Дорога надежды - Серж Голон

– Вы его узнали?

– Нет, поскольку вам должно быть известно, что он всегда избегал нас. Но я узнала его штандарт. Белый с вышитыми по углам четырьмя сердцами, пронзенными кинжалом. Один индеец, стоявший рядом с ним, держал его мушкет, тот самый, который я видела на алтаре часовни в его норриджвекской миссии на Кеннебеке.

Слушал ли ее отец де Марвиль? Казалось, он грезил, витая мыслями где-то далеко с такой же неясной улыбкой на устах.

– Поэтому должна без лишних слов предупредить вас, – подытожила она, – я без колебаний буду говорить правду всякий раз, как это потребуется. К тому же считаю совершенно безнадежной вашу попытку защитить его честь, попытку, лишь искажающую истинное положение вещей.

Иезуит встрепенулся, словно ужаленный слепнем:

– Неслыханная дерзость изобличает вас, мадам. На каком основании осмеливаетесь вы, женщина, разговаривать в таком тоне с пастором вашей церкви?

– С моей стороны нет никакой дерзости, отец мой. Мы обсуждаем вопросы войны, и я бы даже сказала, в какой-то степени политические вопросы.

– Поступая так, вы забываете, кто вы и с кем говорите. Политика и война отнюдь не женское дело, не говоря уже об опасном для вашего ума вторжении в сферу путаных умозаключений и рассуждений. Я убеждаюсь, что вы именно та, какой мне вас описывали: опасная и вероломная, отказывающаяся от выполнения элементарных требований католической церкви, под сенью которой вы родились и получили крещение. Между тем церковь – око Всевышнего. Пытающиеся скрыться от его взора, презирающие и оскорбляющие его слуг, совершают величайшее преступление, и вы повинны в нем семижды семь раз.

– А я так убеждаюсь, что ваш фанатичный брат во Христе сумел внушить вам ко мне ничем не объяснимую враждебность. Что значит, хотя он никогда не видел меня, эта озлобленность, проявляющаяся в отношении самых невинных вещей столькими направленными против меня клеветническими кампаниями, которые он начал проводить задолго до того, как, если можно так выразиться, я ступила на американскую землю?

– Он обладал величайшим даром ясновидения и был способен мгновенно распознавать опасность, которую вы, мадам, собою представляли. Способен, так-то, и использовал все средства, чтобы противодействовать ей, что же в этом удивительного? И разве его предчувствие обмануло его? Разве не подтвердилось все то, что он, ныне мертвый и побежденный, предрекал и чего боялся в час, когда вы ступили на эту землю?

Огромные пространства Акадии, лишенные «пастырей», превратились в рассадник ереси. Один из наших, отважившийся бороться с ней, нашел там свою могилу.

Разве кто-нибудь попытался пролить свет на исчезновение отца де Вернона, на которого вы имели бесстыдство сослаться, ничем не рискуя, ибо и он тоже мертв? А ведь его убили. Ваши люди в самом Голдсборо, вашей вотчине, из которой отныне невозможно будет изгнать нечестивцев иначе как с помощью вооруженного насилия, что и предсказывал отец д'Оржеваль, сам павший мученической смертью.

Анжелика, попытавшаяся поначалу прервать его, все же дала ему возможность договорить до конца. Заинтересовавшись, а потому успокоившись, она наблюдала за ним, восприимчивая к внутренним колебаниям, которые, как ей казалось, она различала, «слышала» в нем, подобные непрерывному жужжанию.

И хотя он неподвижно стоял посреди аллеи, все такой же прямой, как палка, она чувствовала, что его увлекает какой-то безумный вихрь, против которого он бессилен.

Каким это поразившим ее выражением воспользовался вчера Жоффрей, почти осязаемую реальность которого она сейчас ощущала, – дьявольский ветер?..

Вихрь, невидимый, как смерч, всасывающий в себя, разрушающий, лишающий рассудка любого, кто окажется на его пути.

Ни в коем случае нельзя было дать Эммануэлю уйти из этого сада. Она охватила крупкие плечи дрожащего мальчика и прижала его, как бы защищая и ободряя.

– Берегитесь, отец мой, – заговорила она, когда он наконец умолк. Берегитесь слова, которое вы только что произнесли, – насилие. Дьявольские ветры дуют по всему Новому Свету, и нам следует остерегаться их, не терять голову в ожесточении страстей или безмерности страхов. Благородный старик, обратившийся к вам вчера с предостережением, знал, что говорил. Да, не Левитам, проповедующим и разъясняющим Слово Божие, поддаваться искушению насилием, царящим в этой дикой стране, однако похоже, никому не суждено избежать его, даже вам, отцы мои, считающим себя надежнее других защищенными от происков Сатаны. Искушение коварно, ибо апеллирует к вашей жажде победы во имя спасения душ и высокой цели торжества над ними. Однако исход предрешен. Вы говорили об исчезновении отца де Вернона, взывая к отмщению, так знайте, что отец де Вернон, будучи незаурядной личностью, превратился, быть может, не отдавая себе отчета, в нетерпимого и жестокого человека, ставшего жертвой этой злобы. Ибо он не на жизнь, а на смерть боролся с неким протестантским пастором, англичанином, обезумевшим от ненависти к нему, кого он называл «клевретом Рима»! И тот и другой служители Бога. Вы понимаете? Они убили друг друга, взаимно уничтожили!

И добавила, вызывая в своей памяти два изуродованных тела – пастора и иезуита, распростертых одно подле другого на пляже в Голдсборо:

– Их похоронили в одной могиле.

Лицо отца де Марвиля, не без внимания слушавшего ее, побелело, глаза вылезли из орбит. Он отпрянул, онемев от ярости.

– Вы это сделали? – воскликнул он, потрясенный. – Еретик, покоящийся рядом с воином Христа! Негодяи! И вы осмелились на такое кощунство! Святотатство!

Его взгляд сверкал неистовым огнем, метал молнии, сжигая и сокрушая все на своем пути.

Он оторвался от бледного лица бросившей ему вызов женщины и устремился на молодого канадца. Тем же глухим голосом, доносившимся словно из-под земли, он произнес лишь одно слово:

– Пойдем!

Анжелика почувствовала, как из-под ее руки ускользает худое плечо молодого человека. Ее пальцам не хватало сил, чтобы удержать его. И когда он отстранился, ее рука упала, тяжелая, как свинец, парализованная.

Она видела перед собой два силуэта: один – черный, неподвижный и другой бледный, дрожащий. Затем они стали растворяться, исчезая в странном сиянии.

Рут и Номи нашли ее без сознания под штокрозами в дикой траве, усеянной земляникой.

Она с трудом пыталась объяснить, что произошло.

Рут Саммер встревожилась и рассердилась, однако ее гнев принял неожиданное для Анжелики направление:

– Вам не следовало падать в обморок, миледи. Несмотря на вашу слабость, вы были сильнее его, однако эти священники чересчур запугали вас, папистов!