Синдром синей бороды - Райдо Витич

Девушка замотала головой. Но хоть подняла ее и то ладно — успокоился Вадим.

— Мясное ассорти, пожалуй, будет достаточно.

— У нас сегодня прекрасный плов по-узбекски, блинчики с икрой. Не хотите отведать?

— Ничего не скажешь — легкое блюдо, — посмотрел на официанта. — А впрочем, не отказываюсь — подавайте.

— Вам и даме?

— Естественно. И десерт: мороженное не надо, лучше взбитые сливки, фрукты, пирожное, вида три-четыре. Сок, кофе. Сливки отдельно, сахар тоже.

— Вино, коньяк?

— Мне, пожалуй, бокал шабли, а даме… Лика?

Та опять замотала головой. Вадим хмыкнул, и обратился к официанту:

— Зум приготовить сможете? Двойной, — вскинул руку, показав два пальца.

— Э-э-э… — парень с сомнением покосился на девушку: не слишком ли крепкий коктейль для нее и в полпорционном исполнении? И кивнул мужчине, — постараемся.

— Старайтесь.

Лика вздохнула, проводив официанта взглядом, и с надеждой воззрилась на Вадима:

— Мы быстро покушаем и уйдем отсюда, правда?

— Нет. Я не привык есть быстро.

Лика задумалась и кивнула: переживет она один обед:

— Но больше сюда не придем.

— Не нравится заведение?

— Что ты, нравится, — поморщилась. — Но мне здесь не место, Вадим.

— Это кто сказал? Или у входа вывеска висела, а я и не заметил? `Только для белых'. А ты считаешь себя черной.

— Нет, не привыкла я…

— Привыкай. Я буду в Петербурге еще недели две-три, не больше, и хочу провести их с тобой. А значит, три недели мы будем обедать, а возможно и ужинать в ресторанах. Я хочу, чтоб ты запомнила эти дни, как хочу запомнить их сам.

— А куда ты уедешь? — озаботилась Лика, только это и услышав.

— Домой, в Швецию. Я живу в пригороде Гётеборга.

— Ты иностранец? — удивилась и расстроилась Лика. Она слышала, что брат Егора Аркадьевича живет далеко от Санкт-Петербурга, но не думала, что настолько далеко, через две границы. Швеция в ее понимании была, что любая другая страна, кроме России — цветное пятно на карте мира. Как можно жить за границей, вдали от Родины она не представляла и не хотела представлять. Отчего-то ей всегда казалось, что любой эмигрант подобен самоубийце, который добровольно лезет в петлю ностальгии, и рано или поздно она его задавит.

Лика с сочувствием смотрела на Вадима и чуть не плакала: как же ему трудно, наверное, одному на чужбине? И зачем ему жить среди незнакомых людей, в незнакомой местности, говорить на чужом языке, жить по чужим законам?

— Ты расстроилась, малыш? — удивился Вадим.

— Ты не можешь остаться? Насовсем?

— Нет. Зачем?

— А зачем уезжать?

Странный вопрос, — отвел взгляд мужчина: и как на него ответить? Длинно и нудно изложить любому ясные причины? Залезть в дебри автобиографии, излагая причины его эмиграции, а потом раскрыть карты и объявить свою должность… Что будет потом, ясно уже сейчас — закончится поэзия, начнется проза. Очарование бескорыстных отношений испарится. Будет восторженное: О-о! Или уважительное: А-а! И пойдут `тонкие' намеки на бедность собственного существования, кивки на норковые шубки в витринах, завлекательный блеск ювелирных украшений, о коих мечталось всю сознательную жизнь, но конечно они нужны лишь на память о прекрасных днях проведенных вместе, о таком замечательном, удивительном человеке — Вадиме Грекове.

Мужчина решил играть в открытую, и тяжело посмотрев на девушку, выдал:

— Я бизнесмен и банкир Лика. Весьма преуспевающий, — невесело усмехнулся. Замер в ожидании бурной реакции: давай милая, порадуйся сначала за меня, потом за себя и поведай, что тебе надо.

Лика зажмурилась, сдерживая слезы: вот и все — Вадим принадлежит деньгам, а все что принадлежит деньгам, не может принадлежать человеку. Конец.

Девушка закрыла лицо ладонями, чем озадачила Грекова, заметившего слезинку: так бурно еще никто его профессии не радовался. Отвернулся, почувствовав себя опять одиноким волком. Старым, очень старым, хоть и хищником.

Официант сервировал стол и, удалился, пожелав приятного аппетита.

Вадим грустно посмотрел на расставленные блюда — есть, совсем не хотелось. Пропал аппетит, пропало желание сидеть в этом уютном заведении и, болтая ни о чем, наслаждаться обществом девушки. Он уже хотел предложить Лике покинуть ресторан, пройти в любой бутик, набрать ей шмоток, или что она захочет `на память' о нем, и расстаться, как девушка отняла ладони от лица и с таким сожалением уставилась на мужчину, что Греков всерьез захотел всплакнуть вместе с ней, только не знал: по поводу своей деятельности или `несчастной' жизни на чужбине?

