Виноградники ночи - Александр Любинский

Уже на выходе, почувствовав чей-то взгляд, Яков обернулся — в нескольких шагах от него стоял бледный монашек в черной рясе. Кажется, уже видел его… Но где? И вдруг вспомнил, словно на белом листе проступил водяной знак: монашек следовал за ним из комнаты в комнату — то ли человек, то ли тень… Уже не оглядываясь, Яков дошел по Эмек Рефаим до конторы. Плевать он хотел на эти шпионские игры! Тем не менее назавтра, (поскольку Генриха на месте не оказалось), Яков, докладывая, сообщил и о монашке. Генрих фыркнул и раздраженно выкрикнул, что «надо торопиться, поторапливаться надо!», хотя Яков был совсем не при чем.

В следующую ночь архаровцев направили к собору с заданием овладеть им, так как ключей от его дверей у Генриха не имелось — по-видимому, они канули в Лету вместе с отцом Феодором. Операция была непростой — собор расположен вблизи от полицейского участка, и взлом дверей, даже при наличии официальной бумаги на руках, не поощряется властями. Поэтому, как позже поведали архаровцы, им пришлось сначала кокнуть лампочку фонаря, расположенного рядом со входом в собор, и только потом приступить к делу…

Замок заржавел, дверь не поддавалась. Отмычки, заботливо приготовленные заранее, не помогали. А тут еще патруль, совершая рутинный обход площади, едва не натолкнулся на архаровцев. Тянуть больше было нельзя. Тогда-то в ход и пошел ломик. Прикрыли дверь, чудом висевшую на одной петле, и остались сторожить, прикорнув на широкой скамье, что находится в галерее у входа в зал. И правильно сделали, ибо приоткрылась в полночь дверь, и тень проскользнула в нее. В этот момент архаровцы дремали, утомленные работой. Случай или Бог помог им — сказать трудно. Но в последний момент, почувствовав опасность, открыл глаза, и вовремя открыл: прямо над ним стоял некто с рукой, воздетой вверх, и размозжил бы архаровцу голову тяжелым предметом (оказавшемся его же ломиком), если бы не закричал страшно архаровец — да так, что эхо пошло гулять по гулким пустотам. Тут и другой вскочил, метнулся на помощь другу… Выронив ломик, тень метнулась к двери, толкнулась в нее, сломанная створка соскочила, повисла поперек прохода. «Ааааа!..» — закричала тень и — скрылась из глаз.

Обо всем этом поведали Генриху и отцу Владимиру, явившимся утром на поле боя. Здесь же находился и Яков с папочкой подмышкой. И не зря, поскольку в самый ответственный момент врезки новых замков подвалил патруль, бумаги были извлечены и предъявлены начальнику патруля, ярко-рыжему британцу. И как пришел, так и ушел патруль, у которого и без этих русских дел хватало.

Между тем возникли откуда ни возьмись женщины в платочках и без — они стекались к собору, словно неслышная весть пронеслась по городу, и вот уже появились ведра и тряпки, и даже лестницы, устремленные вверх, к закоптелым и грязным окнам, чтобы обмыть и очистить их, чтобы Божий свет, наконец-то, во всей красоте своей был явлен всем… И уже ходил между бабами энергичный и строгий мужичок — руководил и покрикивал на них…

В ближайшее воскресное утро состоялась первая служба: бледный от поста отец Владимир, одетый в расшитый золотом белый стихарь, помавая кадилом, читал нараспев, ему вторил слаженный хор. Солнечные лучи согревали ожившую краску икон, сиял иконостас, и праздник не испортил даже откуда-то взявшийся служка с фиолетовым носом, сновавший между молящимися с большой медной кружкой на восстановление Храма.

Он лежит на кровати, почти сливаясь в своей больничной пижаме с серо-голубым одеялом. И такой же серо-голубой февральский день — за окном. Я сижу рядом и задаю ритуальные вопросы о том, как прошла ночь, по-прежнему ли болит ампутированная на прошлой неделе нога, и почему он не съел такие вкусные котлетки, которые мама вчера принесла ему? Он отворачивается и молчит… Мне становится стыдно, я умолкаю. И тогда он начинает спрашивать меня — да так дотошно и подробно, как никогда не спрашивал раньше. Его глаза за выцветшими ресницами разглядывают меня, словно видят впервые. И правда, столько лет прожили бок о бок, а он, похоже, так и не понял, что за странное существо породил на свет. Что ты делаешь? Пишу. Ну, пишешь, да… А что дальше? Это ведь не кормит… Я работаю! На такой работе ты долго не протянешь… Не знаю, как ты будешь дальше жить… Но видишь, как-то ведь получается! Скорбно качает головой. Ему невыносимо оставлять меня одного, вот такого, не умеющего — и, похоже, не желающего жить как все живут, как жил он сам… Неужели его сын не понимает, что именно такая жизнь — лучшая защита от невзгод?

