Театральная улица - Тамара Карсавина

– Оленька, не сутультесь. Вчера на спектакле у вас торчали лопатки.

Совет с благодарностью принимался. Помню, как-то маэстро Чекетти рассказал мне однажды о великой Феррари: во время репетиций она обычно сажала в партер рабочего сцены, который должен был критиковать ее в обмен на стакан пива. Недоброжелательные отзывы не лишали его награды. Мои верные друзья, актеры, великодушно верили в меня. Порой мне была крайне необходима их вера: в те годы я подвергалась суровой критике со стороны ведущего балетного критика Светлова. Теперь-то я понимаю, что он делал это из добрых побуждений. Впоследствии я ни от кого не слышала более теплых слов, чем от него, но тогда его статьи подтачивали мою и без того хрупкую веру в себя. Меня охватывали приступы болезненного страха, и у меня заранее падало настроение, если мне приходилось выступать в тех партиях, за которые меня безжалостно раскритиковали.

Каждый год несколько спектаклей устраивалось в дворцовом театре Эрмитажа, где сцена была достаточно просторной для постановки любого балета или оперы. На эти спектакли всегда назначался лучший состав, а танцовщиц кордебалета заменяли солистки. Особенно часто я вспоминаю вечер бала-маскарада, когда весь двор облачился в русские исторические костюмы. На императрице Александре Федоровне был надет тогда подлинный сарафан царицы Милославской. Танцуя в тот вечер в кордебалете, где не требовалось слишком большой концентрации внимания, я могла всецело отдаться созерцанию окружающего меня великолепия. Я напрягала зрение, стараясь получше рассмотреть фигуры в полумраке зала. Хорошо были видны только три из них: царь и обе царицы. Молодая императрица в тяжелое тиаре, надетой поверх вуали, полностью скрывавшей волосы, своей строгой красотой напоминала икону; она держала голову так прямо и казалась столь напряженной, что я подумала: ей будет трудно наклоняться над тарелкой за ужином. Еще лучше я смогла рассмотреть ее в антракте сквозь дырочку в занавесе, вокруг которой разгорелась настоящая борьба; ее платье из тяжелой парчи было сплошь расшито драгоценными каменьями. В артистической уборной, где переодевалась вместе с другими танцовщицами, я получила выговор за то, что надела старые туфли.

– Неужели нельзя надеть что-нибудь получше в честь императорской семьи? Ты выглядишь как настоящая нищенка.

Все присутствовавшие поддержали ироническое замечание, и мне пришлось надеть совершенно новую пару.

Я уже танцевала в Эрмитаже прежде, когда еще была воспитанницей училища, но тогда нас сразу же по окончании спектакля увезли и мы пропустили самое интересное – ужин. Кто-нибудь из членов императорской семьи приезжал, чтобы поужинать с артистами, чаще всего, как и на;+тот раз, то был великий князь Владимир и его сыновья, унаследовавшие от отца его огромную любовь к театру. После отъезда великого князя мы все еще оставались за столом. Я сидела за дальним концом, где собралась молодежь, Сергей Легат смешил меня своими шутками. Я склонилась над столом, говоря ему в ответ какие-то глупости, было ужасно шумно, и мне приходилось кричать, чтобы он услышал. Вдруг наступила тишина, среди которой отчетливо прозвенел мой голос. Я испуганно подняла глаза и увидела на другом конце стола Шаляпина, комическим жестом протягивающего ко мне руки. Все смотрели на меня, улыбаясь какой-то его шутке на мой счет. От смущения я потеряла дар речи. Впоследствии, когда мы лучше узнали друг друга, я по достоинству оценила его остроумие и смеялась над его имитациями и чрезвычайно выразительными рассказами, но в тот вечер готова была разрыдаться от стыда. Но это еще не все. Воспользовавшись моментом, когда всеобщее внимание переключилось на что-то другое, я стала осторожно пробираться к выходу. Вдруг чья-то сильная ручища схватила меня, и изумительный голос с легкостью перекрыл гул голосов. И вскоре все слушали затаив дыхание: «В любви, как в злобе, верь, Тамара, я неизменен и велик», – пел Шаляпин.

Подарки, врученные нам в том году в Эрмитаже, были выполнены по эскизам самой Александры Федоровны. Я получила брошь с ее монограммой из рубинов и бриллиантов.

Мне пришлось ждать еще два года, прежде чем я достигла предела мечтаний любой танцовщицы – получила главную роль в пятиактном балете. Теперь на расстоянии эти годы кажутся мне постоянным восхождением, тогда же они представлялись непрерывной цепью неудач, вызванных недостатком зрелости и множеством сомнений. Перестав быть баловнем публики, я достигла теперь такого положения, когда с меня много спрашивалось. Я должна была оправдать веру, которую прежде мне даровали «в кредит». Былую снисходительность сменила суровая требовательность. Мне пришлось переосмыслить свое положение, а это оказалось нелегким делом. Прежде всего я была абсолютно лишена практической сметки, совершенно не способна на интриги и не могла защитить себя от неизбежных нападок завистников. Я обладала честолюбием, но была лишена склонности к карьеризму, не имела никакого влияния на критиков, не было у меня и всесильных поклонников. Думаю, именно по этим причинам Теляковский принял деятельное участие в моей судьбе. В кругу танцовщиц моего возраста, где зависть не могла искоренить взаимную привязанность школьных дней, меня часто посылали представительницей, когда нам были нужны новые тарлатановые юбки или хотелось добиться каких-то небольших привилегий. Однажды я пришла к Теляковскому поговорить по поводу роли, вызвавшей весьма неблагоприятные отзывы критиков. С тяжелым сердцем я заявила, что готова отказаться от роли.

– Не обращайте ни малейшего внимания на газеты, – посоветовал Теляковский. – Вы не ужинаете с критиками, поэтому они и относятся к вам недоброжелательно. Лично я считаю, что эта роль вам подходит, и мне хотелось бы, чтобы вы сохранили ее за собой.

Другой небольшой инцидент показал мне, сколь многим была я обязана своему руководству: как-то я попросила освободить меня от участия в опере под предлогом того, что у меня болит палец на ноге. На самом деле мне просто не нравилась роль. В тот же день многие видели, как я репетировала, не щадя пальцев ног. Никаких официальных заявлений не последовало, но во время следующего спектакля, когда я стояла за кулисами в ожидании выхода, управляющий конторой отвел меня в сторону. Он мягко пожурил меня за капризы и закончил словами: «Не стоит мешать нам подобными неблагоразумными выходками».

В 1906 году я получила свою первую большую роль в «Царь-девице». Дебют должен был состояться 13 января. Я хорошо запомнила эту дату, так как сочла ее дурным предзнаменованием. Теляковский во время моего дебюта не присутствовал, какая-то новая постановка потребовала его поездки в Москву. По возвращении он прислал за мной.