Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1 - Анатолий Гейнцельман

ОРЕОЛ

Кадмий, охра, золотые ниткиМне нужны, чтоб написать платан,Что роняет злато у калитки,Как пиратов пьяный капитан.

Все б окончились наверно пытки,Если б мог червонный филигранИз души ронять я, как улитки,В бесконечный синий океан,

Если б мог шуметь в таком брокатеЗолотом на фоне белых туч,Если б в солнца пламенном закате

Мог стоять, как он стоит могуч,Если б звездам был я милым братомИ зажег глаза твои мой луч.

ПЛЕСЕНЬ

Что мы такое? Плесень на стенеОт сырости и низменных речей,Гнилая плесень на исподнем днеМеж лабиринта мировых свечей.

Посмотришь, будто бы в кошмарном снеЕсть смысл, есть блеск загадочных очейИ божество в зеленой глубине:Вблизи лишь запах цвели и мышей.

Так мы на каменной груди земли –Как будто бы живой блестящий шелк,Хоть все мы – призрачный узор в пыли.

Съедает время наш мятежный полк,Как море поглощает корабли,И в копошеньи нашем что за толк!

ГЛЯДЯ НА МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ

Как клубы пыли, млечные путиРоят, в безбрежность тихо удаляясь.Им также, видно, цели не найти,Как мне, что мучаюсь, ни в чем не каясь.

В космической невидимой сетиЖивем и мы за палисадом рая,Но истины нам ввек не обрести,Словами пестрокрылыми играя.

Всё – свет, движенье, творческий экстазНеведомой какой­то в мире силы,Всё – груды вечности разбитых ваз.

И, на треножник свой воссев, сивиллыНе скажут более, чем Божий глаз,Сверкающий на дне моей могилы.

ПРИПАДОК

Сегодня снова разразилась буряВ склерозом взбаламученном мозгу.И заметался я, главу понуря,Как на Коцита мрачном берегу.

И бегал, сам с собою балагуря,Как будто в устрашение врагу,Страданье собственное омишуря,Как арлекин оборванный в снегу.

И укорял я Бога за бессилье,За страшные создания пробелы,За то, что дал Он серафимам крылья,

А нам лишь саван для могилы белый,Чтоб не могли, как облаков флотилья,Колумбовы умчаться каравеллы.

СТРАХ

В младенчестве боялся я бабая,В ребячестве прожорливого волка,На крыше филина, воронья грая,Боялся, если в ставнях была щелка.

Боялся дифтерита­самурая,Когда несло на лестнице карболкой,Боялся ада и преддверья рая,Всего, что не имело будто толка.

Боялся белых и боялся красных,Как всех в степи спасительных идей,Помимо слов Евангелья прекрасных,

Помимо сказок дивных для детей.И в страхах жизнь моя прошла напрасныхСреди скользящих в сумраке теней.

ВОСКРЫЛИЯ

Мне одинаково близки деталиИ пламенные ожерелья звезд,И я миры связую вертикалью,Как будто бы возможен к небу мост.

Поющие меж парусами талиИ трелящий меж веточками дрозд,Всё то, что мысленно мы облетали,Тишайший даже за селом погост,

Всё это Божии для нас воскрылья,Всё это рая чистый аромат.Мы лучезарные имеем крылья,

Когда мы не фигуры лишь шахматИ победим минутное бессилье,Как запылавший через дождь закат.

ИЛЛЮЗИИ

Я не жил никогда действительности зельем,Как все вокруг безрадостно живут.Мятежный дух горел в тщедушном теле,И сердце оплетал незримый спрут.

И, лежа на пылающей постели,Я бороздил пиратом моря грудьИль на крестовой легкой каравеллеК Святой Земле держал с Готфридом путь.

Я был отважный часто полководец,И реформатор, и сухой аскет,Что выводил из рабства свой народец,

Что истины искал обманный свет,И за тюремным жил окном в свободеИллюзиями, как живет поэт.

СВЯЗЬ

Кто не живет с космическою дрожьюВ пыли неумолимых в небе звезд,Кто не колышется ритмично с рожью,Что окружает золотом погост,

Кто не стремится духом к Царству БожьюИ радужный себе не строит мост,Кто жалкой лишь действительности ложьюЖивет, как будто жизнь – великий пост, –

Тот только червь, виющийся по пыли,Что жаждет глубже закопаться в грязь:Не для него корабль мы оснастили,

Как Одиссей, чтобы вернулась связьС безбрежностью от белоснежных крылийИ крестная окончилась бы казнь.

