Новая Земля - Александр Попов

Потом капитан умылся у реки.

- Ух, холоднющая вода! - радостно говорил он, плескаясь.

Солнце бросило на речную рябь первые лучи, и такой они подняли блеск, что капитан зажмурился. Но неожиданно он вспомнил, зачем сюда приехал, и ему стало неприятно, грустно.

Позавтракали жареными грибами и супом с мясом кабарги. Потом пришел Виктор с двенадцатью оленями, и капитан впервые увидел этих животных. Они были густошерстые, с белоснежными грудками и ветвистыми, словно кусты, рогами, которые к тому же оказались теплыми, мягковатыми, как бы зачехленными шерстяными накидками. Раздвоенные копытца пересыпчато пощелкивали при ходьбе. Ножки тонкие, но мышцы бедер тугие - чувствовалась мощь, недюженная сила. Капитана, как ребенка, поразили оленьи глаза огромные, блестящие, с фиолетовой замутью.

Собрались в путь; упаковали и стянули сыромятными вязками грязные, затасканные баулы и прикрепили их к трепетным оленьим бокам. Людмила собралась с Виктором и капитаном доехать до Большого озера - там у нее с братом сенокос, надо заготавливать корма к зиме. Сыновья пошли с ней, чтобы ягод да грибов пособирать.

Вывели оленей за ограду, которых у Виктора и капитана было по два-три. По висячему мосту переправились на противоположный берег Говоруши и пошли с сопки под сопку, с сопки под сопку, марями, распадками, то густым, то редким лесом.

В первый день пути капитан намучился и смертельно устал; он открыл, что олени очень пугливы и недоверчивы. Капитан попытался сесть на оленя, но только взмахнул ногу к стремени, как вдруг олень опрометью побежал в кусты, увлекая за собой еще двоих, с которыми находился в связке. С вихревым шумом, ломая рогами ветки, олени унеслись вперед каравана. Виктор помог поймать, объяснил, что на оленя нужно садиться одним махом и потом резко натягивать на себя повод. Капитан пытается - с налету садится своим полным телом в деревянное седло, но теряет повод, и олень скачет, подкидывая седока. Капитан мог упасть, его раскачивает, но он напрягается, ловит повод, резко его дергает и отчаянно-азартно кричит. Пролетают мгновения, и его резвый друг становится послушен, тих, принимается спокойно жевать грибы.

Сначала шли тропой, которая вилась по каким-то сгнившим бревнам. Людмила рассказала, что в двадцатые годы жители двух сел, Говоруши и Покосного, проложили эту дорогу километров в двести.

- Дорога стоила людям кошмарного труда, - сказала Людмила, мягко покачиваясь в седле. - Без техники, а пилами и топорами тянули они ее через дебри, завалы и болота. Говорят, погибло, замерзло человек двадцать.

- Их труд был героический, - покачал головой капитан, всматриваясь в синеватые горы. - Они решили, что им нужна новая дорога и - проложили. А нам, современным людям, показалась эта дорога лишней. Мы забыли о ней. Пользуемся тропами. Странно. И обидно за тех, кто погиб, кто вложил столько труда.

- Им казалось, что дорога сделает их жизнь лучше, - после долгого молчания отозвалась Людмила.

- И что - жизнь стала лучше? - спросил капитан.

Женщина пожала плечами и слабо улыбнулась.

- Каждому - свое, - неясно ответила она, подгоняя оленя.

Потом небольшой караван свернул на мхи, сырые, мягкие, как огромная шуба. Олени иногда тонули в них по самое брюхо, но резво вырывались.

Часа через два вышли к Большому озеру. Забрались на сопку, и капитан буквально обомлел: две огромные, вытянутые к путникам горы - будто руки, а в них блестела зеленоватая вода озера. Оно маленькое, хотя зовется Большим, до противоположного берега с полкилометра. Туман широким сизым полотнищем лежал у подножий горных ладоней по краю озера, и капитану казалось, что оно было приподнято над землей. Он смотрел жадно: ему почему-то подумалось, что озеро, горы, небо - все такое неустойчивое, и может исчезнуть.

Потом медленно спускались по обрывистому склону. Кусты обвисали под тяжестью ягоды.

- Голубичная тьма, - сказал капитан, на ходу срывая ягоду.

- Господь в этом году не обидел, - отозвалась Людмила.

Капитан срывал гроздья жимолости, похожие на виноградные. Его губы и руки сливели.

- Какое наслаждение - есть горстями, - простодушно сказал он и не подумал, что может выглядеть несерьезным, ребячливо.

Людмила шевельнула губами в улыбке.

Мальчики остались на взгорке собирать ягоду, а взрослые спустились к самой воде, к навесу из веток, - здесь находился покос Виктора и Людмилы. Распрягли оленей. Виктор связал им ноги, заднюю с передней так, чтобы олень не мог далеко уйти; они паслись кучкой, поедая грибы.

Развели костер, вскипятили чай. Виктор робко спросил у капитана:

- Можно, я немного покошу: сестрице помогу? А потом - тронемся. Я час-два, не больше.

