Дневник смертницы. Хадижа - Марина Ахмедова

— Вы зачем стреляли? — спросил его Кощей, когда у него получилось закрыть рот.

— Просто, да, — ответил Гамзат.

Из деканата прибежали, скандал сразу устроили. Наш декан сказал, что пожалуется ректору, чтобы Гамзата исключили. Но пока никто его с юридического не исключал.

После третей пары я пошла домой вместе с Сабриной. Вчера весь день шел дождь и оставил на дорогах лужи. Может быть, они еще успеют высохнуть, пока окончательно не наступила осень. Светило солнце, и ветер со вчерашнего дня успокоился. Поэтому мы решили не ехать на маршрутке, а пойти пешком.

Сабрина снова повторила, что через месяц она выходит за Исмаила — так зовут того парня из джипа.

— Он говорит, родители ни за что не дадут ему на мне жениться, поэтому лучше будет, если он меня украдет, — сказала она.

— Сабрина, ты не боишься?

— Мне уже нечего бояться, — ответила она и покраснела. Она всегда быстро краснела щеками, а нос оставался белым.

— Короче говоря, если я с ним не убегу, то мне уже будет позор, после всего, что у нас было.

Мне стало так стыдно, что я не стала спрашивать, что у них было. Я хотела слушать — и не хотела. Как она могла такое сделать? Вдруг он на ней не женится? Потом она сказала то слово, которое я уже слышала от Миясатки, когда она первый раз приходила к тете. Сабрина сказала, что можно зашиться, но у нее нет на это денег. Она еще больше покраснела и не смотрела на меня. Я хотела спросить у нее подробности, но одновременно и не хотела — я теперь поняла, что «зашиться» означает что-то стыдное.

Аман, как такое может быть?! Это же не платье, которое порвалось! Как такой позор можно зашить?! Аллах, чего только на свете не бывает. Я хочу знать — и не хочу.

— Короче, он мне купил юбку и туфли.

— А твои родители не спросили, откуда они у тебя?

— Я сказала, родственница одна подарила.

Столько желтых листьев под ногами попадалось. Они еще были мокрыми от вчерашнего дождя, и каблуки на них скользили.

— Пойдем ко мне, — сказала Сабрина.

Я не хотела к ней идти. Мало мне было проблем после джипа, в который Сабрина меня попросила сесть? Если тетя только узнает, что я знаю про нее такие вещи и все равно с ней разговариваю, она больше никогда не поверит мне, думала я. Но меня все равно что-то тянуло пойти с ней, как будто какой-то неслышный голос звал меня за Сабриной.

Мы прошли улицу Энгельса, перешли там дорогу (не дай Аллах, тетя увидела бы меня!) и стали подниматься по высокой лестнице. Одна заканчивалась, начиналась другая. Я запыхалась. Ступеньки были высокие и узкие, вся ступня на них не помещалась. Некоторые ступеньки обвалились от старости.

— Сабрина, я тут ноги сломаю! — постоянно говорила я, тогда Сабрина останавливалась и начинала хохотать, я смеялась вместе с ней.

Мы хватались за перила, чтоб не упасть, и хохотали, согнувшись. От смеха у меня чуть живот не лопнул. Смешинка в рот попала, и не получалось остановиться. Только кто-нибудь из нас успокаивался, как снова начинал хохотать. Сабрина каждый день ходит на занятия по этой лестнице, они живут в бедном районе.

Мы жарили картошку, собирали виноград. Я ничего так не люблю, как жареную картошку. У Сабрины она получилась очень вкусная — сверху прожаренная, а внутри мягкая, даже липкая немного.

Ее отец — сапожник. Он сидел в маленькой комнате рядом с кухней (у них свой дом) за высоким столом и подбивал чьи-то туфли. Из-за стола была видна его белая борода и большие голубые глаза. У Сабрининого отца глаза как у нашего Асланчика — детские.

У них в семье пять дочек, сыновей нет. Сабрина — самая старшая. Все дочки похожи — у них светло-коричневые волосы и голубые глаза. В отца пошли. Все такие приятные. Веселые.

Мне очень нравится дружить. Сабрина — моя единственная подруга.

Уже два месяца прошло с тех пор, как я видела его, и потихоньку перестаю думать о нем. Так всегда бывает — когда кого-то сильно ждешь, думаешь постоянно о ком-то, ничего не получается, а как только начинаешь забывать и вообще не думать, человек сразу появляется.

После первой пары я вышла в коридор на первом этаже. На переменах все девушки спускаются туда, чтобы посмотреться в зеркало и показать себя парням, которые приходят на наш факультет с юридического и экономического. На экономическом факультете девушки, конечно, одеваются лучше, но наши — самые красивые.

Если честно, я специально спустилась — посмотреть на Нинушкину маму.

