Дорога надежды - Серж Голон

И все же при расставании с Салемом последний взметнувшийся вихрь напомнил им о том, что здесь господствует «дьявольский» ветер.

Произошел весьма неожиданный инцидент. Дочь бумагопромышленника Мерсело оказалась среди тех свидетелей этого триумфа, кто наблюдал за ним без всякой радости. Эта молодая уроженка Ла-Рошели, весьма испорченная, впрочем, судьбой и природой, ибо была она красивой и с хорошей осанкой, не уставала досаждать знакомым и близким сетованиями, что не родилась французской королевой. Она была раздосадована тем, что перестала привлекать к себе взгляды на набережной Салема, где все эти пуритане – она была в этом убеждена – не отказывали себе в удовольствии хоть и исподлобья, но смотреть на нее и восхищаться ее красотой. Она вдруг почувствовала, что о ней все забыли, что она поблекла в ослепительном блеске той, кого считала своей соперницей и имя которой восторженно произносили все уста: «Элегантная француженка! Элегантная француженка из Голдсборо!» Она с досадой была вынуждена признать это и не могла удержаться от желания унять такое глупое, совершенно необъяснимое, по ее мнению, восхищение. Или хотя бы попытаться ложкой дегтя испортить ту радость, которую должна была испытывать эта несносная графиня, видя себя окруженной почетом и любовью. Она протиснулась к Анжелике и бросилась ей на шею, порывисто облобызав ее четыре раза. После чего оказала вполголоса:

– Вот вы уже больше и не шикарная дама, госпожа Анжелика, – не переставая при этом улыбаться всеми своими жемчужными зубами, – с вашими-то новорожденными и седыми волосами! Глупо и неосторожно, не правда ли? В вашем-то возрасте! Кто-кто, а уж я нипочем не испорчу себе фигуру материнством!

В шуме голосов Анжелика уловила лишь обрывки этой тирады, произнесенной по-французски молодой женщиной, которую она даже не сразу узнала и которую приняла поначалу за англичанку, удивившись, впрочем, ее четырехкратному поцелую в обе щеки по французскому провинциальному обычаю, совершенно неуместному в Новой Англии, где из моды выходила даже привычка касаться друг друга при встрече кончиками пальцев. Анжелика так ничего бы и не поняла: ни намеков, ни намерений, если бы находившаяся рядом с ней Северина Берн, ни слова не упустившая из речи Бертилии, которую она презирала, не разразилась ответной бранью.

– До чего же вы злая, Бертилия Мерсело, – с возмущением воскликнула она. Зависть сочится из вашего сердца, как прогорклое масло из лопнувшей бутыли!

Словно даруемое другим отнимается у вас!

– А вам что за дело, подлая интриганка? Разве такой черной и худосочной козявке, как вы, судить о красоте настоящих женщин, вам, девчонке, годной лишь на то, чтобы служить горничной?

– В Ла-Рошели мы родились с вами на одной улице, и вы старше меня всего на три года. В моем возрасте вы готовы были охмурить последнего голоштанника, и из-за вашего подлого кокетства повесили мавра из Голдсборо. На вашем месте я бы не называла себя настоящей женщиной, с этаким-то грехом на совести. (Бертилия отступила с презрительной и насмешливой улыбкой, всем своим видом изображая безразличие.) Так вот, сами вы козявка, – воскликнула Северина, хватая ее за кружевной воротничок, – у вас никогда не будет мужа, какой бы красавицей вы себя ни воображали!

– Вы забываетесь… Вы забываетесь, – возмущалась Бертилия, сотрясаемая Севериной, как сливовое дерево, – дуреха, вы этакая, у меня уже есть… муж.

– Вот уж не повезло неудачнику! Мало он вас бьет. А ну-ка, извинитесь за ваши подлые речи. Во-первых, госпожа Анжелика никакая не седая. У нее золотистые волосы, и все ей завидуют. А вот ваши, если только вы не ополаскиваете их в ромашке… Ха, вот тебе раз, да это настоящий пырей…

И она вцепилась в аккуратно уложенные локоны Бертилии Мерсело, которая, возопив от ярости и боли, в свою очередь, ухватила Северину за волосы, длинным шатром рассыпавшиеся по ее плечам.