ПОИСКИ

Болен. По щекам катятся слезы.Но я мысленно ищу дорогиЧерез горы, где пасутся козы,Где на шест овчар оперся строгий.

Похоронные вверху плерезы,Молнии, как пламенные доги,Но я жажду вновь метаморфозы,И несут меня к вершинам ноги.

Там за лучик ухвачусь я звездный,Что связует млечные пути:Я устал от жизни невозможной,

Нечего мне больше соскрести.Лик Отца меня манит тревожный,И к Нему я должен путь найти.

ОЗНОБ

Жизнь человека или жизнь улитки,Не всё ли это, в сущности, одно?Она ползет не далее калитки,Он облетает землю, но равно

Они подвержены житейской пыткеИ бьются о тюремное окно.Она прядет серебряные нитки,Он – белое загадок полотно.

Ее сожрут голодные крестьяне,Его уложит Смерть в сосновый гроб.Но в безбережном синем океане

Поэта лишь высокий жаркий лобВ непроходимом солнечном туманеКосмический испытывал озноб.

ВРЕМЯ

Ты слышишь ли, как утекает времяВ безбрежности лазоревый бассейн,Через мое струясь седое темя,Как многоводный синеструйный Рейн?

Оно уносит пустоцвет и семя,Будь ты хотя б от юности келейн,Носи хотя б юродивого бремя,Будь как Франциск Ассизский тиховейн.

Вот, вот оно твою обмыло кочку,Вот плещется уж по твоим ногам,Как там ни приникай лицом к цветочкам.

Я чувствую по мраморным шагам,Что золотому улететь листочкуПора к давно отверженным богам.

ПОСЛЕДНИЙ ЛИСТ

Как листья желтые на древе жизни,Мы осыпаемся в сырой овраг,Где нас слепые пронизают слизниИ холодящий гнилоглазый мрак.

Я – лист последний на семейной тризне,Никто за мною не поднимет стяг,Но никакой не слышу укоризныНи от кого я: жизнь – всеобщий враг.

Я пляской одержим святого Вита,Как золотой дрожу я филигран,Но ни врача не нужно, ни левита.

Я слово сам сочу из сотни ран,И рая дверь мне широко раскрыта:Я верил в Тору Духа и в Коран.

«Амазонские сонеты» (1949 г.) 

АМАЗОНСКИЕ СОНЕТЫ Сновидение

1

          Мы были молоды, и мы летелиКуда­то на громадном самолете.На мягких креслах рядышком сидели,Глядя в окошко сонно, без заботы.          Внизу на упоительной пастелиСинели реки, зеленели сотыПолей и прерий, и озер купели,И лес, как марширующие роты.          Кой­где, жемчужные как будто низи,Полдневные в лазури облака,Но никаких предвидимых коллизий.          Моторы безупречные пока,Как наше сердце, бились, только ближе,И не дрожала кормчего рука.

2

          Вдали синели в дымке Кордильеры,Вблизи сквозь лес змеилась Амазонка,Где в джунгле жили жуткие химеры,Где эхо, как Эола арфа, звонко.          И не было ей ни конца, ни меры,И безустанно плавная шла гонкаГромады зыбкой в дымчатые шхеры,Где спали карго черные и джонки.          Мы с алюминьевой меж туч стрекозкиЗеленые провалы созерцалиЧрез круглые зеркальные окошки.          Магнетизировали душу дали,Как бедных птиц – глаза застывшей кошки,И мы не радовались, не страдали.

3

          Но в сердце вдруг раздались перебои,Как будто умирали уж моторы.Забегали по коридорам бои,И летчика испуганные взоры          На нас глядели, будто бы побоиДруг другу наносили мы при споре.А между тем, как пьяные ковбои,Аэроплан чрез туч скакал соборы.          Команда разносила парашютыИ помогала их приспособлять.Смятенье было страшное в каюте...          Молились, плакали и звали мать...Открыли люк зияющий на ютеИ приказали в пустоту скакать.

4

          Обнявшись, бросились мы, как с обрываВ зеленое недвижимое море...Сперва, как искры яркие с огнива,Летели мы в лазоревом просторе,          Потом раскрылись плавно и красивоДва шелковых над нами мухомора,И бестелесно, медленно, счастливоСпускались мы, как два из туч кондора.          Уж многие небесные медузыВ серебряной сокрылися реке,Когда мы наконец, как Лаперузы,          Причалили на тихом островке,Где идиллические жили музыИ ангелы в танцующем кружке.

