Пари с мерзавцем (СИ) - Дюжева Маргарита

Гордеев вернётся, как и обещал, рассчитывать на его милость глупо и наивно. Уж чего-чего, а наивности во мне давно нет, всю растратила за ненадобностью.

— Анна, — рявкнул Борис Тимофеевич, выдергивая меня из тумана задумчивости, в который я опять начала проваливаться, — да что с тобой?!

Я тряхнула головой и попыталась улыбнуться. На душе скребли кошки, когда я смотрела, как этот человек бьется со мной, пытаясь научить, направить на путь истинный. Ему и невдомек, что все это зря, что я в любой момент могу исчезнуть, будто меня и не было.

— Плохо сплю. Готовлюсь, — соврала, глядя ему в глаза, давясь стыдом и раскаянием.

Честнее признаться во всем, чем подло подвести, пустив под хвост все наши старания, но у меня нет слов, да и смелости не хватало. Потому что Белов — один из немногих людей, которых я по-хорошему побаивалась, уважала и чертовски не хотела увидеть в его глазах разочарование. Он и так разочаруется, но пусть это случится, когда меня не будет рядом.

— Готовится она… — проворчал преподаватель, отходя к окну.

— Готовлюсь, — снова лгу, и в этот раз на языке разливается затхлый привкус вранья.

— Похвально, — он снял очки и протер стекла белоснежным платком, — надеюсь, без глупостей?

— Вы что? Где я, и где глупости…

Он только бросил через плечо убийственный взгляд.

— Предупреждаю. Никаких разборок с одногруппниками! Поняла? Не опускайся до их уровня.

— Даже не собиралась.

Никаких разборок. Верховцева пусть катится к черту, а Меранов… В горле перехватило и стало подозрительно тяжело дышать. О нем я не хотела думать. Вообще. Запретила себе любые воспоминания, любые размышления, связанные с ним. Не стоит. Не надо. Все пустое. Любая робкая надежда «а что если» с его участием неизменно превращалась в фарс. Потому что Мерз — это Мерз. Состояние души, девиз по жизни, лозунг и гимн. От одной мысли об этом становилось тошно. Тем более теперь, когда он снова оставил меня у разбитого корыта — в тот же день, после пьяной ночи откровений, проведенной вместе, он уехал к папаше в Питер. Просто собрался и свалил, даже не сообщив мне об этом, даже не намекнув. Я узнала об этом случайно от болтливого Волшина, который теперь докапывался до меня с особым усердием, пытаясь выяснить, что нас связывает с Захаром.

Ответ прост. Нас ничего не связывает. НИ-ЧЕ-ГО. Кроме моей дурости. Я ведь на долю секунды поверила, что он будет рядом, что не оставит одну. Поэтому теперь так плохо, так горько, но, кроме себя, винить некого.

Превозмогая желание сбежать, я кое-как досидела до конца консультации, даже что-то записала, отдельные слова, не несущие смысловой нагрузки. Получила нагоняй за рассеянность и отсутствие интереса, поклялась исправиться, слезно пообещала не влезать в авантюры и была, наконец, милостиво отпущена на волю.

На улице, как назло, стояла такая хорошая погода, что домой совершенно не хотелось, поэтому я позвонила Аллочке и пригласила ее в кафе. Надо пообщаться, пока еще есть возможность, пока она еще смотрит на меня без ядовитого презрения, потому что ее я тоже разочарую, даже сильнее, чем Белова.

Наш послеобеденный кофе плавно перетек в ужин и поход в кино. Мы смеялись над какой-то комедией, и я была рада, что она решила, будто слезы на моих глазах — от смеха. Это был хороший вечер, а потом я вернулась домой. В тесную общаговскую комнату, опостылевшим стенам и пыльному окну. Не раздеваясь, плюхнулась на кровать, даже не надеясь, что сегодня мне удастся заснуть.

А потом зазвонил телефон…

— Привет, — ровный голос, который я просто ненавидела.

— Ммм, — я даже не смогла поздороваться. Язык прирос к небу и напрочь отказался слушаться.

— Выходи.

