По дуге большого круга - Станислав Гагарин

Так оно и было. Траулер «Моздок» отвалил от стенки и бойко пробежал мимо капитана, стоявшего в тени пакгауза. Вот вышел он на поворотные створы, на главном фарватере повернул направо и скрылся за излучиной реки, забитой плавбазами и рефрижераторами, траулерами и банановозами.

Капитан услышал женский смех. Он сидел у самой воды, курил сигареты, стряхивал пепел в невидимую реку.

«Вот ушел и еще одни, — подумал капитан. — Так и я скоро уйду… Что ж, в этом моя правда. Я верил в сегодняшнюю ночь и знал, что она будет. Мне нужно было прийти сюда, и я сделал это».

— Всегда надеяться вернуться, — сказал капитан. — Вот что.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Рассвет застал Игоря на причале.

Он видел, как отдал швартовы и отправился в рейс средний рыболовный траулер «Моздок», как занял его место у стенки небольшой и обшарпанный танкер «Пышма». Его борта покрывала ржавчина, а леерные стойки по правой стороне полубака были смяты, опрокинуты внутрь. Видно, неудачно подошел к кому-то на промысле, хотя танкеры, как правило, передают топливо, опуская на воду шланг, его подхватывает очередной «голодный» траулер и заполняет бункер. Впрочем, мало ли за какой надобностью пришлось подходить этому трудяге к плавбазе или БМРТ…

Когда над крышами портовых складов поднялось солнце и лучи его осветили в масляных разводах воду Прегеля, капитан Волков стоял уже у стены бывшего кафедрального собора, подле которой похоронили в начале прошлого века Иммануила Канта. На могильной плите лежали едва увядшие гвоздики, три белых и четыре красных, а за одной из колонн, поддерживающих каменный свод над могилкой, застенчиво выдвинул стеклянный свой бок стакан, на треть наполненный желтым вином, янтарно отражающим солнце.

Капитан усмехнулся.

Он подумал о парадоксальном смешении этических понятий, когда стакан с вином напомнил о существующей в этом городе привычке у подгулявших рыбаков. Поздней ночью, в два, три или четыре часа, отправляться к месту покоя великого аскета, не знавшего вкуса табака и спиртного, и пить здесь за вечную его память, оставляя цветы и малую толику вина для языческого причащенья.

«Кант и капли за всю жизнь не принял, а его потчуют теперь каждую ночь, — подумал капитан. — Сын седельного мастера, воспитанный матерью в религиозно-пиетическом духе, человек, совершивший переворот в области этики и возбудивший умы людей в других разделах философии, Кант, наверно, рад ночным возлияниям у его могилы. Нет, ни самому факту выпивки, этого философ не признавал. Кант попросту рад тому, что рыбаки приходят к нему в гости. Он подчинил жизнь одной идее, когда понял философское призвание как высшую обязанность. И будучи склонным тем не менее к душевному общению с людьми, убедил себя в том, что семейная жизнь отвлекает от глубокого умственного труда. Потому и не женился, остался на всю жизнь одиноким. При всей страстной любви к изучению других стран и народов, научной приобщенности к географии Кант никогда не выезжал из Кенигсберга, дабы не прерывать ни на день философских бдений. Но мыслитель позволял себе удовольствие изысканной трапезы в узком кругу друзей. Свободный от скупости и корыстолюбия, философ большую половину жизни прожил на грошовое жалованье и всегда мучился от невозможности проявить гостеприимство в полной мере. И теперь он принимает на пороге последней обители бесшабашных рыбаков, людей широкой натуры, способных отдать последнюю рубашку ближнему. Они больше чем кто-либо исповедуют его категорический императив. Да, ты был прав, учитель… Поступай в жизни так, как хотел бы, чтобы по отношению к тебе поступали другие. И действуй лишь по тому правилу, следуя которому ты можешь вместе с тем, безо всякого притом внутреннего противоречия, хотеть, чтобы оно стало всеобщим законом. И всегда помни о том, чтобы в поступках твоих остальные люди, как в твоем лице, так и в лице всякого другого, употреблялись тобою как цель и никогда только как средство».

Капитан постоял еще немного у Кантовой могилы, потом повернулся и медленно побрел вдоль рельсовых путей, по которым гремели уже ранние трамваи. Мимо руин королевского замка Волков поднялся из долины Прегеля в верхнюю часть города.

Еще немного — и сейчас он выйдет на площадь перед Северным вокзалом, где стоит Межрейсовый дом моряков, который временно приютил вернувшегося в Итаку капитана.

По дороге Волков снова размышлял о цельности натуры великого кенигсбержца, сумевшего всю жизнь свою подчинить служению Идее.