Он умирает — стойко и тихо, до последней сознательной секунды не давая себе воли расслабиться. Так и существовал — стойко и тихо, безропотно тянул любую лямку, всегда был среди лучших… А что теперь? Вчера сказал, словно сознался в тайной слабости: не хочется просыпаться…

Мне нечем утешить тебя! Наверное, достался тебе не тот сын. Я ухожу, а ты остаешься здесь, уже навсегда, на веки вечные — на своем бледно-голубом одеяле. Я ухожу, а ты остаешься… Но подожди, я вернусь! Ведь разделяют нас — лишь двадцать лет да несколько метров больничной палаты…

Они снова встретились через несколько дней на квартире у Руди и обсудили предстоящую операцию. Было утро. Свежий, гладко выбритый Руди, одетый в легкую рубашку и спортивные брюки, рассказывал о подготовке. Все было уже продумано до мельчайших подробностей. Руди чертил схемы на больших листах бумаги, лежавших на письменном столе, легко парировал вопросы Ребекки, с подчеркнутым вниманием выслушивал замечания Марка… Он был в своей стихии: разрабатывал план, который должен воплотить в жизнь. Но многое зависит от Ребекки… Готова ли она? Да, она была вполне готова — минут через двадцать после полуночи, когда алкоголь уже вскружит головы, она организует веселую игру: дамы и кавалеры разделятся — мужчины соберутся возле елки и по очереди, надевая повязки на глаза, станут — на ощупь — искать дам своего сердца. То-то будет криков, и визга, и нечаянных объятий!.. Глаза Ребекки сияли, щеки раскраснелись! Она раскроет настежь третье от входа окно — это будет условный знак. Проблема в том, что нет точного момента начала операции, а, значит, нельзя подъехать на машине ко входу и — сразу же — ворваться в расположенный на первом этаже зал. Нужно рассредоточить людей и ждать… Одна группа будет здесь, другая — здесь… Руди чертил на бумаге кружки и стрелки, объяснял, показывал: вот пути отхода — первый джип будет ждать тут, второй — там. Сколько человек? Не больше восьми. И никаких ружей и автоматов! Только пистолеты. По две обоймы. Этого достаточно. На ребят можно положиться? О, да! Они хорошие стрелки. А послезавтра Руди проведет еще одну тренировку — в пустующем здании бывшего склада, за городом, неподалеку от Хевронской дороги. Руди примет командование атакующей группой, которая ворвется в отель. Марк… (ты не возражаешь?) возьмет на себя командование группой прикрытия. Марк не возражал.

Через день собрались в поле возле какого-то проржавевшего ангара. Видна была пыльная дорога, и вдали почти сливались с окружающими холмами стены православного, судя по крестам, монастыря. Руди представил Марку его команду. Похоже, ребята были энергичные и сноровистые. А один — да… один был тот самый, который преследовал его возле Мамиллы — высокий и полный, в рубашке навыпуск. Морщился, всё отводил взгляд…

Раз за разом по команде Руди врывались внутрь ангара, где вдоль стен были расставлены мишени. Открывали оглушительную пальбу. Но вовне звуки словно растворялись в неподвижном воздухе, гасли среди поросших оливами холмов… Бегом спустились вниз. Три потрепанных джипа ждали в ложбине. Руди прыгнул за руль командирского, Марк поместился рядом. Моторы с полоборота взревели! Вперед, вперед, глотая ветер. Вперед, навстречу новому дню!

Едва заметная, бегущая между склонами колея, вывела к окраине. Здесь разделились: одна машина свернула налево, две другие поехали прямо, и вот уже затряслись по булыжникам Хевронской дороги. Руди молчал, словно напряженно и неотступно думал о чем-то.

— Все, вроде, идет нормально… — сказал Марк.

— Да… Ты хорошо стреляешь.

— Стреляю… Но не люблю.

— Это и нельзя любить.

Джип повернул в проулок, объезжая базу Алленби[21].

— Хорошие ребята, — сказал Марк. — Думаю, на них можно положиться.

— Это точно… Тебя где высадить?

— Уже скоро. Я скажу.

Джип нырнул вниз, резко взметнулся вверх — помчался по узкой асфальтовой полосе мимо стен Старого города.

— Жалко их… Кто-то может не вернуться, — сказал Руди.

— Но у нас ведь есть цель!

Руди молчал.

— А ты сам-то готов умереть? — спросил он, не поворачивая головы. Голос звучал бесцветно и вяло.

— Наверно… Без этого нельзя посылать на смерть других.

— Ты уверен?

— Да… Да!..

Руди хохотнул.