- Конечно, конечно, - смущенно ответил капитан. Он почувствовал себя чужеродным, грубым телом, камнем в этом семействе."Я злюсь на себя, подумал он, отпивая из кружки густо заваренного чая. - Я не понимаю, что и зачем со мной происходит. Перед моими глазами стоит та, отвергнутая людьми, дорога, на которую положено столько труда, жизней... Но почему я думаю о той дороге? Как она может быть связана со мной, моей судьбой? Мне боязно, что моя жизнь, мои труды могут быть тоже не нужны людям? Мне нужно в жизни строить другую дорогу? Нет, нет, это придуманные мысли и чувства! У меня хорошая служба, у меня хорошая семья. И я живу так, как все нормальные люди. Я русский офицер, служака, и это о многом говорит".

Виктор спешно наточил звонкую косу. Людмила с деревянными граблями ушла на косьбище. Капитан напросился в помощники. Виктор усмехнулся и прижмурился на капитана.

- Что, думаешь для косьбы я слабак?

- Наши покоса с вашими, равнинными, не сравнишь, - деликатно замечает Виктор, но подал косу, которых у него было в кустах припрятано три.

Немного погодя капитан понял, что тофаларские таежные покосы со степными, равнинными действительно не сравнишь - все по склонам сопок, крутизне, к тому же они были завалены крупными камнями и буреломным гнильем. Косить приходилось, продвигаясь сверху вниз. Нужны были не только крепкие руки, но и сильные ноги.

Солнце распалилось; разделись по пояс. Косы жужжали по густой траве и цветам. Косить было невероятно сложно, потому что присопок располагался круто, к тому же ноги часто попадали в ямки, мешали размахнуться многочисленные кустарники, тонкие молодые березы. Можно было поскользнуться и упасть - земля и трава еще были влажны от сползших в озеро туманов и растаявшего инея.

Присели на кочки перекурить. Пот щипал глаза. С жадностью пили из кувшина холодную озерную воду, пахнувшую камышом и рыбой. Подошла Людмила, присела на пень, раскрасневшаяся, похорошевшая, - намахалась граблями.

- Что, сестрица, утомилась? - спросил Виктор, подавая ей воду.

- Да солнце уж больно раскочегарилось, проклятущее, - улыбчиво жмурилась на мужчин Людмила.

- Тяжко, ребята, вам здесь живется, в медвежьем углу? - спросил капитан, отчего-то любуясь братом и сестрой.

- Как вам, товарищ капитан, сказать, - задумчиво отозвался Виктор. Всяко оно бывает-то. Где человеку на земле легко живется? И вам, поди, не легко служится?

- С городской не сравнишь нашу-то, - тихо сказала Людмила, но неожиданно засмеялась, махнула рукой: - Но нам другая - ну ее! Да, братка? весело толкнула она Виктора.

- Работаете, я гляжу, много, и тяжел ваш труд, да вот что-то бедновато живет народ в поселке. Почему так?

- Да мы как-то и не думаем: бедно ли, богато ли живем. - не сразу отозвалась Людмила, потерев ладонями загорелое лицо. - Живем да живем. Немного подумала. Капитан почувствовал, что женщине хочется сказать что-то важное: - Что уж, хотелось бы жить как-то крепче, ладнее. Работаем в самом деле много, и в своем двору бьемся, и в промхозе, но вот сами посудите: государство за гроши принимает у нас ягоду и травы, за пушнину - чуть ли не кукиш показывает, а в магазинах потом соболь, к примеру, по страшным ценам идет. Кто-то, видать, наживается на нашей простоте. Какими тяжкими трудами дается нашим мужикам соболь или белка! Покрути-ка за зверем по тайге, повыслеживай! Да и не в каждый год зверя вдосталь. Как-то наведался к нам ученый из города, лекцию читал: как нужно хозяйствовать. Сердито говорил: работаете, мол, вы на тыщу, а выдают вам десятку, и вы, дурни, довольны. Грабят, говорит, вас все, кому не лень.

- Что же вы не возмущаетесь?

- Мы, деревенские, таежные, не такие, как вы, - сказал Виктор.

Людмила улыбалась, всматриваясь в синее, ясное небо.

- Какие же?

- А вот такие: хотя и бедненько живем, да спокойно, тихо. Город так и нашептывает человеку: словчи, схитри, побольше возьми себе, - знаю, года два пожил я в Иркутске. Убежал! Вот где настоящая жизнь, - широко повел он рукой.

- И я не смогла в городе жить, - училась в Нижнеудинске на повариху. Душу в городе будто иголками колет. А теперь - лад в душе, тишина. Вот только с Мишкой теперь плохо... - вздохнула она, наклоняя голову. - Да, мы такие люди - нам много не надо: чтобы дети были с нами всегда рядом, чтобы сена на всю зиму хватило для Буренки и коня, чтобы дождей было поменьше, чтобы хватило сил баню осенью достроить... Да, братка? - подмигнула она.