Триада - Евгений Чепкасов

– Слава Тебе, Господи! – благодарно прошептал Валерьев и внезапно почувствовал на себе чей-то взгляд. Мгновенно вскочив и быстро посмотрев окрест, он так никого и не увидел, но в наличии соглядатая не усомнился, подхватил удочку с пакетом и торопливо зашагал дальше.

«Только бы не из лагеря!» – стыдливо подумал Гена и чуть успокоился, лишь когда тропинка под острым углом проколола кромку леса, будто игла шприца кожу, и вместе с пешеходом скрылась от любопытных глаз. А Миша Солев, совершавший небольшую пробежку по параллельной лесной тропинке, да так и застывший от изумления, очнулся, развернулся и потрусил к лагерю, взволнованно размышляя: «А ведь это прототип! Это для моего рассказа, для моего героя прототип! Православный, нет девушки – надо понаблюдать за ним…»

Но в данный момент Миша и Гена шли в противоположные стороны, никто ни за кем не крался и не подсматривал, никто ни о ком не писал. Через некоторое время Солев думал уже не о прототипе, а о том, что киоск, наверное, открылся и надо непременно поставить примирителю Степе полторашку пива и переселить Свету в зеленый домик, а Валерьев, успокоенный окружающей благодатной красотой, почти забыл о межлопаточном уколе нескромного взгляда. Вскоре Миша достиг железной ограды «Кометы», глянул по сторонам и довольно ловко перелез, а Гена восклонился от муравейника, поспешно стряхивая с ладони насекомых, прижал ее к носу и вдохнул обжигающий запах. Юноша издал тот смачный гортанный звук, который незатейливые романисты почему-то называют кряканьем, проморгался, поднял с тропинки рыболовецкие атрибуты и продолжил путь к чудесному озеру.

Валерьев спешил, подумывая о том, что рыбалка, наверное, будет удачной из-за безветрия и облаков, что встать надо на том же месте, где и позавчера, или правее: там прикормлено и дяденька с телескопической удочкой таскал неплохих карасей. Но тропинка с курганчиками кротовин, с обилием ужей и крохотных древесных лягушек, ведущая к знаменитому озеру через лес, пронизанный птичьими трелями и дятловым долбежом, – эта тропинка могла быть пройдена не менее чем за полчаса. А поскольку нельзя столько времени думать лишь о предстоящей рыбалке, мысли Гены, карабкавшиеся в будущее по временной оси, расслабились и стали съезжать в прошлое.

Так на Масленицу полуголые мужчины карабкаются по обледенелому столбу, желая достать до вершины и получить за этот подвиг живого петуха, но добираются лишь немногие, а большинство досрочно съезжают на снег под улюлюканье зевак. Спустившись, лазуны поспешно одеваются и жадно пьют водку, если не выпили до того, но мысли Валерьева, тихо скользящие вниз по временной оси, были, в отличие от масленичных мужчин, абсолютно трезвыми.

Сначала ему вспомнилась вчерашняя литургия в деревянной деревенской церкви с молодым священником, неспевшимся клиросом и десятком прихожан. Покупая восковую, настоящую восковую свечку, Гена увидел замечательную подборку богословских книг и пожалел, что нет денег. После службы, поцеловав крест и взяв благословение, он вернулся в лагерь, и воскресный день стал неотличимым от предыдущих.

Обычно юноша приходил с рыбалки незадолго перед обедом или во время обеда, заносил домой удочку и улов, мыл руки, ел, занимался засолкой (глубокая тарелка – слой соли – слой рыбы – слой соли – мелкая тарелка – сверху кирпич), а затем отправлялся развлекать Олю и Валю. Программа развлечений была довольно скудной: бадминтон, студенческая балда и немногословные запинчатые разговоры, оканчивающиеся всё той же студенческой балдой.

Однако предпринималось несколько попыток разнообразить программу: однажды Валерьев предложил сделать для кого-нибудь удочку, поскольку снасти наличествовали, но оказалось, что Валя Велина боится червей, а Артуркина Оля предпочитает идти купаться вместе со Светой и приглашает Гену. Он же идти на пляж отказался, поскольку рыбалка, конечно же, лучше, поскольку плавает он не шибко хорошо и поскольку при его худощавом телосложении раздеваться прилюдно было бы просто стыдно. Между тем до озера шли все вместе, и юноша с маниакальной настойчивостью пытался пристрастить трех спутниц к такому приятному и полезному занятию, как нюхание муравьиного спирта. В пылу проповеднического азарта он даже поднес проспиртованную ладонь к носу Велиной, и Валя осторожно понюхала и закашлялась, чем вызвала у Валерьева необоснованный восторг, сопряженный с некоей внутренней дрожью от того, что Гена мимолетно коснулся мизинцем ее губ.

