Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зябкая, ознобная пора.
– Ха! И зачем бы Проклятому к нам ехать?
– А затем!
– Хо! И к чему бы Проклятому в Тиринф собираться?
– А к тому!
– Хы! И какого…
– А такого! Вот спроси Амфитриона!
– А он знает?
– Он знает!
– И спрошу! Амфитрион! Эй, Амфитрион!
– Чего тебе?
– Твой дедушка Пелопс и вправду к нам едет?
– Ага, – кивнул мальчик. – Со дня на день ждем.
Вредные братья-Спартакиды в голос захохотали, радуясь невесть чему. Они тащились за Амфитрионом от самой палестры, упрямо взбираясь на склон холма. Братьев в акрополе никто не ждал, и чего они хотели – загадка, хоть оракула спрашивай. Все трое сняли сандалии, изгваздавшись в грязюке по колено. Ноги задубели, но это ладно – пятки отмыть проще, чем обувку. Пятки можно вообще не мыть, если мама не видит…
– Амфитрион!
– Ну?
– А у тебя плечо белое?
– Нет.
– Покажи!
– А то ты не видел…
– Покажи! Должно быть белое…
– Иди ты в задницу!
– Ну, задницу покажи…
– Белую!
– Из слоновой кости!
Братья заржали двумя жеребцами. Плечо мальчика – это была их новая, свежайшая забава. А главное, винить Амфитриону было некого, кроме себя. За осень он крепко преуспел в знании своей родословной, и знание, случалось, слетало с языка быстрее, чем ловец-разум успевал схватить его за хвост. Десять дней назад он рассказал Спартакидам, как прадедушка Тантал, интересуясь божественным всеведением, подал Олимпийцам, лучшим друзьям Тантала, дедушку Пелопса – любимого сына – в виде жаркого с травами и кореньями. Собственно, эту историю Амфитрион знал и раньше. Новостью для него стало известие, что Деметра Законодательница [100] по рассеянности слопала-таки плечо дедушки Пелопса. Отрыгнуть съеденное богиня отказалась наотрез. С воскрешением «жаркого» пришлось долго возиться, заменяя плечо новым, костяным. С тех пор у всех потомков Пелопса одно плечо – белое.
Мальчик вспомнил, как долго, уединившись в тихом месте, изучал свои плечи. Чуть шею не вывихнул. Левое и впрямь казалось белее правого. Мама велела ему помыться, и была права – разница исчезла.
– Ты рад приезду дедушки?
– Уймись, Ликий.
– Нет, ты рад?
– Уймись, Фирей.
– А кого ты больше любишь: дедушку Пелопса или дедушку Персея?
– Дедушку Персея.
– Ну и дурак!
– Сам дурак!
– Нет, я умный. Я за Пелопса…
– Приехал Пелопс в Олимпию, – поддержал брата Ликий. – Раз, и Олимпия его! Приехал Пелопс в Аркадию. Раз, и Аркадия его! Приехал Пелопс во Флиунт. Раз – и Флиунт его! Приехал Пелопс в Тиринф. Раз – …
– Раз, и в глаз! – оборвал болтуна Амфитрион. – А дедушка Персей?
Братья покатились со смеху. Чумазые, как два пьяных сатира, они визжали, хрюкали – словом, животики надрывали. Над ними, близясь с каждым шагом, нависала громада тиринфской цитадели. Амфитриону мерещилось, что сама крепость хохочет за компанию со Спартакидами. Драться не было смысла. Спорить – тоже. Все изменилось, и спорить с правдой – только лоб расшибить.
«Мой дедушка – Истребитель. Что бы ни случилось, как бы ни обернулось – Истребитель. Это навсегда. А невежды пусть ликуют. Невеждам только палец покажи. Зато мудрецы – о-о, мудрецы знают…»
– А правда, что у твоего дедушки Пелопса есть волшебная колесница?
– Отстань.
– А правда, что она идет по морю, как по суху?
– Отстань.
– А правда, что ее твоему дедушке Посейдон подарил?
– Правда. Доволен? Вали отсюда…
– А за что он ему колесницу подарил?
– В знак дружбы.
– Дружбы? О-хо-хо! Уа-ха-ха!
Амфитрион обернулся. Гады-Спартакиды издевались. Один задрал хитон, оголив тощие ягодицы. Второй пристроился сзади, изображая пылкую дружбу между Владыкой Морей и дедушкой Пелопсом. Оба дергались и кривлялись. Со стен на братьев, потешаясь, глядели дозорные. Крикнуть бы во все горло, подумал мальчик. Кинуться в драку – да куда там… Честное слово, лучше быть дураком. Чем больше знаешь, тем больше печалишься. Дедушка Пелопс в юности действительно был любовником Посейдона. И колесницу получил за этот подвиг, ни за какой другой. Наклонился, подставился – вот тебе, дружок, и волшебный хомут, и волшебное дышло, и поскачем-ка в края блаженных…
После возвращения из Аргоса мальчику все чаще казалось, что он гораздо старше сверстников. Чувство это крепло в груди, останавливая на краю и поддерживая в беде. Жаль, от него во рту царила горечь, и в душе – горечь. Амфитрион не знал, что это – на всю жизнь. А и знал бы – что он мог сделать?