5

          Неловко мы упали на колениСреди благоухающего луга,И парашютов радужные тениПокрыли травы, будто бы фермуга.          Благоуханье пряное растенийТак опьяняло, что поднять друг другаМы не могли из пышного сплетенья:Цветочная нас одуряла фуга.          Колосья, трубочки, шары и гроздиНас окружали, словно лабиринт,Шипы и звезды, плети, корни, гвозди,          Араукарий, орхидей абсинт.Лианы, как непрошеные гости,Взвивали изумрудовый свой винт.

6

          Через мгновение, скача, макакиВокруг собрались с пурпуровым задом,Зубами щелкая, как бы собаки,И угощались диким виноградом.          И ты ближайшую рукой чрез злакиПогладила, чтоб примириться с адом.От удовольствия другие знакиНам подавали дружбы, сидя рядом.          Потом базарный подняли галдеж,Указывая на лесные дебри,Где пламенный поднялся к небу нож,          Где озлобленные ревели вепри,Ревели тысячи звериных рож,И мы от ужаса почти ослепли.

7

          Но обезьянки подавали рукиНам, как друзья, маня в недальний лес.И мы пошли за ними, как на муки,В звериный рай, исполненный чудес.          Там раздавались сказочные звуки,Там было эхо с голосом небес,Там птицы пели всякие кунстштюки,Там леший хохотал, как сущий бес.          Четвероногие вели нас гидыК опушке меж могучих магагони.По сторонам чарующие виды,          Как будто мы уже на Божьем лонеИ жили добрые здесь ЭвменидыИли крылатые паслися кони.

8

          На сочной изумрудовой лужайкеЛежал обугленный аэроплан.Вокруг носились птичек стайкиИ обезьянок любопытный клан.          И всё увидели мы без утайки:У колеса сгоревший капитан,Нет ни одной уже на месте гайки, –Разбитый кузов сбросил океан.          Съестное мы в одну собрали кучу, –Иначе как меж дебрями прожить? –Потом свернули парашютов тучу,          Чтобы шатер себе соорудить,Хоть знали, что спасет нас только случайДа Лахезис, прядущая нам нить.

9

          Три дня мы прожили, как Робинзоны,В сообществе забавных обезьян,Друзей искали в близлежащей зоне,Но лес вокруг шумел, как океан.          Ни крики, ни предсмертные их стоныНе слышались из чащи и с полян,Лишь голоса зверей и птиц канцоныДа жалобный съедаемых пеан.          Нам стало страшно. Как уйти от смерти,Как выбраться хоть к дикарей жилью?Оружья никакого, кроме жерди...          Как выстроить хоть утлую ладью?Четвероногие вокруг лишь черти,Клыки и пасти в сказочном раю.

10

          Еще три дня мы ели из коробок,И уменьшался скудный наш запас.Но обезьянки, жившие бок о бок,Нам приносили сочный ананас.          И всё же не был я, как прежде, робокИ верил в случай, что спасает нас.Среди аэропланных ребр и скобокНашелся неразбившийся компас.          В трех тысячах, увы, мы были миляхОт всякого культурного жильяИ серафимов не имели крыльев,          Чтоб улететь в родимые края.И опустились руки от бессилья:Тарзана мы страшились жития.

11

          Через неделю на реке пирогуУзрели мы, что мчалась по теченьюК шумевшему невдалеке порогу, –И мы благодарили Провиденье.          Из шелка парашютов понемногуШатер мы сшили прочный для спасеньяОт гадов страшных и, моляся Богу,Пустились в дальний путь без промедленья.          Одна из обезьянок с красным задом,Вернейшая сопутница из всех,С тобой на ящике уселась рядом,          И гнать ее был величайший грех.Она от змей нас охраняла взглядомИ вызывала постоянный смех.

12

          Меж сказочных мы плыли гобеленов,Средь нескончаемых древесных стен,Среди гигантов без свободных членов:Лианы джунглю всю забрали в плен.          Свисали корни, наподобье хренаИли мандрагор, до прибрежных вен,И орхидеи на древесных стенахЦвели, похабный издавая тлен.          Ползли чешуйчатые всюду змеиИ перепархивали колибри,На зеркале реки цвели нимфеи          И извивались черные угри.Не видно было облаков лилеи,Ни янтаря предутренней зари.

