Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А кто знает?
– Кого там Керы принесли? – донесся из недр гинекея сварливый старческий голос. Выбираться наружу карга не собиралась.
– Это Амфитрион! – крикнула рабыня. – Госпожу спрашивает!
– Не ори, я не глухая. К морю госпожа пошла. Она теперь часто к морю ходит. Только-только вышла. Ты беги, малыш. Ноги молодые, догонишь…
– Спасибо!
К морю дорога одна. Если бабушка только что вышла – он ее обязательно догонит!
– К-куда?! – гаркнул в спину караульщик.
– Надо!
И Амфитрион вихрем пронесся через ворота.
Вечерело. Меж холмами копились смутные тени. Отбежав на полсотни шагов, мальчик остановился перевести дух. Поглядел на дорогу: вроде, никого. Зрение в сумерках подводит? На всякий случай он протер глаза; сощурился, глянул из-под ладони, хотя солнца, способного ослепить, не было и в помине.
Дорога пустовала.
Наврала карга! Или напутала. Бабушка ушла давным-давно, а для старой дуры все, что не год назад – «только что». Хорошо еще, если бабушка и впрямь к морю направилась. Иначе ищи ее… По уму, следовало обождать до утра. Или хотя бы задуматься: с чего бы Андромеде – одной, без подобающей свиты – тащиться на берег… Нашлась причина? Значит, вряд ли бабушка, взыскующая одиночества, будет рада свидетелю – хоть внуку, хоть кому. Но деятельная натура Амфитриона требовала: немедленно! Сейчас же! Знал мальчик за собой такое: спать не будет, изведется весь, пока не проверит все возможные способы на излом.
«Не на крыльях же бабушка улетела?» – думал он, быстрым шагом двигаясь в сторону Навплии. Задрав голову к небу – словно надеялся высмотреть там летящую Андромеду – он и впрямь углядел в вышине крылатую тень. «Орел? Точно, орел. Небось, Зевс за бабушкой прислал!»
Засмеявшись, мальчик прибавил шагу.
Андромеду он увидел издалека. Закатный Гелиос прорвался сквозь клочковатую оборону туч, осветив женщину – та застыла на берегу, у кромки прибоя. Длинная тень на песке, мерный шелест волн; безмолвная статуя у воды.
Закат.
Закат жизни.
Амфитрион задохнулся. Печаль была светлой, как осенний лес. Мальчик замер, боясь нарушить хрупкое молчание. Но время шло, закат мерк, подергиваясь пеплом и золой; и он решился.
– Радуйся, бабушка.
– Радуйся и ты, – Андромеда не изменила позы. – Что ты здесь делаешь?
– Я хотел поговорить с тобой.
– О чем?
– О дедушке. Ты же видишь, что с ним творится!
– Вижу.
Женщина обернулась. Ее лицо, подумал мальчик. Что с ее лицом? Взгляд бабушки вызывал оторопь – казалось, Амфитрион был водой в роднике, и Андромеда смотрела сквозь внука, видя позади мальчика кого-то другого. Настоящего. Завтрашнего. Статую на пьедестале – камень грядущих побед и поражений. Очень хотелось оглянуться. Колоссальным усилием мальчик удержал себя от невольного движения.
– Сильный? – Андромеда улыбнулась уголками губ.
И сама себе ответила:
– Сильный, да. Это хорошо.
– Я-то сильный. А дедушка – слабый!
Слова резали хуже острых ножей. Но другого выхода не осталось, что бы там ни значило его имя.
– Ошибаешься.
– Он – пьяница. Его с троноса скинут, а он и не заметит!
– Руки коротки. Тронос твоего деда вровень с Олимпом.
– Бабушка!
– Даже богам не отнять у Персея его имени и места.
– Ага, не отнять! Он как с Дионисом помирился – словно подменили…
– Помирился? Когда?
В голосе Андромеды впервые прозвучал намек на интерес.
– Два года назад! Или нет… три…
– А пьет он с каких пор?
– Вот с тех пор…
– Два года пьет? Три?
– Нет… – смутился Амфитрион.
Что-то было не так. Он все помнил, а вслух сказал – и сразу ясно: неправильно.
– Он с лета пьет. Точно, с лета. Мы из Аргоса вернулись…
– А с Дионисом он когда помирился?
– Выходит, раньше… Давно еще…
В памяти ворочались смутные обрывки, враждуя друг с другом не хуже Пройта с Акрисием. Мириться и складываться в единую картину враги отказывались наотрез.
– Скоро ты будешь помнить то же, что и все, – вздохнула Андромеда. – Это хорошо. Иначе ты сойдешь с ума.
– При чем тут я? Я в своем уме! Надо дедушку спасать!
– Не надо.
– Бабушка!
– Оставь меня. Скоро все закончится, и ты поймешь, что я была права.
– Что закончится? Что?!
– Все.
Она обвела рукой морскую даль.
– Все, – повторила Андромеда. – Уже скоро.
– Когда?
