Триада - Евгений Чепкасов

Помимо их рукопожатия момент был ознаменован еще и тем, что Степа с обреченным вздохом поставил подпись на документе, подтверждающем, что обитатели зеленого домика получили причитающееся постельное белье. Добравшись до своей комнаты, Валерьев положил бельевую стопочку: два одеяла, пододеяльник, простыню и наволочку – на свободную кровать и запер скрипуче приотворившуюся дверь на крючок. Но достелить постель юноша не успел: с крыльца столовой хор из трех добровольцев громогласно позвал завтракать.

* * *

Кормили вкусно, и поданное подействовало на Гену так: запеканка (такая же, как давным-давно в детском саду) умилила его, небольшой зеленоносый банан (один из тех, которые юноша по-обезьяньи любил) восхитил его, а остальная еда (бутерброды и яйцо) насытила. Еще были йогурт и чай. Встав из-за квадратного столика на несколько минут позже соседствовавших испитого Олега и пухленькой Ирины, Гена мысленно прочитал благодарственную молитву и подумал: «Как на убой!»

С крючковатым бананом, несомым наподобие пистолета, Гена вышел из столовой и встретился с солнцем. «Здравствуй, солнце! – мысленно поздоровался юноша. – А я вот, видишь, объелся…» Прошествовав мимо весьма мохнатой дворняги, просительно на него поглядевшей, он по серо-плиточной дорожке направился к зеленому домику. Дорожка пролегала мимо столовой, каменного корпуса, «деревяшки», дважды переламываясь под прямым углом, и упиралась в умывальню – продолговатое строение со множеством раковин и водопроводных кранов.

Минуя «деревяшку» (длинный одноэтажный корпус с общей верандой – шумный, людный и, естественно, деревянный), Гена Валерьев подумал: «Слава Богу, что меня не здесь поселили!» Свернув с дорожки, он пошел по живой земле, по палым растопорщенным шишкам, по травке, по вытоптанному волейбольному полю, поднырнул под крупноячеистую сетку – и снова по травке, пока наконец не добрался до зеленого домика, до своей одиночной комнаты.

Пристегнув крючком к косяку фанерную комнатную дверь, так и норовившую отвориться со скрипучим гостеприимством, Гена Валерьев достелил постель, а затем достал из бокового кармана красного дорожного баула небольшую квадратную коробочку. Поначалу зеленая коробочка с соответствующим изображением на верхней части никак не хотела открываться (такое часто случается с картонными коробочками, содержащими то пузырек с желтыми витаминными горошинами, то заводного лягушонка), но юноша был настойчив, и коробочка сдалась, выпустив на свет сперва серебристую пряжку, затем черный ремешок и лишь потом – сам компас, дырчатый хвостик ремешка и инструкцию по эксплуатации. Определив восточный угол, Гена перекрестился, поклонился в нужном направлении и убрал компас в сумку.

Вскоре Валерьева уже не было в «Комете»: наведя кое-какие справки, он отправился в одинокое путешествие. Пожирая изумительно вкусный банан, он шел по широкой песчаной дороге сквозь солнечно-хвойный мир. Гену очень заинтересовало объявление, начертанное на больших фанерных щитах вдоль дороги, – оно встретилось дважды или трижды и гласило следующее: «В связи с повышенным радиоактивным фоном сбор грибов, ягод и разведение костров запрещены». Как он позже узнал, жителям окрестных деревень, накрытых достопамятным чернобыльским облаком, даже выплачивали «гробовые» деньги. «Ну, насчет костров – это они зря, – подумал юноша. – К вечеру просохнет – надо будет найти место».

Дорога была пустынна, лишь однажды Гена посторонился, пропустив зеленый «газик», да пара селянок, – вероятно, мать и дочь, – вышли из леса, подозрительно посмотрели на пешехода и скрылись в лесу по другую сторону дороги. Кроме того, шагов через дюжину от места, где юноша с сожалением бросил бананную кожуру, дорогу невозмутимо переполз крупный желтогалстучный уж, а немного погодя Генин путь перерезала просека, по которой тянулась высоковольтная линия, жужжавшая и звеневшая так угрожающе, что Валерьев сгорбился и ускорил шаг.

Миновав просеку с высоковольтной линией и уверившись в окружающем безлюдье, Гена запел. Было очень приятно и волнительно здесь, среди сосен, под солнышком, петь в полный голос древние слова Символа веры; впрочем, через некоторое время юноша стал задыхаться от одновременного пения и ходьбы и заканчивал почти шепотом. Когда он с придыханием протянул завершающее «аминь», дорога втекла в деревню, а там за основательной оградой с турникетом отыскалось кирпичное здание лесничества, соседствующее с дозорной вышкой.

– Можно, – ответил лесничий на просьбу Валерьева. – Только недолго.