— Тебе, наверное, очень плохо? — всхлипнула девушка. Вадим открыл рот и закрыл, опустил взгляд, покосился на расставленные яства. И захотелось сунуть блинчик с икрой в рот и кивнуть: ага, очень, очень мне плохо!..

Впервые он чувствовал себя не преуспевающим человеком, богатым властителем своей и чужих судеб, а убогим калекой, нищим на паперти.

Вадим скривился, не зная как себя вести, что отвечать на глупый вопрос, и прищурился на Лику, разозлившись: попроси колье, милая, и закончим на том! Давай, не стесняйся! А может колечко тебе? Или брильянтовый гарнитур?.. Не стесняйся! Говори! Только не смотри на меня, как на великомученика…

— Пожалуйста, Лика, объясни, чем ты так расстроена?

— Мне страшно за тебя Вадим. Деньги ломают людей, стирая самое лучшее, что заложено в них Богом. За деньги убивают, предают, подличают. Деньги дают власть и за нее порой льются реки крови. Огромная машина, в которую люди города, страны, перемалываются их, превращая души и судьбы в банкнотные достоинства. Ужасно, Вадим. Я теперь буду думать, что с тобой, как ты… Нет, я буду молится за тебя и Бог отведет беды, обязательно, — разволновалась девушка. Вадим, сведя брови на переносице, схватившись за бокал, как за щит, мелкими глотками пил вино и, внимательно изучал лицо Лики, смотрел в глаза, пытаясь уловить фальшь, уличить ее в искусной игре и находил лишь искреннюю тревогу. Девушка явно не понимала, какую выгоду сулит ей знакомство с Вадимом, зато искренне переживала за него. Видимо психику девушки настолько повредили, что в ее голове смешались все директории, заставляя смотреть глубже, видеть то, на что не обращает внимания любой другой обычный человек. Для нее было важно то, что абсолютно не важно нормальному человеку.

Если в этом ее ненормальность, то Вадим готов был аплодировать.

— У тебя есть, к кому обратится? Там… В смысле, мало ли… У тебя есть друзья, надежные друзья?… Господи, неужели ты там совсем один?!

— А ты бы со мной поехала?

Девушка нахмурилась:

— Ты… серьезно?

— Да, — и предположил, что она сейчас спросит: в качестве кого ты мне предлагаешь ехать с тобой? И тут же засомневался, что она спросит нечто подобное.

Девушка, сжав руки в замок, глубоко задумалась. Минута, другая — Лика так и сидит истуканом. Вадим начал терять терпение, да и любопытно стало, что она скажет? Прав он в своем предположении, или, наоборот — в сомнении?

— Лика? — позвал, заставляя девушку очнуться. Та вздрогнула и виновато посмотрела на него:

— Извини, Вадим, не могу. Я понимаю, тебе тяжело одному, но… Ты сильный, а я нужна слабым. Здесь. Но я буду помогать тебе, буду молится, и ты всегда можешь рассчитывать на меня, всегда, что бы с тобой не случилось, сколько бы лет не прошло.

Вадим кивнул: он был, неожиданно для себя, разочарован, даже несколько расстроен отказом.

— Ты можешь внятно объяснить причину отказа?

— Ты обиделся? Извини, я правда не могу. Егор Аркадьевич нуждается во мне.

`Вот как? Значит, мой соперник собственный брат. Стра-ашный зверь', - холодно прищурился Вадим:

— Давай обедать, — подвинул себе тарелку с салатом.

— Вадим ты не обижайся, а попытайся понять: Егор Аркадьевич одинокий человек…

— У него семья. С утра, во всяком случае, была, — напомнил Греков, пробуя салат.

— Да, но ты же живешь с ними и видишь, что у них много проблем, и у каждого свои. Им не до Егора Аркадьевича, а он о всех переживает, старается для них. Очень расстраивается, когда что-то не получается. Сердце у него больное, на работе проблемы… И поговорить совсем не с кем…

— С женой, — заметил Вадим, стараясь не смотреть на Лику, такую трогательно — несчастную… и глупую! Проявляющую заботу о том, кто и взмаха ее ресницы не стоит.

— Не-ет, Веронике Львовне своих хлопот хватает, с детьми, по дому, а еще она тоже работает. Нет, не может с ней Егор Аркадьевич по душам поговорить, болью поделится. Наверное, считает не по-мужски это, а может, боится, что она его не поймет. С Машей тоже — зачем ее проблемами нагружать, она ведь девочка совсем, пусть живет спокойно и беззаботно пока возможность есть. Да и что она может? Посоветовать? Нет, — вздохнула. — Далека она от отцовских проблем, не до него ей. У Ярослава свои дела, свои пристрастия…