Хозяйка розового замка - Роксана Гедеон

— Так это он сделал? Сам?

— Да, — с нескрываемой гордостью произнесла Аврора. — Я же говорю, что он милый. И он меня помнит.

— Я непременно поблагодарю его, дорогая.

— Скажи, что я тоже благодарна ему. Кто знает, может быть… может, он еще раз заедет.

Мы еще долго разговаривали. О монастыре Аврора не хотела рассказывать, поэтому говорила я — об Александре, путешествии, о том, как обстоят дела в Белых Липах. Аврора искренне интересовалась Жаном, и мне это было приятно. Они были очень дружны, как настоящие брат и сестра.

— Ты останешься на конфирмацию, мама?

Я улыбнулась и сказала, что непременно останусь: так мне хочется увидеть ее в белом воздушном платье и белой вуали — непременных атрибутах обряда первого причастия.

8

С каждым днем я все больше и больше входила в права настоящей хозяйки Белых Лип, законной и единственной герцогини дю Шатлэ.

К моему удивлению, это не вызвало того сопротивления, на которое я рассчитывала. Когда я впервые явилась к Анне Элоизе и вежливо, но настойчиво попросила ее передать мне все ключи, а также сослалась на то, что этого очень хочу не только я, но и Александр, старуха не отказала мне наотрез, как я того ожидала. Невозмутимо восседая в кресле с видом королевы в изгнании, она молча протянула мне руку.

Мне не оставалось ничего другого, как подойти и поцеловать ее, хотя ответа я еще не услышала.

— Знаете что, племянница? — произнесла она, по своему обыкновению, насмешливо. — Сдается мне, теперь вы бросились в другую крайность.

— Какую? — спросила я сдержанно.

— Вы слишком уж вскружили голову моему внуку. Теперь он слишком счастлив, можно так сказать.

— Разве можно быть слишком счастливым?

— Можно, если при этом муж попадает к жене под каблук. Мне это не по вкусу, милочка, ибо внука, признаюсь, я люблю куда больше, чем вас.

Пропуская мимо ушей это не очень приятное для меня замечание, я сухо произнесла:

— Уверяю вас, мадам, вы заблуждаетесь. У меня и в мыслях нет командовать Александром. Пожалуй, это даже невозможно. Я очень люблю его. Наш брак — это союз, и мы не стремимся приказывать друг другу.

Она смотрела на меня, слегка усмехаясь, словно наслаждалась тем, что своим обвинением поставила меня перед необходимостью оправдываться. Левое веко ее дернулось от нервного тика.

— Племянница, ну-ка, наберитесь терпения, послушайте меня. Мнения своего я о вас не изменила. Но я не могу скрыть, что теперь вы вызываете у меня больше уважения. Как ни странно, вам удалось увлечь Александра настолько, что он потерял голову.

— Это, конечно же, новое обвинение в мой адрес, да, мадам?

— Слушайте меня не перебивая. Я уже стара, но я женщина, и то, что другая женщина оказалась столь ловкой и соблазнительной, не может мне не нравиться. У вас множество способностей, сударыня. Александр — мужчина особенный. Таких еще поискать. Но вы окрутили его, и за это я вас почти уважаю. Почти.

Я невольно усмехнулась.

— Что же нужно сделать, мадам, чтобы вы зауважали меня полностью?

— Не знаю, — отрезала она. — Во-первых, конечно, родить ребенка, но об этом, похоже, с вами пока рано говорить. Кроме того, этого будет мало, чтобы я признала вас настоящей хозяйкой. Ключи я вам, разумеется, отдам. Но вы пока хозяйка только на словах, и останетесь такой даже с ключами.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

Она с трудом поднялась, знаком дав понять, что не хочет моей помощи, и небрежно бросила связку ключей на кресло.

— Возьмите, так и быть! Экономка расскажет вам обо всем. А я… Идемте, я объясню вам, как следует вести записи в книгах.

Она тяжело проковыляла к двери, опираясь на палку, но стараясь держаться очень прямо. Я заметила явную перемену в ее отношении ко мне. Она была насмешлива, холодна, нелюбезна, но уже не враждебна. Она, похоже, признавала, что я не собираюсь причинять вреда ни этому дому, ни ее внуку. Она лишь не признавала меня своей.

Анна Элоиза обернулась. Насмешливая улыбка обнажила ее великолепные искусственные зубы, в глазах полыхнуло что-то лукавое и хитрое.

— Ах, слышали бы вы, как защищал вас Александр! Он просто горой за вас стоял! Да, он увлекся вами… А вы? Неужели вы не боитесь?

— Чего? — спросила я озадаченно.