– Вот приедет дедушка Пелопс! – крикнул Фирей. – И вставит дедушке Персею…
Комок грязи залепил ему рот.
2
– Ты и так правишь в Тиринфе, – сказал Сфенел. – Уже полгода.
Алкей улыбнулся:
– Правит отец. Я замещаю его, когда он занят.
– Занят? – Сфенел фыркнул. – Он занят каждый день, с утра до вечера.
– Это его дело.
– Ночью же он храпит так, что холм трясется!
– Это тоже его дело.
– Нет! Это наше общее дело! Ты знаешь, что к нам едет Пелопс?
– Странный вопрос. Кто не знает об этом?
– И что увидит твой тесть Пелопс в Тиринфе?
– Стены. Людей. Меня. Тебя.
– А еще?
– Нашего отца.
– Вот! Он увидит отца, и решит: не подмять ли мне Тиринф, пока есть возможность? Я тебе скажу, что он должен увидеть здесь! Его встретит Алкей-Мощный, басилей Тиринфа. Его встретит Сфенел-Сильный, брат басилея. А неподалеку, в Микенах, станет бряцать оружием Электрион-Сияющий [101], третий брат. Его встретят наши воины. Его встретит блеск доспехов. И твой чуткий, твой прыткий тесть уберется в Элиду, несолоно хлебавши…
– Наш тесть. Ты помолвлен с его дочерью Никиппой.
– Знаю!
– Время летит стрелой. Ты и оглянуться не успеешь, как она нарожает тебе кучу детишек…
– Знаю! И хочу, чтобы в Арголиде правили мы, а не Пелопс Танталид!
– Ты предлагаешь мне мятеж? Против отца?
Братья-Персеиды беседовали во дворе. Шумный, полный народу двор сейчас как вымер. Мужчины ушли в город. Женщины шушукались в гинекее. У рабов сыскались неотложные дела. Распоследний балбес чуял, что есть разговоры, которых лучше не слышать. А то спросят потом: «Куда ты, братец, глядел?» – и придется моргать аж до берегов туманной Леты. Говорят, теням в Аиде память отшибает. Так нам и здесь, под вольным небом, отшибло – не видел, не слышал, близко не стоял.
Лишь вислоухий щенок, лежа у ног Алкея, с упоением грыз кость.
– Мятеж? – с недоумением переспросил Сфенел. – Что за глупость?
Алкей, сидя на складном табурете, снизу вверх глядел на брата. Встань старший сын Персея, выпрямись, расправь широкие плечи – он оказался бы на ладонь выше Сфенела, тоже парня не из мелких. Судьба благословила Убийцу Горгоны крепким потомством. Увы, на земле не нашлось лекарей, а на Олимпе – богов, кто бы сказал Алкею-Мощному: «Встань и иди!» Когда ты прикован к табурету, ковыляя в поисках места, где бы присесть – это очень способствует пониманию жизни.
– Ты называешь это иначе?
– Разумеется! Мы же не покушаемся на жизнь отца! Пусть живет хоть до ста лет… В достатке! В уважении! Пусть нянчит внуков…
– Хорошая мысль, – кивнул Алкей. – Одобряю.
– Издеваешься? – Сфенел пнул ногой щенка, и тот с визгом умчался прочь. – Ничего, дождешься Пелопса – тесть тебе живо покажет козью морду…
– Я говорил с матерью.
– Да? – оживился Сфенел. – И что?
– Ничего. Я просил ее повлиять на отца.
– Она согласилась?
– Она отказалась. Сказала, что не видит причины.
– Не видит? Весь мир видит, одна Андромеда слепа?
– Иди и сам говори с ней.
– Ну уж нет! Боги, что за семья? Отец рехнулся, мать ему потакает, старший брат – рохля… Я тебе тронос предлагаю! Слышишь? Тронос! Иначе на него воссядет Пелопс Проклятый!
– А чем тебя не устраивает мой отец?
Женский – и весьма скандальный – голос вторгся в беседу мужчин. К спорщикам приближалась Лисидика, жена Алкея. За ней тащился обиженный щенок, всем своим видом показывая: «Вот она вам сейчас задаст! А я под шумок утащу косточку…»
– Всех устраивает, одного Сфенела не устраивает! Чего тебе бояться? О чем переживать? Родичей мой отец не тронет, не из таких! Ты где живешь, болван? На Острове Пелопса! Понял? Живи и помалкивай! Хватит Персею делать из нас посмешище…
В воротах, не замеченный семьей, стоял мальчик. Белизной лицо Амфитриона могло соперничать с мраморной статуей. Еще миг, и он бросился бы на отца с матерью, на родного дядю, презрев узы крови – рвать на части! крушить дедовых оскорбителей! – но щенок радостно тявкнул, и гроза прошла стороной.
Развернувшись, мальчик кинулся со двора.
Рапсод, человек кружевного слова, сказал бы, что циклопическим усилием мальчик превратился в крепость. Воздвиг вокруг себя двойной панцирь стен, засыпал промежуток землей и бутовым камнем, вознес к зимнему, неласковому небу могучие башни – и ополчился против изменников.