13

          Мы плыли посреди реки­малютки,Почти не управляя каяком.Змеиные страшили в чаще шуткиИ ягуары с красным языком.          Мы на ночь в шелковой своей каюткеСкрывались под спасительным шатром,А обезьянка охраняла чуткоОт ядовитых змей плавучий дом.          Она молниеносно их хваталаСтальными пальчиками вдруг за шеюИ позвоночники перегрызала.          Вернейшего не надо б ОдиссеюСреди сирен наварха у штурвала, –Как у Христа за пазухой мы с нею.

14

          А было от чего явиться страху:Повсюду аллигаторов колодыВысовывали пасти к нам с размахуИ баламутили у челна воду.          Иль на громадную вдруг черепахуНаскочишь с костяным зеленым сводомИ пеструю удава вдруг рубахуУвидишь, ищущего в тине броду.          Тут пирарику страшные буркалаВдруг выплывают подле каяка,Там через маслянистые зеркала          Питон, зигзагом молнии слегкаВоды касаясь, вилку языкаНаправит на лохматого дружка.

15

          Но день за днем мы проплывали мили,Река росла, как от ветвей к стволу.Мы рыбу без труда в реке удилиИ жарили в золе себе к столу.          Мартышка приносила, кроме лилий,Плоды, похожие на пастилу.Как прародители в раю, мы жили,Не приобщаясь никакому злу.          Где время! Где пространство! СвоенравноПрирода лишь для нас существовала,И по теченью мы спускались плавно.          Душа уже ни бури не желала,Ни возмущенья вечного подавно,Она в земном Эдеме отдыхала.

16

          Однажды ночью мы дремали сладко,Прижавшись в нашей шелковой каютке,Когда, чрез полог проскользнув украдкой,Мартышка нам, совсем без всякой шутки,          Ручонкой с ужасом на край палаткиУказывала, где свернулся в жуткийКанат майоликовый, скользкий, гадкий,Удав, душитель обезьян­малюток.          Он крепко спал, качаясь в нашей люльке,С головкой, спрятанной внутри спирали,Но не было у нас свинцовой пульки,          Чтобы пронзить ее, как мы желали.И словно ледяные мы сосулькиНа веточке осины трепетали.

17

          При первых солнечных лучах головкаРомбоидальная взвилася сонно,Но ты ее, схватив за шею ловко,Лаская, привлекла к себе на лоно,          Сказав: – Праматерь Ева уж, воровка,С тобою договор во время оноЗдесь заключила. Будь же нам, плутовка,Защитницей и верной обороной! –          И искусительница речь постигла,Лизнула раздвоенным языкомИ, словно вечности священной сигла,          Соединила голову с хвостом.А обезьянка, что хребтом поникла,Расправившись, прошлася колесом.

18

          Потом удав стал нашим рыболовом:Спустивши голову на дно с пироги,Он рыб чудовищных, как самоловом,Вытаскивал на наш каяк убогий.          И ни одна уж тварь в лесу суровомНе направлялась к нам, как будто богиМагическим нас охраняли словом:Боялись все его укусов в ноги.          Но обезьянка, поборов испуг,Дремала на свернувшейся спирали,Как будто бы он был ей милый друг,          И райской будто бы уже моралиВсе были катехумены вокруг,И открывалися Христовы дали.

19

          Однажды мы увидели колонныМеж эвкалиптами на берегу,Приземистые, словно в ВавилонеИль в Фивах, где гнездятся марабу.          Но капители были как короныИз змей чудовищных, на страх врагу.Крылатые по ступеням драконыСпускались, как видения в гробу.          Мы вышли на берег в сопровожденьиМартышки и душителя­боа,Акрополь вдруг открыли в отдаленьи          И целый город мертвый средь плюща,Лиан, осок и орхидей в цветеньиИ саламандр под складками плаща.

20

          Подобье здесь Содома и ГоморрыДо Кортеса стояло и Пизарро,И отвратил Господь наверно взоры,Мечам предав и пламени пожаров.          Чрез двери черепов виднелись горыИ ваз мифологические чары,Богов антропоморфных всюду взоры,Следы заслуженной наверно кары.          Что можно было разглядеть чрез терний,Мы разглядели и вернулись сноваК реке, горевшей уж парчой вечерней...          Нет ни одной культуры, чтоб суровоЕе не смёл прилив веков размерный,И на земле ничто уже не ново.