Нинушка с этой недели снова ходит на занятия. Я своими глазами видела, какой у нее синяк на щеке. Она, видно, пыталась его тональным кремом замазать, но у нее такая белая кожа, что все равно было видно. Мадина с Наидой еще до начала первой пары разнесли, будто бы мама Нинушки сидит на стуле в коридоре перед дверью на наш факультет — сторожит ее, чтобы больше не убегала. Значит, точно она у Гамзата была, правду языки говорят, не врут. Как не стыдно так свою мать позорить?! Чтобы такая взрослая женщина должна была сидеть на глазах у всех, тебя сторожить!

Я бы даже не сказала, что это мать Нинушки. Такая вся некрасивая, худая, в черном платке и норковом полушубке. В этот день все выходили в коридор на нее посмотреть. Сначала шли, как будто по своим делам, на нее не смотрели а когда доходили до ее стула, смотрели в упор. А она сидела, только себе на колени смотрела, не замечала никого. Будь моя мать жива, ни за что бы я не стала ее так позорить.

Своими глазами я видела у матери Нинушки на щеке тоже синяк! Это, наверное, Нинушкин отец избил ее из-за того, что она плохо следила за дочкой. Он ее заставил тут на стуле сидеть, на виду у всех позориться. Он сам привозил Нинушку в университет на джипе. С виду он страшный человек, весь квадратный, кривоногий, а глаза у него, клянусь, как у дяди Вагаба друзей, хоть он и не мент.

Разве можно так с матерью поступать? Я бы на месте Нинушки прямо на месте провалилась под землю. Я бы на занятия от стыда не могла ходить, кому-нибудь в глаза смотреть, зная, что все ходят смеяться над моей матерью. А она — сколько наглости у нее! — ведет себя, как будто не ее мать там сидит. Позор! Какой позор! Сначала она занятия пропускала, постоянно в «Академии» тусовалась с разными. Думала, она самая крутая. Теперь на тебе, получи!

Когда я увидела ее мать, я пожалела, что на нее смотреть пришла, потому что, когда я проходила мимо нее, она подняла глаза от колен и прямо мне в лицо взглянула. У меня сразу неприятное чувство появилось. Такое же, как когда на меня закутанная соседка в подъезде смотрела. Аман, не я же ее сюда посадила!

Я убыстрила шаг, как будто мне к зеркалу срочно надо. Добежала до него, стала волосы поправлять, смотрю… Все во мне вздрогнуло! Нет, быть не может… Я так хотела его увидеть, что начала с другими путать. Или это был он? Высокий парень в рыжей кожаной куртке стоял к зеркалу спиной. Это были точно его волосы. Я посмотрела в зеркале чуть правее и увидела, что он разговаривает с девушкой. Сакина! Эта проклятая здесь откуда?! — вспыхнула я.

Я уже дышать не могла. Что мне делать, спрашивала я себя, — уйти? Аллах, никогда еще у меня не было такого состояния, когда в животе, как в кастрюле, кипят и соль, и сахар. Аллах, просила я, спаси меня, я сейчас умру!

На мне было очень красивое длинное платье черного цвета. Оно обтягивало грудь и талию, снизу расширялось, а подол был обшит черным кружевом. Воротник закрывал всю шею и застегивался на одну блестящую пуговицу. Мы стояли друг к другу спиной, и если бы не зеркало, я бы его вообще не увидела. Я еще раз поправила волосы — от волнения мои руки тряслись. Старалась не смотреть на него и Сакину, но все равно бросила взгляд выше — туда, где отражались их головы. Сакина смотрела на меня! Смотри-смотри, проклятая, подумала я.

Если бы в этот момент я могла загадать желание, которое точно бы исполнилось, я бы загадала исчезнуть из этого коридора и из этого университета. Я умереть хотела. Я так его люблю, а он смотрит только на Сакину, потому что она богатая. Зачем я мечтала про Махача? Я видела его только два раза в детстве. Наверное, я мечтала о нем просто потому, что мне хотелось о ком-то мечтать. А по-настоящему начинаешь любить человека, только когда видишь его своими глазами, а не представляешь. Аллах, сказала я про себя, я так сильно я люблю этого парня! Что мне делать?! — спрашивала я. Дай мне какой-нибудь знак!

Я хотела уйти назад в аудиторию, но вместо этого пошла мимо него и Сакины к другой стеклянной двери — к филологическому отделению. Зачем я туда иду, не понимала я. Я там никого не знала. Я говорила себе, что надо повернуться и идти назад. Мое сердце стучало и могло меня опозорить. Он мог его услышать. Все могли.

Я гордо подняла голову. Я не услышала, о чем говорит Сакина, потому что, когда я к ним приблизилась, она замолчала. Аллах, дай мне знак! — снова попросила я. Надо посмотреть на него, решила. Неужели я смогу? — не верила. Аллах, спаси меня, повторяла я про себя. Я подняла глаза чуть-чуть выше.