Евангелие от Джимми - Дидье Ковеларт

Генерал Крейг, принявший ислам после службы в Ираке, где он был шефом разведки, поддержал лингвиста, настаивая на необходимости напомнить мусульманам о том, как почитал Иисуса Магомет. Чтобы утихомирить обоих, епископ предложил удлинить их уроки за счет сеансов психокинеза.

— Психокинез необходим! — запротестовал наставник. — Люди слушали проповеди Иисуса, потому что сначала он показал им чудеса! Не так важно его образование, как сила его духа!

— Питая дух, укрепляют силу, а не наоборот! — прогремел его преосвященство, и представители двух других религий Священного Писания с ним согласились. — Я требую прекращения практических занятий! Хватит ему улучшать вино, лечить деревья и гнуть ложки, и пусть никто из вас не суется к нему с насморком или подагрой за лечением! На нынешнем этапе каждое конкретное свершение питает гордыню и, стало быть, тормозит духовный рост!

— Кто бы спорил, — кивнул Бадди Купперман.

Во времена холодной войны он был инициатором «Старгейта» — программы по обнаружению ракетных баз на расстоянии с помощью коллегии медиумов. Результат был нулевой, к тому же Советы использовали тот же метод, но Бадди хорошо знал, каковы границы телепатии: сексуальные позывы отвлекают внимание, а самодовольство отрицательно влияет на результат. Проблему позывов решили уроки наставника с привлечением тантризма и целебных трав. По второму вопросу предложение епископа было принято единогласно при одном воздержавшемся.

Каждый уикенд Ирвин с некоторой тревогой видел с позиции стороннего наблюдателя, как действуют эти методики на Джимми. Перемены были очевидны, и не всегда в лучшую сторону. В нем, одновременно покорном и отрешенном, восприимчивом и словно бы отсутствующем, нарастала сила. В первые недели у него случались всплески энтузиазма, мятежные порывы, и тогда учителям доставалось от него, как некогда апостолам от Иисуса. Так, однажды вечером он ворвался с красными от чтения глазами в бильярдную, где была в разгаре партия.

— Зачем мы здесь торчим? Увольняйтесь, бросьте все, как я бросил, идемте в мир! Нельзя оставлять людей в неведении!

Все посмотрели на него, кто снисходительно, кто с досадой, кто с пониманием. Диетолог напомнил, что ему еще надо сбросить пятую часть веса, пресс-атташе сказал, что пиар-компания не делается с кондачка, экспромтом, а епископ Гивенс довел до сведения, что их запрос рассматривается в Ватикане, но аудиенция еще не назначена.

— Так примите хотя бы участие! Когда ученики спросили его, как ему удается исцелять и воскрешать своих ближних, он ответил им: «Молитесь, поститесь, и у вас тоже получится». Давайте вместе попробуем вылечить настоящего больного! Если у меня есть эта сила, значит, она есть у всех, у вас тоже!

— Гордыню в людях будит дьявол, Джимми, — строго ответил епископ.

Джимми обвел скорбным взглядом лица, которые отворачивались от него одно за другим, и ушел к своим книгам, а партия на бильярде продолжилась. Это была его последняя попытка проявить независимость. Последняя инициатива. Ирвин все еще корил себя, что не поддержал его тогда.

С тех пор Джимми прилежно соблюдал расписание, висевшее на стене в его комнате, безропотно позволял проделывать над собой все опыты, впитывал как губка самые сложные теории, самые иррациональные знания, самые противоречивые богословские учения. Ум его, вскормленный христианской экзегезой, посвященный в тайны Каббалы, взбудораженный мистикой суфиев, стал много шире, острее, подвижнее, чем прежде, но при этом утратил что-то главное — Ирвин никак не мог сформулировать, что именно. Свободу, наверное. Или ту глубинную правду своего «я», которая выражается через слабости, через непринужденность. Джимми не выглядел увлеченным науками — он больше напоминал спортсмена, который от бесконечных тренировок мало-помалу перестает быть собой. Ирвин не знал, шло ли это на пользу божественной сущности, которую видели в нем остальные, но сущность человеческую парень определенно терял. И чем больше удалялся он от прежнего работяги, тем меньше Ирвин в него верил. Точнее, тем меньше он верил в то, что Богу может быть угодна живая икона, которую они сообща создавали. Попугай, заучивший Евангелие, ходячая Вавилонская башня, Храм религиозного империализма под стягом будущих Соединенных Штатов Земли… Сын Человеческий — сэндвич. В тягостной атмосфере соперничества и спешки одного Ирвина одолевали такие тревожные мысли.