«Он был до конца последователен, Кант, — подумал капитан. — И потому избавил себя от бытовых неурядиц, житейских ошибок. Наверно, и мне так следовало поступить… Моряк не должен обзаводиться семьей, хотя это и противоестественно — оставаться до конца дней холостяком. Нас толкает к браку инстинкт продолжения рода человеческого, да и любят моряки своих жен острее, даже болезненнее, что ли, нежели те, кто остается на берегу. Но разве справедливо оставлять женщин и детей в одиночестве на полгода, видеться с ними только в те редкие дни, когда судно стоит в порту, и в скупые недели отпуска? Ходить в море — воистину Мужское Дело… Значит, необходимо набраться мужества и решить для себя этот нелегкий выбор — жена, семейная жизнь, дети или океан».

Капитан вошел в морскую гостиницу, подошел к дежурной, лицо ее потемнело, осунулось от бессонной ночи, спросил ключ, комната у него была на двоих, хотя сожителя своего он еще не видел.

— На месте ваш сосед, — ответила дежурная, выдвинув ящик с ключами и взглянув на него мельком. — Спит еще небось… Тоже пришел под утро.

В тоне дежурной не было и тени осуждения. Звучала лишь безмерная усталость, а к образу жизни постояльцев дежурная привыкла, работала давно и научилась не осуждать редко общающихся с обычным миром мужчин.

Сосед Волкова уже, а может быть еще, не спал.

Он сидел за столом и писал.

— Общий привет, — сказал Волкову сосед, не поднимая головы, будто бы увидев капитана боковым зрением. — Голова бо-бо? Поправить не хочешь? Возьми пиво в холодильнике. Там и водка есть. Одна полная, а другую я только тронул чуть-чуть.

Капитан промолчал, а сосед, крепкий парень, коротко остриженный, мускулистая шея напряжена — видимо, писание бумаг не было его стихией, — продолжал писать, не произнося больше ни слова, пока Волков вешал в шкаф форменную куртку, развязывал галстук, снимал ботинки, выуживал из-под койки тапочки, а затем тяжело сел на койку, бездумно глядя в стену перед собой.

— Ну ты что? — оторвался от письменной работы сосед и внимательным взглядом обвел капитана. — Я так полагаю, что ты с крепкой поддачи…

— Не пью с утра, — ответил Волков.

— Это как подойти, — оживился парень. — Раз мы с тобою всю ночь не спали, значит, прошел рабочий день, наступил вечер, тогда и по рюмахе закинуть самое то. У меня и угорь копченый найдется… Письмо добил, слава богу. Теперь и отдохнуть не грех.

Он поднялся из-за стола, приветливо улыбаясь капитану, ловко свернул пачку листков, сунул их в конверт, делая это уже на ходу, двигаясь к Волкову, сидевшему теперь за столом.

— Ты, сосед, вроде как мастер… Ну а я «дедом»[14] ходил на «Тургеневе», два дня назад с БНБ[15] вернулись, план взяли только-только, едва за красный процент перевалили. Давай знакомиться. Фамилия моя Иконьев, а зовут Иваном, по батюшке Петрович. Механик я добрый, сам об сем знаю, и люди говорят, будто хороший человек.

— Все Иваны — хорошие люди, — улыбнулся капитан, ему вспомнился агроном Широков.

— Вот ты и попался, — хохотнул стармех Иконьев. — Потому что как не выпить с хорошим человеком… А могёт такое быть, что у тебя «дедом» буду. Только не сейчас. В отпуск сматываюсь. Еду, брат, жениться. В море тридцать стукнуло — пора. Хату в Тралфлоте получил, вчера и обмывали. Так что причина у нас с тобой тройная. Ты сам-то откуда пришел? Загара не вижу… Значит, на СЗА[16] побывал, с нее, голубушки, мать бы эту голубку за ноги.

Иван Иконьев спрашивал и, не дожидаясь ответов капитана, быстро, на скорую руку уставлял стол закусками и теми, что приобрел уже на берегу, и самодельными балыками, изготовленными в море. Старший механик нимало не смущался молчаливой сдержанности капитана, потому как не принадлежал к людям, испытывающим потребность заглядывать в глубины человеческих душ. Он был весь на виду, этот «дед» с «Тургенева», и Волков поверил, что механик он и вправду хороший, но вот рюмку с ним пить он все-таки не станет, хотя ведь как радушно встретил незнакомого человека… Впрочем, в гостинице этой они все как будто знакомы друг с другом, даже если и не ведают имен соседей. Они в родстве между собой. Ведь пусть и в разных промысловых квадратах океана занимаются Делом, а все одно сработаны на единый братский манер.