Жизнь в цвете хаки. Анна и Федор - Ана Ховская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Снова он? Что будет теперь?
– Да, снова папка,– закричал Степа,– тетка та приходила, которая шлюха, ты же дралась из-за нее с Вовкой, помнишь?
– Степушка, молчи, сынок. Нельзя такие слова говорить.
– Да… мне нельзя, а ему можно? Я слышал, как он кричал…
– Он взрослый, а ты маленький, ничего не понимаешь,– успокаивала мать.
– Мам, что ты его защищаешь? Он же снова и снова так будет делать…
– Куда ж нам деваться? Здесь наш дом, кому мы нужны… Малы вы еще – мне не помощники, не защитники,– зажав одной рукой место от удара коровой, покачиваясь на стуле, с тоской говорила мать, обхватив голову другой рукой.
– Мама, мамочка, мы будем помогать: я закончу школу, буду работать, у нас будут трудодни, мы вырастем, проживем и без него,– со всхлипами говорила Лена.
Анне становилось все хуже, сильно болел бок, она попросила дочь сбегать за Анастасией. Когда та пришла и увидела сноху, всплеснула руками:
– Да что ж это такое? Снова Федька с ума сошел: я ведь знаю, что он вытворяет! Вот гад же! Что такое с тобой, где болит?
Предложив Анне раздеться, она осмотрела ее, прощупав больное место, и сказала:
– Наверно, перелом ребра, надо перемотать простыней плотно и стараться не наклоняться какое-то время. Давай-ка я все сделаю. А вообще-то, надо бы в район, в больницу ложиться. Там лучше было бы под наблюдением, наши врачи снова умотали, когда еще кого-нибудь пришлют. Так и хожу по людям, кому что надо, делаю. А тебе не знаю, как в район, – дети ведь малы, не оставишь…
Настя туго перемотала Анну сложенной простыней под грудью, закрепила.
– Спасибо тебе. Да как не наклоняться – я же одна всю работу делаю: его и дома не бывает днем, и ночью поздно приходит, когда уже все сделано. Ох, Настя, не говори ему, что я так сказала, а то снова махаться будет. Ты ж видишь, что со мной: дети уже боятся на меня смотреть,– с горечью проронила Анна.
– Ну, гад же, а… ну, гад… Все мужики такие: мой-то, знаешь, умотал, бросил меня с дочкой, а как божился, что любит, жить без меня не может… А сам жену тоже бросал с детьми, кобелина. Теперь снова приехал, говорит, что развелся с женой, я опять поверила – ношу его дитя. А в нем, как не была уверена, так и не верю… А родится дите, пусть Алечке моей будет брат или сестра, чтобы она не одна росла,– вздохнула тяжело Анастасия, тоскливо качая головой.– Что с ними, гадами, поделаешь… Мы, бабы, кругом виноваты. У меня же никого не было, кроме него, а он попользовался и бросил. Сейчас живет у нас, как хозяин, да надолго ли, не знаю…
Посидев немного с Анной, Настя ушла, наказав, чтобы та береглась по мере возможности. Анна потом только узнала, что она пошла в МТМ, чтобы поговорить наедине с братом. А та, придя в мастерские, найдя Федора, позвала его в кабинет инженера, где им никто не помешал бы, и начала разговор:
– Была у твоей жены сейчас, видела твои художества: ребро сломано, надо в район ее везти, там положат, лечить будут. А лицо ничем не замажешь… Что же вы, кобели, делаете? Весь колхоз смеется… У вас у всех троих детей мал мала меньше, а вы, как жеребцы, не можете поделить одну шлюху? По очереди обхаживаете? Там не деретесь за нее? Или кто первый успел, тот и сливки снимает? Тебе не противно самому после всех с ней быть? Никогда не думала, что мой брат любимый такой неразборчивый…
– Постой, ты о чем говоришь? Что значит – трое? – пряча бегающие глаза, вздернулся он.
– А то ты не знаешь! Вы, троица ишаков, снюхались, ничего не видите… Ладно, те двое твоих дружбанов не думают менять своих жен на нее, а ты-то куда смотришь? Стыдоба…
– Да говори уже толком, что ты намеками все…
– Я и говорю толком: кто твои дружбаны? Подумай сам… Или вы все мозги свои пропили уже?
Федор уставился на нее недоуменно: никогда Настя не позволяла себе так грубо разговаривать с ним. А та, сгоняя на нем всю злость из-за «своего» Ивана, смотрела с презрением.
– Букарь, Хмелевский… Ты их имела в виду? Дак… когда же они успевали-то: я ж все время с ней…
– Эх ты! Все вы, кобели, одинаковые. Жену свою свези в больницу, не дай бог осложнение будет… Детей на кого оставишь – на Маришу? Нужны они ей? Думай головой: ты так добивался Ани, добился, и все – прошла любовь? Чем она тебе не угодила? Сама, как каторжная, и с детьми, и с хозяйством… А ты… Да что с тобой говорить: как тупой, глядишь, точно мозги пропил – ничего не понимаешь… И не трогай ты ее, детей пожалей, они же твои, родные. Скажи спасибо, что она до сих пор жалобу не подала в милицию.
– Пусть попробует только – убью!– зверем дернулся брат.
– Понятно все с тобой… Смотри, Федька, допрыгаешься – все потеряешь. Еще раз говорю: не трогай ее, она не виновата, что тебе еще кого-то надо,– поднялась Настя со стула, дотронулась до головы брата и грустно так сказала:– Я думала, что хоть у вас все хорошо, не то, что у меня…
– А что у тебя?– вскинулся он.
– Ты когда был у нас дома? Ничего не знаешь… Мать навестил бы, может, болеет, ты же ничего не видишь, кроме этой…– повернулась к выходу сестра.
– Подожди, расскажи толком. Чем помочь надо?
– Тут ты ничем не поможешь… Вы все одинаковые, что с тебя взять… Семье своей помоги, а то Анна на щуку стала похожа: худая, одни кожа да кости, дети бледные, тоже худые. Но они-то растут, а из нее, как жизнь вытекла…
Настя хлопнула дверью, ушла, а Федор долго сидел один, размышляя, злясь на дружков, на Маришу, которая, оказывается была по очереди с ними тремя – поди, сравнивала, кто лучше…. Но с нее что взять, а друзья-то вон как себя повели, точно жеребцы… с цепи сорвались… В свете разговора с сестрой перед Федором вся ситуация встала по-новому. Так паршиво он себя еще никогда не чувствовал. Теперь он понял, что не случайно Мариша приходила к Анне: добивалась,