– Десять-пятнадцать лет. Не больше. Я чувствую…
Амфитрион побрел прочь. Ночь валилась с небес темным плащом. Заботилась, кутала с головы до ног в зябкую, безвидную сырость. Озноб пронзал тело до самых костей. Дедушку все бросили. Даже бабушка. Ее бы он точно послушал! А она…
Она смотрела вслед внуку. Рядом с женщиной из подступающего мрака соткался крылатый конь бело-золотистой масти – и на берегу стало чуточку светлей. Сложив крылья, конь оскалил зубы – острые, не лошадиные – но тут же, словно устыдившись, ласково ткнулся мордой в плечо Андромеды. Та положила руку на холку Пегаса [103].
– Ревнуешь? – спросила женщина. – Зря.
Крылатый конь фыркнул.
5
– Сюда! Ко мне!
Перун Громовержца, ударь он ночью во дворец, объятый сном, исполин-гекатонхейр, восстань он из недр земли с целью разрушить акрополь, второй потоп, залей он Арголидскую долину – все напасти, вместе взятые, учинили бы меньший переполох, чем этот безумный вопль.
– Вставайте! Хватит спать!
Мужчины хватались за оружие, развешанное по стенам. Дозорные на стенах, не в силах покинуть пост, до рези под веками вглядывались в сумрак двора. Вопя, как резаные, выскакивали из гинекея нагие женщины. Казалось, враг уже здесь, и волочит их за волосы навстречу рабству и насилию. Мчались мальчишки, выставив перед собой ножи – подарки отцов и старших братьев. Кто-то распахивал оружейные кладовые, призывая разбирать копья. Ковылял Алкей-хромец, проклиная сухую ногу. Бежал Сфенел с мечом в руке. Братья забыли о вчерашнем разговоре, о призраке мятежа. Человеческая плоть выплеснулась из дворца, как вино – из кратера, опрокинутого властной рукой. В едином порыве, готовые сражаться до последнего, они сбегались отовсюду, ибо Персей Горгофон звал сорванным голосом:
– Ко мне!
И откликалось эхом:
– Что?
– Кто?
– Где?!
В испуге разбежались тучи. Ветер, вольный пастух, ринулся вдогон. Луна залила двор желтым молоком. Внизу, под холмом, проснулся город. Гвалт тиринфян вплелся в какофонию, царившую на акрополе. Судя по всему, горожане решили, что Пелопс Проклятый явился в гости заполночь – ворвавшись с отрядом в дремлющую крепость, как и следует доброму другу и близкому родственнику. Горгоны – те, кто ночевал дома – бежали по склону на выручку своему предводителю, собираясь на бегу в крепкий, опасный кулак. А предводитель, голый как при рождении, бешеный, как при взятии Аргоса, пьяный, как сатир в кругу нимф, кричал без умолку:
– Ко мне! Сюда! Я стал прадедом!
И, после краткого, оглушительного мига тишины:
– Ну, стану. Скоро…
– Ты уже прадед, – осторожно сказал Алкей. Верный раб разложил для него ременной дифрос, и Алкей, кряхтя, сел. – Моя дочь тебе кучу правнуков нарожала. И правнучку. Что-то я не помню, чтоб ты так орал…
– Правда, – огорчился Персей. – А я забыл…
И снова воспрял:
– Так то ж какие внуки? А эти, знаешь, какие!
– Какие?
– А такие, что прадед – брат правнука!
Уяснив, что битва откладывается, толпа заворчала. По старой памяти они еще боялись Убийцу Горгоны пуще смерти. До открытых обвинений в безумии – или, не приведи боги, рукоприкладства – дело не дошло. Но бунт зрел в груди людей, грозя однажды вырваться потоком кровавого гноя.
– Тихо! – велел Алкей.
Странное дело – ему подчинились.
– Мы тебя слушаем, отец.
– Его! – Персей вытолкнул вперед бледного человечка. – Его слушайте!
– Кто это?
– Гонец, – прохрипел человечек. – Гонец я… из Мессении…
Он проклинал свое скромное желание заночевать под крышей, а не в чистом поле. Голод и усталость толкнули гонца, прибежавшего после заката, к воротам цитадели – вместо того, чтобы дождаться рассвета в кустах. Караульщики отнеслись к бедняге с пониманием. На кухне ему дали холодной баранины и пива. Но во дворе, бредя в общую спальню, он наткнулся на Персея, вышедшего по нужде – и влип, как муха в мед.
– Говори!
– Горгофона, ваша сестра, – гонец поклонился Алкею со Сфенелом, – благородная супруга Периера Мессенца…
– Короче!
– …говорит вам: «Радуйтесь!» Она…
– Беременна! – догадался Сфенел.
– Если Горгофона в тягости, – Алкей выразительно постучал себя по лбу, смутив брата, – я не удивлюсь. Сколько у нее сыновей?
– Трое, – подсказала Алкею жена. – Тиндарей, Афарей и малыш Левкипп.
– Где трое, – отмахнулся Алкей, – там и четвертый. Сестра плодовита. Но ее дети – внуки нашему отцу, а не правнуки. Будем рассуждать здраво. Малыш Левкипп отпадает. Афарею…
