Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В создании и эксплуатации ледовой трассы принимали участие немало интересных людей. Начну с Гусинского. Гусинский как специалист очень высокой квалификации, он специалист-мостовик, окончил институт, получил диплом инженера и работал. Но он и как специалист был очень высокой квалификации, и в то же время мог принимать очень смелые решения. К сожалению, большинство инженеров даже во время войны боялись рисковать. А он риска не боялся. В то время он был простым парнем. Он и сейчас жив. Он имел не очень военный вид, но все подчиненные его очень уважали. С точки зрения внешности в нем военного ничего не было, держался он очень просто. Этот батальон у меня долго был в подчинении, и мост строился под его руководством. Когда строились мосты, он всегда назначался начальником строительства, правда, ему оказывалась большая помощь, я всегда присутствовал на строительстве, но ему все подчинялись, он умел подобрать в свой батальон штат хороших специалистов. Там был Кочурин, главный инженер батальона, Торгашев, Смирнов, Александров, но он был смелее всех в решении ряда вопросов. Например, строили большой мост, пригласили больших специалистов – Гастева, Кочурина. Спрашивают их: можно ли строить мост? Гастев мялся, мялся: и можно, и нельзя, и выдержит, и не выдержит. <…> А весь вопрос был в том, выдержит ли деревянный мост. Гусинский решил строить. Выстроили мост, стоял в течение нескольких лет, и танки пропускали, и распора никакого не было.
Строили мост через Нарву, приехал член Реввоенсовета, говорит: выдержит мост танки? Был покойный Заводский и говорит: вообще система прочная, ну мы с Гусинским говорим: строим, надеемся, что выдержит. Через несколько часов нужно было пропускать танковый полк, причем танки тяжелые. Я должен был к командующему явиться, а послал для пропуска танков Гусинского. Он говорит: не беспокойтесь, мост прочный. Пропустили, и оказалось, что никакой осадки мост не дал. И целый ряд таких мостов сделали.
Относительно Лагунова. Лагунов – большой руководитель, начальником тыла был. Очень энергичный, работоспособный во всех отношениях, он очень много сделал для Ладоги. Лагунов по масштабам был большим руководителем, очень энергичный, старался во все буквально вникать, когда он приезжал на Ладогу, по 2–3 рейса давали в день. Я не рассказал относительно самих условий работы. Когда нас вызвали в Управление, штаты не были подобраны, было человек 7, а потом был штат до 100 человек.
У меня был для работы дом в Коккорево, а у Шилова в Новой Ладоге. Работать совсем не давали: представители от Военного Совета, от гражданских организаций по эксплуатации из Ленинграда. Пока я не поставил охрану, работать было невозможно. Приходило по 10–15 человек одновременно. Условия были исключительно тяжелыми, причем тянулось это две недели.
Шикин очень скромный и вдумчивый человек, и надо сказать, что он очень много сделал по дальнейшей организации на Ладоге. Он был членом Военного Совета на Волховском фронте. Это человек настойчивый, вдумчивый, он много сделал для организации Ладожской дороги.
Шилов был очень энергичный человек, но люди его просто боялись. Он умел использовать разработки своих подчиненных. К ценным предложениям он очень прислушивался. У него твердая рука и твердый характер, он не считался ни с чем».
28 ноября 1941 года
Голод! У меня слабость в ногах, иду и думаю только о еде. В мыслях колбаса, масло, сыр, хорошее мясо и прочие вещи. Их нет и не знаю, когда будут.
<…> Пробовал у одного приятеля котлеты из собачьего мяса – болел живот. Жмых лучше!
Кошек и собак на улицах не видно – поели уже их. На помойках дома на улице Комсомола находили шкурки с головами кошек. Утром съел лепесток хлеба и чашку черного кофе. Как вкусен теперь хлеб и как его мало. Кофе тоже кончается. Днем съел полторы тарелки супа: вермишель с водой и все.
Вечером поехал на Дзержинского (Гороховая улица) к жене. Пили чай, выложив свои скудные пайки хлеба. Хлеб осторожно макали в каплю имеющегося у нас льняного масла.
Голодные легли спать.
Хоть бы один раз поесть хлеба досыта! [А. А.].
Несколько дней происходили длительные воздушные тревоги. Сегодня бомбардировка длилась пять часов подряд. Меня тревога застала в ДЛТ, куда я зашла, рассчитывая вернуться в институт через 20–30 минут. Но вместо этого пришлось спуститься в бомбоубежище в подвале одного из пятиэтажных домов. Там я просидела три часа. Народу набилось много. Была слышна сильная стрельба и звуки разрывов падающих бомб. <…>
… Свет в убежище внезапно потух, некоторые вскрикнули от испуга, но в целом присутствующие держались стойко. Рядом со мной сидела одна гражданка, которая не переставая ныла и жаловалась на плохую тяжелую жизнь. У меня с ней произошел следующий диалог.
Гражданка обращалась ко всем, вернее, как бы для себя:
– Опять тревога! Скоро ли это кончится! Умрем скоро все от голода. Вот, я уже опухла, и ноги опухли, а вышла купить продукты, и вот ничего нет, и снова тревога. Хоть скорей бы кончили – или другое – один конец.
– Как это понять, что вы говорите – что это за конец?
– Ну, или немцев отгонят, или нас убьют.
– Может быть, вы хотите, чтобы немцы пришли?
– Ну кто же их хочет! Но вот не кормят нас, тяжело терпеть, дров нет, холодно. Вот сами бы так поголодали, так и узнали бы.
– Кто это сами?
– А кто законы издает, тот, небось, не так питается, как мы.
– Вы глупости говорите, гражданка. Вы одинокая или с детьми?
– Я одна, но тем хуже, у семейных то по одной, то по другой карточке, что-нибудь достанут и поделятся друг с другом.
– Одинокому человеку прожить можно, и надо терпеть, не впадать в отчаянье, не ныть и не кричать, что все плохо.
– Вот и плохо, что не кричат. Надо, чтобы все кричали, а все молчат, вот и издают такие законы, что дают по 100 г хлеба. У всех, наверное, есть запасы, вот и молчат, а я не могу, я умираю от голода!
– Почему же вы жалуетесь? Вы могли бы на свою карточку обедать в столовой.
– Да я обедаю, но в столовой дают только суп, похожий на чистую воду. Ой, ой, и зачем так близко подпустили немцев? Отогнали бы их, вот и было бы хорошо!
