совмещённому с лифтом мусоропроводу) испытав нервирующие ощущения, которые вряд ли смогла бы описать. С укором обернувшись на Ван Юна, она демонстративно взялась за дверную ручку, однако ключ, как она отлично видела, находился с противоположной стороны двери. Лена угрюмо прошла сквозь двойное железо и уселась на кухне (незачем всяким китайцам пялиться на её тело в кровати). Фанта растянулась в ногах хозяйки, в силу пароноидального склада характера готовая к любым пакостям со стороны Ван Юна.

– Ну и?! – спросила Лена.

– Вы дома, – дёрнул плечом Ван Юн.

– Не прикидывайся, будто не понял, что я имела в виду. Выкинь меня отсюда, быстро! И с сумкой.

– Не получится, – уныло ответил китаец. – Это будет неправильно!

– Так «неправильно» или «не получится»? Что неправильно? Валяется старая сумка, кому какое дело. Вряд ли мир вот прямо лопнет, если она продолжит валяться у меня на столе.

Ван Юн нервно поёжился.

– Это будет совсем неправильно, поэтому не получится.

– Вот традиционная реакция окружающих на любое моё действие, – насмешливо произнёс Иннокентий внутри Лениной головы, – поэтому я рано привык жить, как мне удобно, в итоге как-то выходит, что в моей реальности это и есть «правильно», чужие реальности мне недоступны, так стоит ли беспокоиться? Тебе нужна сумка? Отлично. Ты не хочешь провести следующие полгода, перекапывая поле? Великолепно тебя понимаю. Так сделай то, что тебе удобно.

– Папа, это уже свинство, сейчас же покажись! – крикнула Лена.

– Извините, я должен был сказать сразу. Мне так грустно вас расстраивать, но… – Ван Юн развёл руки. Между его ладонями возникла клетка. Клюв ворона кромсал прутья, дно устилали перья, точно опавшие чёрные листья.

Лена тряхнула Ван Юна за грудки, легко, точно пустой мешок, швырнула об стену. Клетка исчезла. Лена пинала китайца ботинками, нечаянно прикрыв собой от собаки и сохранив ему тем самым изрядный кусок зелёного тела.

– Гад! Ты… вот же гад!

– Хватит, – приказал Иннокентий. – Я запихнул ворона в клетку, господин Ван Юн наблюдал, каких трудов мне стоил положительный результат, и согласился передать птицу тебе. Меньше всего он заслужил, чтобы ты реализовывала на нём своего внутреннего гопника.

Лена выпрямилась. Из её черепа словно вытряхнули содержимое, и теперь она пыталась кое-как вернуть его на место. Китаец отполз в противоположный конец кухни, где затих под присмотром Фанты.

– Пап, тебе настолько Нобелевской премии захотелось, что на жизнь начхать? Фигли ты ворона-то запер? Выглядит паршиво. Как у тебя вообще получается не рассасываться без него на запчасти?

– У меня... не получается.

– Папа!

– Жаль, приходится говорить тебе это в неподходящий момент. Постарайся не нервничать, здесь… то есть в твоём состоянии, это крайне нежелательно. Так вот, я утратил контакт со своей физической оболочкой и не думаю, что его возможно восстановить. Гуля, мой секретарь, свяжется с тобой по поводу оставшихся у меня на счетах средств. Если захочется, поинтересуйся у неё, где и во сколько состоится кремация, хотя не советую: будет скучно. Самое главное: не вздумай затевать цирк с урнами! Необходимо, чтобы остатки были уничтожены полностью. Я слишком долго имел дело с пропиской, документами, гражданством и иже с ними, чтобы вновь оказаться привязанным.

Ван Юн робко дёрнул Лену за рукав.

– Пожалуйста, нельзя больше так стоять. Посмотрите на меня, пожалуйста.

– Наша беседа не идёт тебе на пользу, – обеспокоенно заметил Иннокентий, растекаясь по извилинам Лениного мозга и сжимая их пружиной. – Сконцентрируйся на солнечном сплетении, всасывай сумку, как пылесос. Могут возникнуть несвойственные тебе мысли, не обращай внимания.

Лена нашла в себе силы сопротивляться, чему немало удивилась.

– Да я с места не сдвинусь, пока…

– Пока что? – перебил Иннокентий.

Его тон умерил Ленин пыл.

– Пока не пойму, что с тобой происходит.

– В настоящий момент ты не можешь себе этого позволить в силу взятых на себя обязательств. Займись сумкой!

– Ты говоришь об обязательствах?! – взвилась Лена. – Сам-то не больно себя ограничивал, делал, что левая пятка пожелает.

«И в этом у него стоит поучиться», – прошипела новая Лена.

– Диссоциативное расстройство идентичности? – поприветствовал её Иннокентий. – Не ожидал.

Новая Лена вцепилась в сумку.

Рассыпанный по миру зелёный свет сменился красной пузырчатой пеленой. Единственным Лениным желанием стало слиться с куском гнилой кожи, поглотить, сделать частью себя. Азарт охоты охватил её, опьяняя до судорог. Преследовать добычу, впиться клыками, разрывая шкуру и мясо. Если бы можно было засунуть Лене в вену градусник, ему бы настал логический конец, как в чашке с кипятком.

Когда Лена очнулась, она снова прижимала к груди сумку жестом прабабки Анны. Голова была блаженно пуста.

– Ты слышал мой разговор с папой? – спросила она Ван Юна, рискнувшего, наконец, выглянуть из-за холодильника.

– Я не слышал. Я увидел, что вы начали растворяться в потоке. Вам пора уходить.

– Так давай, выкини меня отсюда!

Секунду спустя Лена сидела в спальне на полу, сжавшись в комок, дрожа от перенесённого откровения. Раньше она считала, что сносить крышу до такой степени может только гнев, но с охотой гнев и рядом не пробегал. Не  хватало на кошек начать кидаться! А что? Не так много в жизни кайфа. Фанта скулила над ухом – переходящее в рык поскуливание, точно как во время Ромкиной возни с….

***

Лена ущипнула себя за руку так сильно, что ойкнула. Под окном взревел мотоцикл и умчался на свидание с постом ДПС, заглушаемый грохотом грузового состава. Грохнул цепями и рухнул вниз набитый призраками лифт. Звуки и запахи позднего лета говорили в пользу реальности происходящего. Стены не делались прозрачными, пол не пытался рассосаться, и ни грамма хаттифнаттов не казало белёсых тушек из Лениных вен. Помойная машина подкатила к бакам – значит, уже пять утра. А у Лены на кровати, почти в центре Москвы, на пятом этаже кирпичного дома, построенного для работников железной дороги в 1965 году, лежал волк, слепое бурое пятно на фоне предрассветной комнаты. От него к Лене тускло отсвечивал серебром шнур, один конец соединялся с её солнечным сплетением, другой терялся в волосатой волчьей шкуре.