И все. Ни вопроса, чем я занята, удобно ли мне, не сплю ли я. Просто — выходи. Как всегда. Ден привык, что стоит ему скомандовать «к ноге», и Оса тут как тут. А я отвыкла. За те месяцы, что провела вдали от столицы, отвыкла, даже начала забывать то состояние безысходности, что душило при его появлении, и сейчас стоило огромного труда не взорваться, не сказать лишнего. Потому что нельзя. Потому что это не сопливые однокурсники, у которых хватает пороха только на то, чтобы пакостить за спиной и трусы воровать. Это Гордеев. И он приехал раньше, чем собирался.

Как я спускалась вниз, не помню. Очнулась только когда хлопнула дверца машины, отрезая меня от всего остального мира.

Денис, привычно, выглядел как рубаха-парень. Такой весь простой, беспечный, открытый — для других, и жесткий, словно обломок скалы — для меня.

— А где же радость? — хищно улыбнулся, прекрасно понимая мое состояние.

У меня не было сил даже возразить, или возмутиться, или сымитировать эту радость. Просто смотрела на него, скользила взглядом по резкому профилю, черным, длинным ресницам, жестким складкам возле рта. Наверное, он ждал, что я его поцелую, как обычно, подставлюсь, позволяя делать, что захочет. Я сидела, как каменное изваяние, и не двигалась, не могла заставить себя к нему прикоснуться. Он этот вопрос решил сам, как всегда. Быстрым, почти не уловимым движением схватил за шею и дернул к себе, вынуждая податься вперед. Пока жесткий рот терзал мои губы, я пыталась думать о чем-нибудь хорошем, приятном. Например, о фильме, что только что посмотрела.

Не почувствовал ожидаемого отклика, Ден сильно прикусил губы, заставив дернуться и зашипеть. Ему не нравилась обреченная покорность, он больше ловил кайф, когда я сопротивлялась.

— Зачем ты это делаешь, Ден? — спросила тихо, когда он завел двигатель, и машина выехала со двора. — Тебе ведь не нужна ни я сама, ни возврат долга.

Он молчал, наверное, с минуту, потом беспечно повел плечами:

— В тебе есть какая-то жила. Упрямая. Вызов, — ухмыльнулся, бросив на меня недобрый взгляд. — Хочется на него ответить. Заставить тебя сделать по-своему. Сломать.

Вот так просто. Сломать.

— Если бы я была тихой овцой, ты бы оставил меня в покое?

— Уже нет, Оса. Уже нет.

— Почему ты расстался со своей Анечкой? Вы отлично смотрелись вместе.

— С ней стало скучно.

— И тебе не хотелось сломать ее? — горько уточнила я.

— Нет. Таких, как она, не ломают. Их берегут, носят на руках, отряхивают пылинки. В их присутствии фильтруют каждое слово, чтобы не ранить нежный цветочек. Я же говорю — скучно.

— Не то, что со мной?

— Совсем не то.

Теперь я поняла, что имела в виду мама, когда говорила: веди себя, как принцесса Анечка, чтобы к твоим ногам хотелось положить весь мир. Тогда мне это показалось глупым. Зачем мне весь мир? Я сама всего добьюсь.

Добилась, дура.

— Может, мне на тебе жениться? — хмыкнул он. — Будешь скрашивать мои серые будни, варить мне суп, гладить носки.

Я вскинула изумлённый взгляд и истерично засмеялась. Ден тоже улыбнулся, но глаза остались холодные, цепкие.

— Да ни за что. Лучше сразу с моста и в реку.

От одной мысли о том, чтобы остаться с ним на постоянной основе, меня мутило. Сейчас хоть есть шанс, что он повстречает какую-нибудь другую Анечку, увлечется и снова меня отпустит… ненадолго.

— Тоже неплохой вариант, — кивнул он, и мне стало окончательно не по себе.

Как я умудрилась во все это влезть? Не от большого ума, наверное. А может, от хронической неспособности вовремя заткнуться. Не знаю. Да уже и неважно.

— Куда едем? — спросила, равнодушно глядя в окно, но пролетающие мимо дома.

— Сама не догадываешься? На детсад ваш хочу посмотреть еще разок.

Я прикрыла глаза и откинулась на спинку сиденья.

Опять гонки. Я ненавижу их, почти так же сильно, как самого Дена. Но и то, и другое с маниакальным упорством возвращалось в мою жизнь.

***

Мы едем к аэропорту, а я малодушно думаю о том, что прекрасно обошлась бы без такой подруги, как Ермолаева. Не свяжись я тогда с ней — всего этого бы просто не было. Сидела бы и спокойно готовилась к защите, вяло отбивая нападки одногруппников.