Мальчик с Антильских островов - Жозеф Зобель

Когда накануне рождества мать получила мой табель, она очень огорчилась: по всем предметам — посредственно. И среди неодобрительных отзывов заключение математика: «Слабый ученик». Это я-то, которому мосье Рок всегда задавал самые трудные задачи!

— Жозе, — сказала мне мать, — ты видишь, как я надрываюсь, стирая белье? Я совсем высохла, гладя по ночам. И все это для того, чтобы платить за твое учение. Ты должен хорошо учиться, чтобы я не напрасно губила свое здоровье! Ты выбросил на помойку мои восемьдесят семь франков — ведь за триместр у тебя нет ни одной хорошей отметки. Да это все равно что выбросить в окно все деньги твоей мамы да еще те, что дала тебе мама Тина в придачу…

Больше моя мать меня не ругала, но если бы она меня и побила, я не мог бы сильнее возненавидеть лицей со всеми его учителями и учениками: ведь это они мешали мне учиться как следует. Никто не обращал на меня внимания. Меня не вызывали к доске и не спрашивали. В Петибурге, если ты не выучил урока, тебя ждала порка. А в этом лицее каждый делает что хочет.

Моя мать ни разу не повысила голос, но в ее упреках мне слышались слезы. Как болят у нее руки от стирки больших простынь и плечи от тяжести утюга. И кто же наносит удары по больным рукам и плечам мамы?! Ее же собственный сын…

Я не выдержал и разрыдался.

Я плакал от жалости к моей матери, которой хотелось, чтобы я был хорошим учеником, и которую постигло жестокое разочарование. Потом я вытер слезы.

Я твердо решил заниматься как следует.

РОЖДЕСТВО

Весь триместр я лелеял надежду, что смогу поехать в Петибург на рождественские каникулы. Я все время вспоминал родные места, сравнивая теперешнее безрадостное существование с прежней беззаботной жизнью. Мне хотелось рассказать моим старым друзьям о здешних порядках. Одна мысль о рождественских праздниках приводила меня в восторг. Я вспоминал ночные песнопения у родителей моих друзей, особенно у отца Одни; в канун рождества вместе со всей мелюзгой я ходил на ночную службу в Грандэтан, щелкая по дороге орехи, а потом, возвратясь в Петибург, громко выкрикивал:

А на другой день мы ходили к тете Норбели́не в Курбари́ль. Музыка звучит повсюду, изо всех хижин доносится один и тот же запах жареного поросенка с горошком и иньямом. На площадях танцы, веселье, подогретое алкоголем. Я налегал на кровяную колбасу, которая казалась мне неотъемлемой принадлежностью рождественских праздников.

А потом наступает Новый год.

Для меня не особенно веселый.

День приятный, солнечный, расцвеченный воздушными шарами, дудочками, пестрыми игрушками, пахнущий тянучками и драже. Но все это у других. А у меня ничего нет. Ни дудочки, ни шаров, ни тянучек, и на сердце у меня печаль.

Я не завистлив, но на меня нападает грусть, и мне не хочется больше бродить по улицам.

Но, как бы то ни было, я люблю Новый год и за эту грусть, и за нежность, которую я испытываю в Новый год к маме Тине.

Бабушка поднимается в этот день рано, выдает мне белый костюм, а сама надевает нарядное платье. Она давно выбрала и отложила отрез на это платье в магазине Сент-Эспри и выплачивала за него по частям почти целый год, пока ей удалось выкупить его и отдать портнихе. Платье в горошек, пахнущее новизной, праздником Нового года, — оно приносит богатство.

Мама Тина ведет меня к заутрене. Еще темно, воздух кажется свежим и действительно новым.

После службы мама Тина целует меня. Это один из редких случаев, когда она меня целует.

— С Новым годом, — говорит она, — расти большой и умный.

И она дарит мне два су и апельсин.

Потом она покидает меня и начинает ходить по очереди ко всем своим соседям по Фюзилеву двору, чтобы каждому пожелать счастливого Нового года и подарить апельсин.

В полдень она возвращается, нагруженная еще большим количеством апельсинов, чем сама подарила, и уже не выходит из дома.

В этот день она почти не разговаривает. Не ведет бесед сама с собой.

С особым старанием приготовляет она наш праздничный обед.

Мы обедаем позже, чем обычно, и после обеда она ложится на постель и закуривает трубочку, дым от которой распространяет по комнате ощущение спокойного благополучия, постепенно рассеивая мою утреннюю печаль.

А в этот Новый год мать оставила меня в квартале Святой Терезы.

Она бы с удовольствием отправила меня к маме Тине, несмотря на плохие отметки, если бы у нее были деньги.

— Мне надо купить тебе новые сандалии, заплатить за учение. Придется тебе послать маме Тине поздравительную открытку, — сказала она.

Пришлось мне смириться с этим.

Мой второй триместр в лицее отличался от первого. Я начал делать успехи. Лучше учил уроки, стал увереннее в себе. Я расшевелился. Учителя стали чаще меня спрашивать.

И я подружился с одним мальчиком.

Мы сидели рядом почти на всех уроках. Его звали Бусси́, Кристиа́н Бусси.

Однажды он предложил мне поиграть вместе на перемене. Я согласился. Но игра показалась мне неинтересной. Я привык скакать по траве, и мне не нравилось бегать по тесному мощеному двору.

Теперь на всех переменах мы гуляем по двору и разговариваем.

Бусси «познакомил» меня со всем персоналом лицея. Он всех знает, ему известно прозвище каждого, начиная от Зародыша — начальника, кончая Виолончелью — слугой в столовой. Меня это забавляет от души, но сам я ни за что бы не решился дать прозвище учителю или надзирателю.