Иных поползновений в сторону Вали юноша не совершал, а если и совершал, то теперь, шагая в одиночестве к изумительному озеру, он не мог их припомнить. Разумеется, ему хотелось по меньшей мере пригласить ее на медляк, но она не ходила на дискотеки, да если бы и ходила, он навряд ли решился бы. Хотя танцует она, наверное, хорошо:  это видно по тому, как она в бадминтон играет, – гибкая, весьма гибкая… А вот с Олей Гена пару раз танцевал, и неплохо – не зря он в танцевальную школу ходил, так что на ногу не наступил бы. С Олей танцевать безопасно: она Артуркина, – и всё-таки не по росту, вот Валя по росту подошла бы идеально…

Валерьев едва успел отскочить в сторону.

– Глаз, что ли, нету? – возмутился велосипедист, столь же резко сруливший с узкой лесной тропинки.

К продольной велосипедной раме были примотаны изолентой бамбуковые удочки, и человек в штормовке, видимо, из чувства профессиональной солидарности, не стал развивать тему, а вскочил в седло и покатил далее.

«Нормальные рыбаки уже с озера едут», – подумал юноша, и его мысли, подобно ручью, потекли к обширному водоему, в котором плавают еще не пойманные рыбы.

Вскоре явился и сам водоем с несколькими пляжами, лодочной станцией и великим множеством рыбачащих и купающихся. Через несколько часов Гена уже сматывал удочку, выливал воду из полиэтиленового пакета с уловом (зеркальный карпенок и несколько карасиков еще трепыхались) и, рискуя свалиться в озеро, смывал с ладоней черную коросту, образованную червячной землей и рыбьей слизью. Когда он вернулся в лагерь, Олег и Ирина выходили из столовой.

– Моя порция осталась? – запыханно спросил Валерьев.

– Да, – ответили сытые соседи по столику. – Иди скорей.

Отобедав, Гена первым делом разобрался с рыбой. В его комнате висел довольно крепкий соленый запах, так что юноша поморщился и открыл форточку, после чего извлек из тарелочно-кирпичной конструкции (рядом стояло еще две такие) улов трехдневной давности и нанизал его на кордовую нить, где висело уже около десятка рыбок. Прокалывая иглой глаза новых рыб и продвигая каждую по заскорузлой нити, рыбак вспоминал, как они клевали, как он подсекал и тащил, как они бились в пакете, – теперь они казались гораздо меньше, чем тогда. Нынешний улов юноша вымыл, засолил между теми же тарелками, поставил под кирпичный гнет и, облегченно шумно выдохнув, пошел читать на качели.

Читать интересную книгу после обеда очень приятно, особенно на качелях, вокруг которых ходит на цыпочках ветер и, заглядывая через плечо, тоже читает, читает быстро и иногда пытается перевернуть страницу, но тут уж воли ему давать нельзя – подождет. Гена читал с наслаждением, но всё-таки заметил, что на соседние качели села бледненькая девочка лет восьми, с косичками и в розовеньких тапочках. Он улыбнулся и продолжил чтение, но вскоре услышал, что девочка что-то очень тихо напевает. «Интересно, что за песенка?» – подумал Валерьев и вскоре расслышал несколько слов, настолько поразительных, что пришлось смотреть мимо книги. Слова эти были «смоковница», «лоза» и «маслина». Постепенно девочка стала петь громче, еще громче, во весь голос, и юноша не только услышал, но и поневоле запомнил многократно повторявшуюся песенку. Вот она:

Если б смоковница не расцвела,

И плода не дала лоза,

И маслина изменила,

И нива пищи не дала,

Если б не стало овец

И опустел мой загон… —

здесь детский протяжно-грустный голосок, исчисляющий условные беды, делал паузу и продолжал быстро и радостно, хотя и с явным нарушением в области синтаксиса:

И тогда – пам, пам! —

И тогда я буду ликовать,

Петь о моем Боге,

И тогда я буду ликовать

О Боге спасенья моего…

– после этого мелодия вновь менялась, и двукратно пелись завершающие строки:

Господь мой, сила моя,

Крепкими сделает ноги мои

И на высоты мои

Он возведет меня! —

мелодия последних строк напомнила Гене пасхальное «Христос воскресе из мертвых…», еще большее сходство чувствовалось в настроении, однако юноша поспешно осекся, подумав: «Но это не «Христос воскресе…», это не Православие». А между тем девочка вновь пела про смоковницу, даже не переведя дыхания после окончания песенки.