21

          Два месяца мы плыли по теченью,Ни одного не встретив человека,Ни к одному не подойдя селенью,Хотя, как Днепр, уже бурлили реку.          Болото всюду, царство разложенья,Москиты и малярия от века,Где жить возможно только привиденьюИли во сне, как мы в стране ацтеков.          Но всё прекрасное не для живых,Вертящихся на грязном топчаке,Как изначальный вдохновенный стих,          Как замок, выстроенный на песке,Как Ангел Божий в кудрях золотыхС лилейным стеблем в мраморной руке.

22

          Однажды островок среди рекиУзрели мы, где рощи эвкалиптовСтояли мощные средь осоки,Как в Луксоре, в таинственном Египте.          И тень была вокруг, как будто в крипте,И травы, как могучие мазки,И Ангелы, как в древнем манускриптеАнжелико блаженного руки.          Как бабочки они порхали всюдуГигантские, как будто с БоттичеллиКартин слетели к радужному чуду,          Качаясь на невидимой качелиИли скользя слегка по изумруду, –И мы на них восторженно глядели.

23

          Издалека священные хоралыДо нашей доносилися пироги.Как розовые по лугу кораллы,Ритмически передвигались ноги.          Нам в эвкалиптовые захотелось залыВойти, где будто бы собрались боги,И мы к ветвям пирогу привязалиИ вчетвером пошли через осоки.          Два Ангела с горящими мечамиНам преградили доступ вдруг на луг,Но, осмотрев, пожали лишь плечами          И молвили: – Здесь запрещен испуг,Здесь все должны с зажженными свечамиСтоять, священный образуя круг.

24

          И по свече зажженной Ангел третийНам подал. Змей ее обвил хвостом,И двинулись мы рядышком, как детиВ пасхальный вечер, по лужку потом,          По цветикам при полудневном свете,Где в хороводе Ангелы святомКружились, как полночные планеты,Голубоглазые, с пурпурным ртом.          И волосы их были как волна,И крылья как у диких лебедей,И руки белые нежнее сна,          И взгляд как у играющих детей,И мысль не проходила ни однаПо мраморному лику без теней.

25

          Лужок был пестрый, как ковер ширазский,Цветов тропических богат узор,Как лучшие Шехерезады сказки,Как мальвазия опьяняя взор.          Мельканье ног, мелодии и краски,Беато всюду детский кругозор,Ни облачка трагического маски,Ни розовых хотя бы только шор.          Среди лужка порфировая горка,Мечами вся покрытая агав,И в ней дверей Гибертьевские створки,          А перед ними, строг и величав,Великий Скульптор озирался зорко,Держа в руках ваятеля бурав.

26

          То с Микель­Анжело в Сикстине сводаБелобородый исполин­старикВ усеянном светилами эфоде,С мозаик византийских мощный лик.          В глазах Его была судьба народовИ одиночества безумный крик,На лбу морщин угрюмая свобода,На голове из волн седой парик.          Как два ствола дубовых были руки,И пальцы извивалися, как спруты,Готовые к созданья вечной муке.          Тысячелетья для Него – минуты,Он постарел от безызживной скуки,И чаши не было вблизи цикуты.

27

          Пред ним стояла мраморная глыбаИ адамита глиняный эскиз.И архаического то пошибаБыл человек, совсем без всяких риз.          У ног Его, как на волют изгибе,Мартышек любопытнейший карниз,Что подавали Старцу глину либоНа творческий дивилися каприз.          И Ангелы, с торжественной осаннойВсевышнему, без устали парили...А мы прошли цветущую поляну          И стали тихо у Его воскрылий,И Он взглянул на змея с обезьянойИ улыбнулся от таких идиллий.

28

          – Во сне лишь верите вы ныне в Бога,Как будто бы мои следы незримыИ не приводит всякая дорогаКо мне, отверженные серафимы!          Фантазия нужна вам полубога,Над потолком работавшего в схиме,Парик седой, классическая тога,Персты мои, измазанные глиной?          Мартышка вам нужна и змей лукавый,И чудеса в невероятном сне,Чтоб Божией опять поверить славе.          Вам идол нужен мощный на стене,Не Бог, что новые всё пишет главыЕвангелий в душевной глубине!

