Золотой ключ, или Похождения Буратины. Несколько историй, имеющих касательство до похождений Буратины и других героев - Михаил Юрьевич Харитонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем не менее даже в рамках своего, апеллирующего к внешнему знанию метода (или же, напротив, именно по этой причине) Харитонов делает ряд весьма характерных ошибок, первая из которых – чрезмерная увлеченность собственным вымыслом – легко объяснима именно злободневностью происходящего. Так или иначе, а из-за этой увлеченности вымысел расползается и тонет в деталях, а действие стоит, постепенно обрастая накипью, как спираль в электрочайнике. Когда понимаешь, что ты прочел уже, в общем, треть книги, а герои по карте не переместились и на десяток километров, – это расхолаживает; когда тебе предлагается изучить трехстраничное описание досуга какой-нибудь очередной животины-мутанта, – это немного демотивирует; когда на протяжении пяти страниц идет описание драки в кабаке, – то тут уже попахивает классической экшн-графоманией, свойственной жанру героической фантастики с совершенно определенной целевой аудиторией; и так далее.
Вторую ошибку можно, видимо, назвать конфликтом ненависти и желания быть изысканным, манифестирующим себя через удачно и неудачно подобранные «говорящие» имена собственные, фамилии и прозвища: так, легко понять, чем автору не угодила Собчак, труднее – чем его так взбесило семейство Мирры Лохвицкой: здесь в дело вступает какой-то личный, субъективный и вдобавок, видимо, эстетический компонент, своим волюнтаризмом портящий картину системного раздражения законами и интерпретациями текущей социокультурной реальности, в каковом раздражении есть даже некоторая поэзия «объективности» – или, по крайней мере, претензии на нее.
Наконец, третьей проблемой, связанной с избранным жанром, является проблема уже даже не игры, а прямого заигрывания с читателем: грубо говоря, ему тут делается слишком много подачек, с помощью которых он способен возомнить себя читателем искушенным. Он может тут отыскивать литературные цитаты, которых просто море, так что, даже упустив половину, все равно чувствуешь себя героем. Он может заниматься сопоставлением описываемых событий с сюжетами реальной жизни и полагать себя при этом почти политологом и уж как минимум литературоведом. Он может, наконец, предаваться любимому занятию столичных снобов, вечно знакомых друг с другом и вечно друг с другом что-то делящих, – то есть выискивать по именам и цитатам прототипы тех или иных, светских или не очень, персонажей: некоторые опознаются без лишнего труда, некоторых можно узнать, только обладая довольно пространным контекстом (то есть, выражаясь несколько в тон автору, – будучи олд-фагом), что при удачном исходе как бы тешит тусовочное самолюбие. В итоге автор сам, своими руками, творит из читателя тот особенный сорт сноба, который полагает, что литература тем лучше, чем она актуальнее и «ближе к жизни» и, в итоге, всю литературу сводит к развернутой колонке в каком-нибудь околополитическом издании: точка зрения почтенная, но едва ли способная наполнить гордостью душу автора литературного труда.
В результате же, невзирая на все приметы литературной игры и стилизаций, здесь получается расширенная версия «Пикника на обочине» – как в силу изобилия прямых ссылок на эту книгу, так и по причине очевидного сходства языкового и жанрового методов: жанр этот можно определить громоздкой фразой «технократическая фолк-философия», языковой же метод – как почтенную попытку создать муляж литературного текста из бытовой интеллигентной речи, не способной отрефлексировать себя именно как бытовую речь и, в силу этого, не имеющей возможностей увидеть те маркеры, которые отличают ее от речи литературной.
Основная проблема такого жанра заключается не в технике письма, не в сюжетной изощренности или неизощренности и даже не в заявленных проблематиках: она состоит в том, что, в силу крайней близости такого рода текстов к необработанной рефлексией языковой и событийной повседневности, их подлинным содержанием всегда оказывается одно и то же – а именно внутренний мир автора, его демоны, его страхи и его предрассудки: это единственное, что можно оттуда извлечь. В силу этого требование к такому творчеству, по большому счету, одно – чтобы автор его был человек интересный: кому охота копаться во внутреннем мире человека дюжинного? В настоящем случае с этим требованием все в порядке, конечно: автор данной книги – человек недюжинный; но что было бы с книгой, кабы у ее автора не было столь яркой биографии?
В любом случае, Харитонов – писатель, замечательный тем, что, будучи человеком хорошо и разносторонне образованным (что в книге отлично видно и, надо отдать должное, производит надлежащее впечатление), дает при этом голос страхам, суевериям и предрассудкам, которые обычно характерны для менее артикулированной среды (пристрастие его к табуированным темам очевидно обладает тем же «народным» генезисом); по этой причине социальное значение его книги существенно превосходит художественное: в аннотации к ней можно написать «рекомендуется студентам-социологам и культурологам», и это будет никакой не «постмодернизм», а чистая правда.
Десятый ключик,
крезовый
Этот жаркий летний день
Читать или сразу после Пролога к Первому тому или после Главы 54, или же, наконец, после изучения раздела «М» Толкового Словаря. Второй вариант предпочтительнее, но третий проще, ибо требует меньше внимания.
Из всех тварей, наделённых ядом, опаснейшей туземцы считают музу. Я не видел этого существа, и не знаю тех, кто мог бы описать его с достоверностью. Однако о способе её охоты все сходятся во мнениях. Она кусает жертву, вливая ей в кровь отраву. Та окутывает её разум облаком мечтаний – о вечной красоте, неземной любви и тоске по мировой культуре (не знаю, что это, но, верно, что-то недоброе). Как бы опьянённая, жертва сама ищет уединённого места, чтобы предаться там пению, музицированию или мелодекламации. Муза сопровождает её и даже сама отводит в такие места, а там медленно пожирает тело жертвы, откусывая кусочки плоти в течение многих дней и недель. Жертва на это не обращает никакого внимания. Некоторых находят и спасают, но в том нет пользы, ибо безумие их неисцелимо.
О. Антоний Подагрик. Описание земель, лежащих за рекой Самбатион. Рукопись. Архив Музея при Понивилльском ун-те, ед. хр. Б-160, л. 18.В