Пока Гена звонил домой и объявлял, что он жив-здоров, что кормят хорошо, что он один в комнате, что очень нравится здесь, что ужи по дороге ползают, что нельзя долго говорить, что он из лесничества звонит и нельзя долго говорить, что нельзя долго, всё, до свидания, всем привет, – пока Гена звонил домой, лесничий рассеянно смотрел на большой монитор. Монитор показывал неподвижную черно-белую картинку: дорога в сосновом лесу, вид сверху, но вот через весь экран проползла легковая машина и скрылась, и стало заметно, что деревья чуть покачиваются.

– Это у вас на вышке камера? – заинтересованно спросил Гена Валерьев.

– Да.

– А ей управлять можно?

– Можно. – Лесничий перещелкнул какие-то рычажки на панели управления, покрутил колесики, и камера, проделав за пару секунд недавний Генин путь, уперлась в «Комету».

– Здорово! – воскликнул юноша. – А если увидите, что кто-нибудь костер жжет?

– Приедем и надаем по ушам, – спокойно ответил лесничий.

«Проверим», – подумал Гена, поблагодарил за телефон и попрощался.

«Проверим-проверим…» – думал он, пробираясь по сумеречному лесу. – До темноты надо успеть».

Облюбованная полянка с густой сочной травой, растущей на слегка кочковатой, но всё-таки достаточно сухой местности, оказалась там, где ей и полагалось быть. Подрагивая от радости, нетерпения и вечерней прохлады и приглаживая траву объемистым черным пакетом, Гена Валерьев пересек полянку и на кромке леса, защищенной с открытой стороны большим кустом, остановился. «Лучше и не придумаешь», – решил он и с трудом извлек из пакета бело-красный шерстяной рулет, расстелил одеяло на траве, после чего ушел за хворостом.

Юноша гордился умением разжигать костер с одной спички – научился у деда-сибиряка. Получилось и в этот раз: огонек охотно ухватился за беленький язычок бересты, выглядывавший из ловко сконструированного шалашика, проник внутрь, жадно накинулся на нежнейшую древесную снедь, разросся, вырвался за стены недавнего обиталища, воспламенив их, и, юный, прекрасный, ласковый, заплясал перед своим повелителем.

Вечерело, на небе проявлялись звезды, мир становился всё серьезнее и торжественнее; горел, чуть потрескивая, костер, и Гена Валерьев зачарованно смотрел на вековечный ручной огонь, попаляющий зеленую траву, отгоняющий комаров и не видимый ниоткуда, даже с дозорной вышки лесничества. Но цепенящие чары рухнули вместе с огненным шалашиком, и юноша встрепенулся, подбросил дров, подтянул к себе черный пакет с пивом, хлебом и фонариком, нащупал на одеяле длинный свежесрезанный прутик и энергично потер руки. Ему было хорошо, ему было несказанно хорошо, ему было так хорошо, как бывает в детстве, когда ночью тайком унесешь к себе в постель какую-нибудь вкуснятину или просто хлеб с солью и, с головой забравшись под одеяло, замирая от счастья, жуешь добычу, а наутро нужно сметать крошки с простыни, тоже тайно, и это – продолжение игры, новый виток счастья…

Гена сидел у костра, жарил хлеб, нанизанный на прутик, пил пиво из стеклянной бутылки и с удовольствием вспоминал ушедший день: промозглое утро под хмурым небом, поездку в автобусе, русалку на качелях, комнатку в зеленом домике, вкусный завтрак, солнечный поход в лесничество и обратно. Затем была игра в бадминтон через волейбольную сетку – с Валей Велиной, с Артуркиной Олей, еще с кем-то, без счета, на счет, навылет, он вылетел наконец, а ракетки с воланчиком вернули лишь к ужину. Но ужину предшествовал обед, состоявший из первого, второго и третьего, так что Валерьев изумился себе, поскольку съел всё подчистую и попросил добавки. Потом было много важного и интересного: юноша бродил по лесам и долам, дружески похлопывал высокие муравейники и с наслаждением нюхал слезоточивую ладонь, гонялся за серыми и зелеными ящерками и крохотными древесными лягушками, совершал географические открытия, как то: болото, полянка для разведения костра, село с запертой деревянной церковью. Еще Гена успел поиграть с Валей и Олей в студенческую балду (словесную игру, приятно освежающую мозги), понаблюдать за физкультурными занятиями девочек-гимнасток, поужинать, почитать на русалочьих качелях, лужица под которыми пересохла, и купить в киоске любимое пиво.

Положив опустевшую бутылку в пакет и доев хрусткий хлеб, юноша посмотрел на часы, на голодные, укоризненно помаргивающие угли, на бесконечное звездное небо и стал собираться. Когда костер, затушенный по-пионерски, возмущенно отшипел и умер, Гена зажег фонарик и пошел через полянку, но вдруг остановился и щелкнул переключателем. Электрический свет исчез, остался лишь природный, в том числе и заставивший Валерьева замереть на месте: вся полянка была испещрена белыми точками, светящими то ярче, то тусклее, то угасающими, то зажигающимися вновь. Казалось, что небо стряхнуло с себя лишние звезды и они лежали здесь, под ногами, но были такими же недосягаемыми, холодными и гордыми, как их небесные собратья. Гена так и не узнал, как же выглядят светлячки: при его приближении они гасили светильники.