Жених для ящерицы - Анна Яковлева

Я машинально подтвердила:

– Уже.

– Уже? Что ж ты молчишь?

Дашка закрыла кухонную дверь – еще один специалист по созданию доверительной атмосферы – и подтолкнула меня к стулу:

– Садись, я быстро.

Колбаса двух сортов, сыр, помидоры, огурцы, банка шпрот, зелень – Дашка выгребла все запасы и полезла в морозилку. Извлекла пакет пельменей, поставила воду на огонь и угнездилась наконец с ногами на диванчике.

– Я тебя слушаю, – сообщила подруга, но тут у нее зачесались уши.

Оказывается, когда при ветряной оспе чешутся уши, их следует протирать спиртовым раствором зелени бриллиантовой! Дарья при этом закатывала глаза и эротично постанывала от удовольствия.

– Все не как у людей. Высыпало бы на груди, как у Вахрушева, или на спине, как у Зойки, так нет, – жаловалась подруга, – все по ушам норовят проехаться.

Говорить о ночи с Тихомировым под Дашкины почесывания не хотелось – антураж был не тот.

Когда уши перестали зудеть, вода для пельменей вскипела, Дашка опять отвлеклась. Потом прибежали дети, подтянулся голодный Егор, и сеанс душевного стриптиза был сорван.

Особой потребности исповедоваться я не ощущала и уже надеялась, что мне удалось избежать разговора по душам, но Дашка не выпустила меня из своих когтистых лап.

Наспех покормив и выпроводив семейство из кухни, подруга с бесцеремонностью патологоанатома приступила к вскрытию:

– Он что, правда тебя изнасиловал?

– Нет, конечно, все было по обоюдному согласию.

– И как он тебе?

– В каком смысле?

– В смысле, в постели.

– Дашка!

– Витька!

– Дашка, а как у вас с Вахрушевым?

– Нечестно переводить стрелки! У нас с Вахрушевым никаких новостей с постельного фронта. Ну почему из тебя все приходится тянуть клещами? Тебе понравилось?

– Отстань, – попросила я.

– Не отстану, ты же меня знаешь.

Я знала.

– Мне понравилось, – созналась я.

– А ему?

Вопрос поставил меня в тупик. Действительно: понравилось Тихомирову предаваться со мной любви или не очень? Все же мужчины – инопланетные существа. Могут заниматься этим с кем угодно, даже с нелюбимой, даже с малознакомой женщиной. Или вообще – как вариант – с незнакомой.

Мы с Тихомировым все-таки были знакомы, и я надеялась на лучшее:

– Наверное.

– Ты не уверена?

– Как можно быть уверенной в чувствах мужчины?

На Дашку опять напал приступ зуда, она кинулась на поиски склянки с протиранием, склянку свистнул кто-то из болезных, поднялся шум, и я засобиралась.

– Разговор не окончен! Я приеду, как только смогу, – пригрозила подруга, – и ты мне все расскажешь. Все!

Я не удержалась и хихикнула: Дашка, не отдавая себе отчета, терлась ухом о встроенный шкаф.

Семечки, как я установила экспериментальным путем, являются отличным успокоительным средством. Рот и руки заняты, мысли и эмоции замедляют ход. Опять же – удовольствие (при условии, конечно, что семечки свежие, маслянистые, чуть поджаренные и подсоленные), и привыкания к полезным микроэлементам, содержащимся в семечках, не наступает. Еще семечки стимулируют умственную деятельность – утверждаю со всей ответственностью.

Еще один плюс – подсаживаясь на семечки, счастливо избегаешь других наркотиков.

В общем, я сидела в саду, грызла семечки, думала о соседе и следователе, в сотый, тысячный раз сопоставляла все факты. Вывод, к которому я пришла, был неутешительным: Тихомиров вернул письмо автору…

Я ныряла за воспоминаниями, как ловец жемчуга, на такую глубину, что рисковала не выплыть.

…Настроенный на примитивный секс Степка не представлял собой никакой тайны, а тихушник Тихомиров всегда был с двойным дном.

Может, сосед Степан – близкий знакомый Переверзева?

Штука в том, что друзей у Степки не было: этому донжуану были незнакомы моральные нормы, он тащил в постель подружек друзей, за что бывал не однажды бит.

Не было желающих соревноваться со Степаном в искусстве обольщения, не было ему равных.

Нахально-раскованная манера, сокрушительно-неотразимая внешность – девицы падали к его ногам, как переспелые плоды.

Степан Переверзев загубил много девичьих душ, исключение сделал только для дочери генерала.

По поводу этого брака ходили разные слухи, но основная версия была – расчет.

После женитьбы Степа на короткое время выпал из роли соблазнителя, потом все возобновилось. Несмотря на отдельную квартиру недалеко от «Сокола», Переверзев был частым гостем в общежитии. Ни одна вечеринка не обходилась без этого ловеласа. Мартовский Кот – иначе Степана за глаза не называли… Да и в глаза тоже… Боже! Кот Мартовский! «К. М.» – мой аноним-затейник…

Все оказалось до обидного просто.

– Это ты!

Степан обмяк и устало опустил плечи:

– Все-таки ты тормоз, Витька.

– Надо поговорить, – предложила я.

– Ты одна?

– Одна.

Я бы с радостью сделала вид, что ни о чем не догадалась, что для меня по-прежнему сосед – всего лишь малосимпатичный тип с поврежденными связками и шрамом вместо лица. Но у меня были вопросы к Степе.

«Что ищет он в краю далеком, что кинул он в краю родном?» – это было не простое бабье любопытство, это было болезненное желание понять, из-за кого я вычеркнула тринадцать лет жизни.

Степан перепрыгнул через ограждение, и теперь мы сидели в саду вместе.

В руках у Переверзева была баночка с пивом, а я продолжала грызть семечки.

– Почему ты выбрал Заречье? – прислушиваясь к гулким ударам сердца, спросила я.

– Как-то запало в голову название. А когда тебя увидел, понял – откуда знаю этот городок. Хотел уехать, а потом передумал. Ты все равно меня не узнала, опасаться было нечего.

– Помнишь Людку Масленникову?

– Помню, – не очень уверенно кивнул Степан.

– Она сказала, что ты погиб.

– А ты так не считаешь?

В душе у меня пышным цветом распускалась жалость к Переверзеву. Так и хотелось прижать страдальца к груди и защитить от всех напастей, жестокостей и несправедливостей.

– Так ты забрался в нашу глушь, потому что утратил былую красоту?

– И поэтому тоже. Но в основном потому, что утратил себя. На работу не устроиться – диплома лишили за халатность. Взрыв и пожар на заводе произошел по моей вине – это доказало следствие. Кстати, следствие вел Тихомиров. Мог посадить, да тесть отмазал. Правда, настоял на разводе. Жена, как только увидела меня в реанимации, собрала мои вещи. Мне из больницы идти фактически было некуда, но я жену не осуждаю.

Благородство было так же чуждо прежнему Степану, как жалость – садисту.

Перемены были очевидны.

– Скажи, а почему симпатические чернила?

– Что? И ты туда же? Да не писал я этих писем!