Салемские зеваки с благоразумной осторожностью отступили на несколько шагов, опасаясь, как бы и им самим не перепало от этой рукопашной, образовали круг и вслушивались в живой диалог, отмечая про себя, что французский – в самом деле очень красивый язык, и даже явно непарламентские выражения непохожи на площадную брань. В их представлении эти напевные и мелодичные звуки придавали нечто поэтическое тому зрелищу, какое являли собою две красивые папистки, как мегеры таскавшие за волосы и награждавшие друг друга тумаками , вздымая красную пыль их добропорядочного городка.

Этот инцидент, решительно пресеченный вмешательством гугенотов, уроженцев Ла-Рошели Мерсело и Маниго, мог сойти за последнее в летнем сезоне представление, данное «иностранцами» в Массачусетсе.

Глава 14

– У этой Бертилии каменное сердце, – жаловалась Северина Анжелике, которая, как только они взошли на борт, подозвала ее к себе, чтобы обмыть бензойной водой полученные в бою ссадины. – От нее одни только огорчения и ссоры.

Ведь это из-за ее кокетства повесили на грот-мачте мавра господина де Пейрака во время нашего путешествия через Атлантику. Поверите ли, госпожа Анжелика, я даже по ночам просыпаюсь, вспоминая об этом. Мне так жаль несчастного негра. А еще господина де Пейрака, которому пришлось повесить своего слугу. Из-за этой подлой дуры. Хорошо еще, что Куасси-Ба не было с нами на корабле. Тогда господину де Пейраку пришлось бы повесить и его, что было бы еще ужаснее.

– Куасси-Ба никогда бы не поддался на ее провокации.

– Фи! От этой Бертилии Мерсело всего можно ожидать. «Они разбудили злобу людскую и уже не в силах сдержать коней», – процитировала она.

– Оставь в покое свою Бертилию Мерсело! Ведь ее нет на нашем корабле. Ей предстоит продолжить путешествие с отцом в Новую Англию.

– Какой подарочек англичанам! Стоит мне вспомнить, как она обозвала меня черной и худосочной козявкой… И еще в присутствии… в присутствии…

Анжелика догадалась, что Северина имеет в виду молодого долговязого Натанаэля де Рамбурга, треугольное лицо которого, возвышающееся над зыбью голов и остроконечных шляп, она, как ей показалось, заметила перед отплытием.

– Послушай-ка, Северина, – обратилась она к ней, – ты больше не встречалась с этим молодым уроженцем Пуату, другом Флоримона, который так не вовремя зашел навестить меня накануне родов?

– Было дело! – подтвердила Северина с лукавой улыбкой. – Два или три раза.

Но он слишком застенчив, и мне не удалось убедить его еще раз зайти к нам в дом, вечно заполненный посетителями.

– Как жаль! Я собиралась сообщить ему о его семье. Весьма довольная собой, Северина рассказала Анжелике, что побудила молодого человека присоединиться к группе французских гугенотов, с которыми г-н Маниго сошелся в Салеме и пригласил с собою в Голдсборо. Среди них находился уроженец Шаранта, потомственный обойщик, у которого квартировал Натанаэль с тех пор, как прибыл в столицу Массачусетса, не зная толком, как собою распорядиться. Он сейчас в их компании на борту «Сердца Марии», одного из кораблей эскадры, сопровождавшей «Радугу». Анжелика поблагодарила ее за эту инициативу. Долг, который ей предстояло выполнить в отношении этого мальчика, был тягостен: сообщить об убийстве всей его семьи, случившемся шесть лет назад, о чем ему ничего еще не было известно. Теперь же, зная, что он плывет вместе с ними, она решила не спешить с печальными вестями. Как-нибудь она пригласит его на «Радугу» и бережно расскажет обо всем.