Триада - Евгений Чепкасов

Получив согласие большинства и кратко разъяснив правила, он зажмурился, отвернулся даже, опасаясь собственной нечестности, а остальные принялись молча указывать друг на друга, мотать головами и переуказывать, пока все пальцы не уткнулись предполагаемыми пунктирами в Мишу Солева, и тот, сдавшись, ткнул в себя же.

– Всё, Степа, можно! – сообщила толстощекая Ирина, и Степа прозрел.

Он попросил Гену подбросить дров и внимательно осмотрел игроков – все знали тайну и оттого лица их были самоуглубленно-лукавыми, изменяемыми лишь отблесками повеселевшего пламени. Нет, так не угадаешь.

– С каким временем года ассоциируется этот человек? – спросил Степа.

Большинство ответили, что с летом.

– С каким животным ассоциируется этот человек?

– С гориллой, – сказал Гриша, хмыкая.

– С пантерой, – возразил Миша, подумав: «На себя-то посмотри!»

– С капибарой, – произнес Гена, облизываясь.

– Это грызун такой, кажется? – уточнил Степа.

– Да. Вроде морской свинки, только здоровенный и черный, – объяснил Валерьев.

Еще Мишу сочли похожим на крота, белку-летягу и медведя гризли, а у Светы он вызвал ассоциацию с кабаном, что особой радости ему не доставило.

– С каким видом транспорта ассоциируется этот человек?

– С мотоциклом.

– Да, с мотоциклом.

– Нет, с гоночным автомобилем.

– С броневиком, по-моему.

– А с каким цветом?

– С красным.

– С лиловым.

– С алым.

– С бежевым.

– Это Миша?

– Да, ты как догадался?

– По капибаре, лиловому цвету, лету и мотоциклу. Еще на Гришу было похоже, но там наверняка был бы автобус, половина здесь знает, что Гриша водитель.

– Ладно, умник, – пробормотал Солев, зажмуриваясь. – Меня угадали, я вáжу.

Поскучав немножко перед темно-бордовым занавесом, сквозь который иногда ало просвечивал костер, он услышал, что можно, и поднял веки. На сцене были всё те же дяденьки и тетеньки с лицами напакостивших школьников, только на сей раз Миша не знал, кого они, связанные круговой порукой, собираются не то скрывать, не то обрисовывать своими темными намеками. Припомнив блестящую игру Степы, он решил спрашивать о другом, а самую ясную, «звериную», ассоциацию использовать лишь в крайнем случае.

– С каким видом спорта ассоциируется этот человек?

– Прыжки с шестом, – сказал Степа.

– Шашки, – сказал Гена.

– Поддавки, – хмыкнул Гриша.

– Бадминтон, – сказала Валя.

– Ага, – подытожил Миша и продолжил: – А с каким водоемом?

– Тихое озеро, – сказала Света.

– С омутами, – добавил Гена.

«Кого это он так не любит?» – удивился Миша, а между тем Степа сравнил этого человека с родником, возникла и речка, кем-то поддержанная…

– Ясно, – изрек Солев, разумея, что пол этого человека прояснился. – А с каким вкусом ассоциируется этот человек?

– Пресный, – быстро произнесла Света.

– Соленый вкус, – сказал Гриша.

– Соленый, – подтвердили Гена, Оля и Степа почти хором.

«Надо же! – подумал Миша. – Точно, девчонка-плакса. У нас таких вроде и нет. Хотя…»

– Это Валя?

– Нет. Еще две попытки.

«Плохо, – подумал он. – Вроде бы и тихое озеро, и речка, и родник, и в бадминтон играет, Света ее пресной назвала, парня у нее нет, тут и до слезок рукой подать… Ладно, проехали. – И тут его осенило. – Загадать-то могут любого присутствующего! Ай да Солев, ай да сукин сын!»

– Это я?

– Нет. Одна попытка. Ты лучше спрашивай.

– Хорошо. – Миша начинал злиться: «Как же это так?! И соль, и прыжки с шестом, и этот рыбачок с омутами (он меня не любит)… Что же это? Одна попытка на девять человек!..»

И он принялся спрашивать.

На вопрос о том, с каким зданием ассоциируется этот человек, наиболее частотны были ответы: однокомнатная квартира, избушка, Гриша (задолбал своими приколами!) сказал про землянку, а Валя, которая была уже вне подозрений, высказала девически-романтическую мысль о замке.

На вопрос, обычно всё проясняющий (о животном), было отвечено несуразное: суслик, енот-полоскун, нерпа и все та же белка-летяга. Что, спрашивается, общего у суслика с нерпой?..

Загаданное существо ассоциировалось с белым, серым, зеленым и светло-бурмалиновым  в крапинку (Гриша, естественно) цветами. «Похоже, – подумал Миша. – Но пока погодим».