В один октябрьский день, когда визажистка с гордостью сообщила, что преображение внешности Джимми на две недели опередило компьютерный образец, Ирвину вдруг нестерпимо захотелось уйти с совещания и спуститься к озеру. Ступая по опавшей листве, он подошел к маленькой пристани. Джимми, увидев его, развернул лодку, причалил и предложил ему прокатиться. Советник по науке осторожно сошел в индейскую пирогу, сел, взял второе весло и стал грести, стараясь попадать в такт движениям молодого человека.

Выплыв на середину озера, Джимми повернул к небольшому островку, заросшему темными елями и березами. Когда они оказались за густой завесой ветвей и шале не стало видно, он вдруг положил весло, повернулся лицом к Ирвину и спросил, глядя ему прямо в глаза:

— Как поживает Филип Сандерсен?

Застигнутый врасплох Ирвин ответил, что давно не имел от него вестей. Это было правдой: после подписания договора электронная почта коллеги молчала. Одна из его сотрудниц, с которой удалось связаться по телефону, сообщила, что доктор удалился от мира и не хочет ни с кем общаться.

Джимми поморщился, вздохнул, нервно забарабанил пальцами по борту пироги. Ирвин опустил голову. Не нравилось ему это преображение, эта нездоровая худоба, состояние, похожее на летаргию и внезапные вспышки лихорадочного нетерпения. В простом льняном хитоне, с горящим взглядом и длинными, перепутанными с бородой волосами он больше напоминал Распутина, чем Иисуса Христа.

— Когда я сказал отцу Доновею, что хочу с ним познакомиться, — продолжал Джимми сухо, — он ответил, что Сандерсен очень болен, немощен и не захочет показаться мне таким. Каждую ночь я мысленно лечу его: я хочу знать, выздоровел ли он, и если да, то когда я смогу с ним увидеться.

Ирвин смотрел на березовые листья, плавно падавшие вокруг Джимми, словно искал в них ответа. Было решено скрыть от Джимми чудо, которое приписывал ему Сандерсен, и он не знал, что сказать. Давно он не чувствовал себя перед кем-то так скованно. Если быть точным, с тех пор, как с ним отказался видеться сын.

— Почему все увиливают, когда я задаю этот вопрос?

Ирвин сморщился от острой боли в голове. Он согнулся и вцепился в борта, ожидая, когда рассосется огненный шар. Таких приступов у него не случалось с июля.

Когда он поднял голову, Джимми смотрел на северный берег, где заблестели в солнечных лучах решетки опустевшего собачьего питомника.

— Вы знаете про собак?

Ирвин кивнул. Когда они приехали в шале, Джимми подружился с Роем, немецкой овчаркой из ФБР, — злющий пес, к которому никто не рисковал подойти, с ним стал игривым и ласковым. Они вместе ходили на прогулки далеко в горы, разумеется, в пределах колючей проволоки под током, ограждавшей военную зону. А потом Рой вдруг стал хиреть непонятно почему: лежал, хандрил, худел и ни на что не реагировал. Вскоре его нашли в озере утонувшим. У его преемника через десять дней обнаружились такие же симптомы, а из следующих собак ни одна не продержалась и недели. В одиночку или сворой, схема была та же: сначала расположение к Джимми, затем потеря аппетита, агрессивности, жизненного тонуса.

— Мое действие.

— Почему вы так говорите, Джимми?

— Это передается им. Я ведь не дурак: за проволокой под напряжением в двадцать тысяч вольт, да с детекторами и кордонами военной полиции войти сюда никто не войдет. Сторожевые собаки — это чтобы я не сбежал.

Гримаса Ирвина послужила исчерпывающим ответом. Мозг, казалось ему, превратился в вакуумную упаковку, сжатую в тисках. Он помолчал, выжидая, и решил говорить начистоту:

— Вы думаете, они это чувствуют? Улавливают ваш дискомфорт?

— Это началось, когда я вылечил Роя. Его укусила змея, ну вот, и я сосредоточился на его лапе. Он перестал хромать, но с тех пор захандрил. А остальных и лечить не понадобилось.

Ирвин задумчиво поскреб лопасть весла. История с собаками сильно сказалась на атмосфере в шале. Никто не понимал, в чем дело, — ни фэбээровцы, ни психиатр, ни богословы, ни ветеринар. У Иисуса, по Священному Писанию, контактов с животными практически не было, если не считать стада свиней, в которое он послал легион бесов, изгнанных из бесноватого, после чего это стадо бросилось с крутизны в море[22]. Вот святой Франциск Ассизский действительно имел связь с животными сродни телепатической, но он исцелял их, а не делал больными. Проблема была решена самым простым образом в конце лета, и теперь клетки питомника пустовали.