Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Неужели наши уже потеряли свыше 2 миллионов человек, а я и не знала! Ах, ах! Вот так наговоришь не знавши чего плохого. Все это оттого, что есть хочется!
После этого я отвернулась от нее, надоело мне с ней разговаривать, и я задремала. Но ее нытье все продолжалось, и она никак не могла остановиться – все ныла и ныла, но никто ее не поддерживал.
Вдруг сквозь навалившуюся дремоту слышу:
– Вот, все кормили их, а сами недоедали, а теперь и самим нечего стало есть!
Тут уж я не выдержала:
– Что вы говорите, гражданка? Если из нашего государства вывозились продукты в Германию до войны, то они вывозились не бесплатно, а ими торговали, чтобы укрепить нашу оборону и готовиться на случай войны. А вы вот в течение двух часов подряд все ноете. Никто из сидящих не ноет и не жалуется на горькую судьбу, а вы только всем портите нервы, пытаетесь найти себе сторонников, сеете панику и недовольство. И чего вы ноете? Что, другим лучше, что ли? Все одинаково снабжаются. Перестаньте лучше и помолчите. Надоели всем!
Мои резкие слова послужили сигналом к протестам окружающих. Прозвучали негодующие голоса:
– Она дождется неприятностей за свою агитацию, не здесь, так в другом месте! Надоела всем!
Гражданка пробормотала извинения, сослалась на плохое самочувствие и оправдывалась тем, что не помнит, что говорит, но немедленно замолчала.
«Хороший народ, – подумала я, – готовы без жалоб терпеть любые лишения, лишь бы не допустить врага в город…»
Мне вспомнился инцидент, происшедший накануне. Стою я на остановке и жду трамвая. Мимо меня по тротуару проходит некий гражданин с авоськой и бидончиком в руках. Гражданин пошатывается, разыгрывая подвыпившего, и как будто себе под нос песенку поет с незатейливым текстом: «Жить стало весело, жрать стало нечего» и с вызовом посмотрел на меня. Я отвернулась, желая выждать, что будет дальше.
Гражданин занял свободное место на скамейке, где ожидали трамвай мужчины и женщины, и громко прокомментировал передачу по радио, доносившуюся с противоположной стороны улицы, какую-то политическую статью или сообщение о борьбе с немцами.
– Все одно и то же – всем это уже надоело.
Никто его не поддержал. Тогда он повернулся к соседу по скамейке и принялся рассуждать о том, как плохо у нас кормят армию. Сейчас ему один командир сказал, что солдаты получают хлеба 200 г в день. Тогда вмешалась сидящая поблизости работница, которая заявила, что этого не может быть, потому что бойцы не могут получать меньше нас, а мы получаем 250 г. Но разве этого хватает?
Тогда я не выдержала и накинулась на него:
– Так чего же вы болтаете? Вы что, от себя работаете или за деньги?
– За деньги, – с вызовом ответил он. Но затем как-то сжался, когда услышал негодующие реплики в свой адрес.
– Нечего болтать, – зло воскликнул сидящий рядом мужчина. Женщины также кричали что-то резкое в адрес провокатора.
В это время подошел мой трамвай, и я поспешила занять место в вагоне. Но и оттуда было видно, что публика не на шутку взяла профашистского агитатора в оборот…
Не дожидаясь окончания тревоги, решили все пойти в столовую, которая располагалась за Невой, и нужно было преодолеть Кировский мост. Мы так же ходили и вчера во время бомбардировки. Не оставаться же из-за этого без обеда. К нашему удовольствию, только мы отошли несколько шагов от дома, как дали отбой и заиграла фанфара, чей звук стал сейчас для ленинградцев самой желанной музыкой.
В столовой ели пшеничный суп по цене 17 коп и пшенную кашу 22 коп. Были очень довольны, что по талонам удалось получить по две порции, хотя все равно не наелись, так как порция состояла из всего нескольких ложек. А это ведь столовая особого типа! Да, плохо с продовольствием. Нам отказали в просьбе о выдаче научным сотрудникам карточек первой категории (т. е. рабочих). Ну что же, придется терпеть! Что же делать! [Е. С-ва].
Две недели в Военно-морском училище
Странички из дневника Б. К-ва
22 ноября.
21-го числа задолго до 12-ти был уже на месте сбора. У ворот простился с мамашей и вошел в массивные черные двери. Мимо бронзовой статуи по мраморной лестнице с резными перилами из железа, обшитыми сверху медью, поднялся во второй этаж. В первой комнате никого не было. Прошел во вторую. В этой комнате было две статуи из камня и очень красивые. По стенам, в золоченых рамах, висели три большие картины, изображающие эпизоды Гражданской войны. Круглые красивые столики с ножками в виде людей. В мягких кожаных креслах сидело несколько человек. Я поставил чемоданчик и стал ждать. Потом нас записали и опять велели ждать. Наконец часов около 4-х нас повели.
На пятом трамвае нас везли долго. Около Гаванской улицы [мы] слезли и пошли в «военный» городок. Мичман сходил в пропускную, и нам открыли ворота. Во дворе стояли отдельные краснофлотцы и ходили с винтовками группы краснофлотцев.
Нас привели в четырехэтажное здание на последний этаж. В комнате был полный хаос. Стояло несколько столов. На них лежали кое-как люди. Груды стульев. Накурено. Их было 33, да нас 24. Около шести часов повели на ужин. Сели по десять человек за стол. Дали за весь день, так как мы целый день не ели, 300 г хлеба. Потом полблюда хорошего супа с вермишелью. После ужина хотели сходить в кино, но была тревога и я не стал ждать окончания, пошел спать. Под голову положил чемоданчик и лег в пальто.
23 ноября.
Ночью несколько раз просыпался, так как было холодно. Часов около восьми нас вывели и повели к трамваю. Народу было много, и мы в один трамвай не уместились. Пока ждали нужного трамвая, замерзли. В ботинках на снегу было очень холодно. Ноги прямо окоченели, да и сами тоже замерзли. Наконец забились в трамвай. Там тоже стояли на передней площадке.
У Дзержинки у главного входа через сад слезли и стали приплясывать и прыгать, в общем, согреваться. Довели до ворот и опять велели ждать лейтенанта. Прямо хоть