На птичий вопрос мучители ответили, что похож, мол, этот человек и на чайку, и на ворона, и на воробья, и на гуся лапчатого. «Хорошо хоть не на дятла похож, – подумал Солев. – Сорока, правда, была бы поближе… Ладно, погодим немного».

Судя по большинству высказываний, загаданный(-ая) ассоциировался(-ась) с осенью; по поводу осенней погоды, правда, мнения разделились: дождь, пасмурно, ясно, без существенных осадков… «Хватит! – решился отгадчик. – Последний вопрос».

– А с какой профессией ассоциируется этот человек?

– Писатель, – сказала Валя Велина.

– Писатель, – сказала Оля.

– Рыбак, – сказал Гриша.

– Это Степа, – уверенно сказал Миша, подумав попутно: «Дурацкие у него ассоциации. При чем тут рыбак?..»

– Не угадал. Это Гена.

– Как это… – опешил Солев. – Ну, рыбак, ну, бадминтон… Ну а вкус почему соленый, ну а писатель здесь при чем?

– Ты бы зашел в нашу комнату, где рыба солится, и понюхал, – посоветовал Гриша. – Проиграл ты.

– Но у нас, кроме меня, грешного, только Степа пишет эти свои записки лагерные…

– Гена тоже пишет, – сказала Валя тихо.

– И публикуется даже, – добавил Гена с самодовольной застенчивостью.

– Ни фига себе! – восхитился Степа. – В городе дашь почитать.

– С удовольствием… – Валерьеву казалось, что он захлебывается в сиропе – и вязко, и сладко, и выбраться хочется, и он из последних сил рванулся, спросив: – А кто же теперь отгадывает?

– Опять Миша: он не угадал.

– Хренушки! – возмутился Солев. – Надоело уже играть, детский сад какой-то… Давайте танцевать.

– А под что?

– Приемник есть. – И Миша выудил из пакета спасительную техновину.

– Ура! Что ж ты раньше-то?..

– Танцуют все!..

– Степа, а почему я у тебя ассоциировался с прыжками с шестом? – спросил Гена, проглатывая остатки сиропа и запивая их остатками пива.

– Потому что ты с этим бамбуковым шестом на рыбалку ходишь.

– Ясно…

Рыболов находился в таком душевном состоянии, что только вздрогнул и совсем не возмутился, когда глупая, городская, синтетическая, абсолютно не уместная здесь музыка заглушила первобытный разговор костра. Слизнув с губ воспоминание о приторном сиропе всеобщей заинтересованности, юноша поднялся, и его сердце стало подлаживаться под ритм быстрой мелодии, и захотелось танцевать, и он первым из парней встал в девичий кружок, а потом и остальные подтянулись. Было очень приятно дать телу волю и отстраненно наблюдать, как безошибочно и творчески оно преследует мелодию, скачет на ней верхом, дожидается ее, чуть подрыгиваясь в такт ударникам, и оцепенело замирает в паузах между песнями…

После того, как радиодиджей выдал в эфир очередную порцию бреда, произнесенного маслянисто-веселым, изумительно поставленным голосом, зазвучала мелодия медленного танца. Все разбились по парам, и Гена со спокойной уверенностью пригласил Валю, одиноко сидевшую у костра, и бережно повел. Приемник простуженно похрипывал, костер обиженно угасал, Оля, оказавшаяся одиннадцатой лишней, смотрела в него и не догадывалась подкинуть хворосту. Земля под ногами была кочковатой, и молчаливые Гена и Валя осторожно прокручивались на месте, почти так же, как делали это остальные, переговаривающиеся.

– Ты видела светлячков? – спросил Валерьев после танца. – Пойдем.

Через дюжину шагов они обошли огромный куст, отгораживавший полянку с костром от поляны со светлячками, и остановились, глядя на подножные звезды.

– Красиво, – сказала Велина.

Гена молчал, пронзительно, почти до слез жалея, что с собой в вечность он сможет взять лишь воспоминание об этой дивной красоте, гибель которой ему суждено когда-нибудь увидеть. Бессмертный человек грустно посмотрел в небо, на обреченные созвездия, и сказал:

– Пойдем к костру.

Когда печальный юноша и озадаченная девушка вернулись к огню, а точнее – к тлеющим углям, приемник внезапно онемел, и Гена улыбнулся, поблагодарив мысленно: «Слава Тебе, Господи!» Валерьев сел на свое место, с краешку, а Велина – на свое; после безуспешных попыток вытрясти из приемника хоть звук расселись и остальные. Возле костра было хорошо и дремотно: кто-то с кем-то целовался, кто-то с кем-то тихо переговаривался, кто-то глядел на алоокие угли, кто-то с кровожадным жужжанием пикировал на ленивую человечину и, проколов хоботком кожу добычи, лакомился…

А на следующий день, сидя у окна тряского автобуса, едущего прочь, прочь, прочь от лагеря, Гена почесал белую бляшку, вспухшую на ладони, и, украдкой поднеся руку к губам, поцеловал вчерашний комариный укус.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. КЛАССИКИ