Жених для ящерицы - Анна Яковлева

Благородство было так же чуждо прежнему Степану, как жалость – садисту.

Перемены были очевидны.

– Скажи, а почему симпатические чернила?

– Что? И ты туда же? Да не писал я этих писем!

Сумерки легкой дымкой опустились на нас, размыли профиль Степана, а в модуляциях его сиплого голоса все ближе проступали знакомые интонации.

– Знаешь, что меня с толку сбило? – пропустив мимо ушей возражения Степана, продолжила я.

– Что?

– Профессиональная привычка все выстраивать в цепочку. Сначала пришло письмо, а потом я заметила, что в доме кто-то поселился.

– Еще раз повторяю: я не писал и не посылал тебе никаких писем. Сама подумай: каким идиотом надо быть, чтобы таким извращенным способом объясняться женщине в любви! Вместо того чтобы просто сказать «я тебя хочу», царапать на бумаге лимонным соком или крахмалом – полный бред!

Степка влил в горло остатки пива, метким броском послал банку в бак для мусора и вдруг резко схватил меня за локоть:

– Витька, а давай начнем все сначала!

От неожиданности я подпрыгнула.

– Фу! Напугал. Синяк оставишь, отпусти, – попросила я. В голосе не было уверенности. – Опять разыгрываешь?

До этой минуты Степан был спокоен, даже немного игрив, и я чувствовала себя в безопасности. Внезапно все изменилось. От игривости не осталось и следа, хватка стала мертвой, локоть под пальцами Степана онемел.

Внутри у меня нарастал вой сирены, как будто по неосторожности Переверзев задел вмонтированную в кожу тревожную кнопку.

– Хочешь – уедем куда-нибудь, хочешь – здесь останемся. Я готов для тебя на все! – яростно шептал Степан. – Жизнь обкатала меня, я стал другим, поверь!

Ослепительный и неповторимый миг. Катарсис!

Жизнь удалась!

Тринадцать лет я мечтала увидеть Переверзева у своих ног раскаявшимся, услышать вот это самое признание. Увидела и услышала…

– Перестань, – жалко попросила я, желая проснуться и обнаружить, что это ночной кошмар, – все давно прошло. Я тебе даже благодарна, честно.

Для убедительности погладила Степана по плечу – ничего не значащий жест сочувствия, но этот невинный жест точно сорвал резьбу.

Степан рухнул передо мной на колени, уткнулся головой в подол.

– Пожалей меня, Витя! – смогла разобрать я.

Градус моего напряжения полз вверх.

– Пожалей меня, Витя, – в отчаянии повторял Степан, – пожалей! Я думал, жалость унижает, но это все чепуха! Я согласен, чтобы ты жила со мной из жалости!

Крепкий затылок Переверзева, его плечи (размер 48–50) уже не внушали жалости. К своему стыду, я испытывала панический ужас: что, если Степа действительно тронулся умом?

Я совершенно не стремилась оказаться в объятиях Степана – не потому, что он так плохо выглядит, нет. Потому что тринадцать лет назад он меня «кодировал» и добровольного согласия на провокацию я не давала.

Даже реванш взять не хотелось, хотя сейчас, когда Степка такой жалкий, мне бы это удалось, скорее всего.

Попыталась освободиться – Степан только крепче стиснул мои колени.

Вечерние насыщенные тени загустели, расползлись и перетекли в ночные сумерки.

Вечер обещал быть…

Я в панике слушала тусклое шипение Переверзева – ни одной спасительной мысли не приходило.

– Не помешаю? – прогремел над головой голос Тихомирова.

Следователь появился из-за дома. Я не слышала стука калитки и шагов по гравию – не иначе, крался по лужайке, как по тропе войны.

– А мы тут по-соседски делимся секретами выращивания кресс-салата, – брякнула я.

– Я так и подумал. – Ручной любитель холодца и квашеной капусты Дмитрий Тихомиров раздувал ноздри и бил о землю копытом.

Я с оскорбленным видом поджала губы.

Степан нехотя разомкнул объятия, поднялся и стоял, отряхивая колени.

Я даже не успела ничего понять, как Тихомиров молниеносным ударом сбил Степку с ног.

Переверзев упал и не подавал признаков жизни.

– Дима, ты спятил? – прошептала я.

От потрясения и страха пропал голос и отказали ноги.

– Вставай, – Тихомиров встряхнул Степку, – поднимайся, любитель сладенького, иначе я тебя пришибу и закопаю прямо здесь, под яблонькой.

– Дима! – просипела я, почти как Степан.

– Иди домой. – Тихомиров сдернул меня со скамейки и подтолкнул к дому.

Я беспомощно оглянулась.

Степан открыл глаза и, как мне показалось, с интересом наблюдал за мной.

– Убери руки! – Под этим взглядом я обрела голос и бросилась к пострадавшему.

Степка морщился, потирая ушибленный локоть – задел о скамейку при падении.

– Ты решила остаться с ним? – ледяным тоном поинтересовался Тихомиров. Под враждебным взглядом Тихомирова я силилась поднять Степана, тянула его с земли, а Степка и не думал мне помогать.

– Дим, ему нужна помощь!

– Если ты сейчас же не отойдешь от него, между нами все кончено, – услышала я.

– Что ты несешь, Дима?! – Поддерживая Переверзева, я крутила головой, пытаясь поймать взгляд Тихомирова, но следователь упрямо не сводил глаз со своих туфель.

– Ты услышала меня? – Голос Дмитрия звенел металлом.

– Дим, ну зачем ты так? – выговорила я, прилагая героические усилия, чтобы не разреветься. Губы подергивались, глаза налились слезами, изображение расплылось.

– Ярославна горько плачет на стене в Путивле, – бросил Тихомиров, круто развернулся и покинул сад.

Калитка грохнула с такой силой, что окна на веранде едва не выбило ударной волной.

– Скатертью дорожка, – просипел Степан, хватая меня.

– Убери руки! – прорыдала я.

Переверзев, скалясь, вскочил, отступил к забору, перемахнул его и приземлился на своей территории – чистый кот. Мартовский.

Рысакова была великолепна: платье в стиле шестидесятых, с кокеткой под грудью шестого размера, прическа и макияж в стиле Брижит Бардо – во всем чувствовалась Веркина акулья хватка. У Стефано не было шансов. Мне показалось, макаронник начал это понимать – уж больно затравленным был его взгляд.

Официально Верка отбывала в Турин в командировку.

Жуков и Француз оставались руководить ОАО «Стефановера» на время отсутствия Рысаковой.

На будущих полях для гольфа кипела работа, шла раскорчевка, гудела техника.

– Мальчики, не ссорьтесь, – наставляла партнеров Рысакова, – вернусь – головы поотрываю, если накосячите.

– Брось, все будет о’кей, – заверил Жуков Верку.

– Смотрите у меня.

– А ты вернешься? – с подозрением глядя на Веркин багаж, спросила я.

– Не сомневайся.

Однако сомнения на Веркин счет были не только у меня.

У стойки регистрации объявился Геннадий Павлович.

Гена находился в состоянии аффекта. Пьяный до безобразия, Палыч нетвердой походкой направился к супруге, но, не дойдя пару шагов, споткнулся о собственную ногу и растянулся на мраморном полу терминала.