— Того, что вы сами слишком увлеклись им? Вы слегка глупы, дорогая! Вы даете ему понять, что влюблены. Более того, вы действительно сильно влюблены и поэтому теряете контроль над ситуацией. Полагаю, он быстро охладеет к вам. Он уверен, что вы будете с ним, а то, что навсегда к тебе привязано, теряет ценность, и очень быстро.

Я закусила губу, сильно чертыхнувшись в душе. Вот негодная старуха! Всегда закончит разговор чем-то необыкновенно приятным. И, безусловно, никто не может докопаться до ее истинных мыслей. Она слишком умна, чтобы выложить их мне. Одному Богу известно, что она мне еще устроит.

Мне пришлось очень много общаться с Анной Элоизой в то время, когда она передавала мне свои полномочия, и все наши беседы были похожи на эту. Ее отношение ко мне, слегка изменившееся после приезда, теперь снова застыло и не изменялось даже в малой степени, хотя я старалась вести себя безупречно — вежливо, сдержанно, холодно и гордо, так, чтобы она не воображала, что может помыкать мною или что я выпрашиваю у нее благоволения. Но все это действовало мало. Мне приходилось отказаться от мысли подружиться со старой герцогиней. Мне оставалось лишь оберегать себя от ее атак и не нападать самой.

Мало-помалу я научилась всему, что умела Анна Элоиза, и стала понимать, что собой представляет жизнь в селе. Дел здесь была уйма, и это даже при том, что обязанности по управлению поместьем были разделены между мной, Александром и управляющим. Герцог следил за отдаленными владениями, объезжал их, проверял. На нем же лежали заботы о конюшне, лесе, экипажах. Я занималась фермой и вела записи. Каждое утро приходилось ходить туда, подсчитывать чуть не каждое снесенное яйцо, следить за жалованьем батраков, все выдавать, собирать и упорядочивать, вплоть до одежды, которая полагалась женщинам-крестьянкам на праздник. Приходилось давать указания кухне, маслобойне, молочарне. Хозяйство было большое, даже огромный парк — и тот требовал постоянного внимания. День у меня был расписан по минутам, иной раз я даже хотела, чтобы дел было поменьше. Свободна я бывала только по вечерам и улыбалась, вспоминая, что представляла себе жизнь в Белых Липах серой и скучной. Уж скучать-то совсем было некогда.

Жизнь была бы просто чудесна, если бы… если бы не подсознательное ощущение тревоги, не покидавшее меня ни на миг, — даже во сне, даже в минуты самого сладкого забытья в объятиях Александра. «Он должен уехать. Неизвестно, когда, но должен. Это неизбежно». Такая мысль просто отравляла мне существование. Как можно быть счастливой, спокойной и безмятежной, зная, что в любую минуту все может рассыпаться, как карточный домик? Герцог уедет, а уж там неизвестно, что случится. Его могут убить. Или арестовать, а потом казнить. Я так любила его, что не представляла, смогу ли пережить такое. Пожалуй, даже если бы у меня был ребенок от него, то такую потерю я бы не перенесла, но ребенка не было, так же, как и надежды на него, и поэтому я просто с ужасом смотрела в будущее.

Час приближался. Это было единственное, что я знала точно.

9

Августовские вечера, длинные, теплые, — это самое лучшее из того, что я любила в Белых Липах. Здесь существовала традиция всем собираться за столом на ужин — традиция, существовавшая в этом роду уже, вероятно, не первое столетие, но только сейчас оцененная мною по достоинству.

Было очень тепло, и стол накрывали на террасе, выходившей в каштановую рощу. В окна, полузадернутые портьерами, заглядывали, шумя листвой, могучие каштаны, а сад дышал такими сладкими запахами липы, свежести и вишневого варенья, что невольно казалось, что уютнее нет места на земле. Тихо мерцали свечи в канделябрах. Роскошь, соединенная с очарованием бретонской сельской местности, близости к природе, воспринималась всякий раз по-новому. А вдобавок к этому здесь было столько детских лиц, смеха, шуток… Громом звучал хохот тучного отца Ансельма, который неизменно приходил в поместье ужинать. Мы с Александром были вместе. И, сидя за столом, сознавали, что впереди у нас — приятный летний вечер и долгая-долгая ночь, нежнее которой ничего нет на свете.

После ужина стол и плетеные стулья выносились под развесистый огромный каштан. Там пили вино, беседовали, обсуждали дальнейшие планы. Оранжевое пламя лампы ярким пятном просвечивало сквозь густую листву и привлекало мошек. Сам воздух, казалось, дышал спокойствием и умиротворением. Я полагала, что не переживала такого с тех пор, как покинула Сент-Элуа, чтобы впервые показаться в свете. Теперь то безмятежное время почти вернулось ко мне.