29

          – Но где ж могли найти мы в этом миреТвои, Отец Небесный наш, следы?Не в Ангелов мы жили чистом клиреИ навидались мировой беды.          Кровавые повсюду лишь сатирыБезумствовали дико без узды.Утопий развевалися паниры,Антихриста безбожные суды.          Да и в раю земном на АмазонкеВсепожирания один законЦарит меж тварей в пропитанья гонке,          И так наверно было испокон:На башне только да в крылатой джонкеСпасение, и жизнь не только сон. –

30

          – Несовершенна творческая глина,Хоть совершенен в сердце идеал,И без Единородного я СынаСовсем напрасно жизнь бы создавал.          Лишь в красоте приемлема картина,Чудовищный вселенной карнавал,Безбрежности сверкающей былина,Безвременный бушующий провал.          Я без конца творю и без началаИ никуда вовек не доплыву,Нет отдыха мне, нет нигде причала,          И негде преклонить седую мне главу,И повторять я должен всё сначала,И всё творенье я переживу. –

31

          – Отец, Твое страданье нестерпимо,Раз Ты не веришь в творчества закат,И вечности невероятна схима,И звездный тяготит Тебя брокат.          Но жизнь опального ведь серафимаВ аду земном, где всякий супостат,Где и следа уж Твоего не зримо,Где на крест я всю жизнь свою распят,          Твоих мучительней тысячелетий!В забаве праздной нанизанья словКак неразумные живу я дети.          От перелива я устал стихов,Устал от символов и междометийИ наяву Тебя приять готов!

32

          – Опальный Ангел, сын мой первородный,Ведь я во всем, ведь я в твоей душе,Мятущейся, скорбящей и свободной,Ведь я в степи на снежной пороше,          В волне вздымающейся и холодной,В шуршащем сладострастно камыше,В глазах твоей невесты превосходной,В страдающем на дыбе экорше.          Ищи меня в ничтожнейшей детали,В подножном каждом на поле цветке,Ищи в необозримой звездной дали!          От вечности я прячусь в уголке,От безграничного в живом кристалле,От творчества в атласном мотыльке.

33

          Твори, мой сын, твори из сновиденийВенец терновый на мое чело.Святые лишь и создающий генийСпособны побороть земное зло.          Твори из слова и своих сомнений,Сожженное не забывай крыло.Ты – лучшее из всех моих творений,Вокруг тебя в самом аду светло.          Жизнь – только сон, когда не веришь яви,Как вся вселенная – один лишь сон.Строй храм себе на тучах пятиглавый,          И ты услышишь колокольный звонИ Ангелов, скользящих через травы,И узришь мантии моей виссон. –

34

          Вдруг всё исчезло. Снова на пирогеПо зыбкому мы плыли серебру,И не было препятствий на дороге.Река не уступала уж Днепру,          Прошедшему через свои пороги,И кое­где уж жалкую дыруМы проплывали, где дикарь убогийВ шалашике жил, словно на пиру.          Однажды ночью мирный наш сожительУполз куда­то в первобытный лес,Он тоже был когда­то райский житель,          Привыкший к музыке лесных чудес.И сам я неохотно старый кительНадел, как будто бы со сцены слез.

35

          И задымились всюду пароходы,И застучали нудные моторы.Загоготали что­то о свободе,Враждебные на нас бросая взоры.          Потребовали паспортов при входе,Из­за мартышки затевали споры,И были мы в совсем чужом народе,И нужно было прятаться за шоры.          Пришли фотографы снимать крушенцевИ журналисты, словно стая ос,И спрятались мы за Христа Младенца,          Что к нише храма древнего прирос...Потом проснулись в городе ЛоренцоМеж лилий красных и душистых роз.

36

          В недавно побеленной комнатушкеНочная творческая тишина.Вблизи на ослепительной подушкеЛежит, как Ангел, спящая жена.          Из полутьмы я вижу безделушки,Портреты мертвых, переплет окна,И книги, рукописи да игрушки.Я не в объятьях сладостного сна,          Хоть Гипноз и стоит на шифоньерке.Я дома у себя, хоть видел БогаТак ясно, как тома на этажерке.          И не пил я дурманящего грога,А как ракета лишь при фейерверкеВзвился, чтоб отдохнуть во сне немного.

37

          Сон – половина жизни нестерпимой,И лучшая наверное из них:Во сне крылатые мы серафимы,Во сне струится серебристый стих.          Все утомленные юдольной схимойНаходят лишь во сне себя самих,И мир, на мозговом экране зримый,Важнее очевидностей нагих.          И даже Смерть, стучащаяся в двери,Не что иное, как последний сон,Где все осуществляются химеры,          Где с Богом запою я в унисонКосмической трагедии размеромНа сцене храма с тысячью колонн.

Из «Космических мелодий» (1949 г.)