В огонь и в воду - Амеде Ашар

— Партія совершенно ровна и потому продолжать бой безполезно.

Орфиза улыбнулась; ея глаза взглянули еще ласковѣй на молодого человѣка, который такъ бойко остановилъ тогда Пенелопу, когда она понесла, а теперь устоялъ съ честью противъ одного изъ лучшихъ бойцовъ при дворѣ.

Маркиза д'Юрсель принялась тоже апплодировать и сказала:

— Совершенно какъ двое рыцарей Круглаго Стола! и сама прекрасная Изельда не знала бы, кому вручить пальму.

— А я такъ знаю, прошептала принцесса и, подойдя къ Гуго, сказала ему:

— Вы заслужили розу и я сберегу ее для васъ.

Между тѣмъ Лудеакъ, не пропустившій ни одного движенья Гуго, подошелъ къ нему и сказалъ:

— На вашемъ мѣстѣ, графъ, я бы просто боялся.

— Боялись бы? чего-же?

— Да того, что столько преимуществъ и успѣховъ, при вашей молодости, непремѣнно возстановятъ противъ васъ множество враговъ.

— Милостивый государь, отвѣчалъ Гуго гордо, одинъ императоръ, знавшій толкъ въ дѣлѣ, говорилъ Господу Богу; спаси меня отъ друзей, а отъ враговъ я и самъ сберегу себя… Такъ точно и я скажу и сдѣлаю.

Между тѣмъ графъ де Шиври подалъ руку Орфизѣ де Монлюсонъ, уходившей изъ залы. Принявъ эту руку, какъ будто бы онъ и въ самомъ дѣлѣ заслужилъ такую милость побѣдой, она осыпала его комплиментами, не безъ оттѣнка впрочемъ ироніи.

— Вашъ поступокъ, прибавила она, тѣмъ прекраснѣй и тѣмъ достойнѣй, что вы имѣли, кажется, дѣло съ Рено де Монтобаномъ.

Цезарь почувствовалъ жало, но не моргнувъ отвѣчалъ:

— А по этому случаю, знаете-ли, прекрасная кузина, я могъ бы напомнить вамъ знаменитое двустишіе, вырѣзанное за стеклѣ въ Шамборѣ королевской рукой:

   Jouvent femme varie,   Bien fol qui s'у fie…

— Мнѣ-то этотъ поэтическій упрекъ! Чѣмъ-же я его заслужила?

— Какъ, чѣмъ заслужили! Я думалъ, я мечталъ по крайней мѣрѣ, что вы почтили меня вашей дружбой, и ревность кое-кого изъ нашего общества давала мнѣ право надѣяться, что эта дружба истинная…

— Согласна…

— И вотъ, съ перваго-же шага, вы ставите на ряду со мной… когоже? незнакомца, занесеннаго галопомъ коня своего въ лѣсъ, гдѣ вы охотились!

— Признайтесь по крайней мѣрѣ, что этотъ галопъ мнѣ очень. былъ полезенъ!… Не случись того господина, о которомъ вы говорите, очень можетъ быть, что вы не трудились бы теперь обращаться ко мнѣ ни съ упреками, ни съ комплиментами. Ужь не по поводу-ли высказаннаго мною рѣшенія между вами и графомъ де Монтестрюкъ, вы говорите мнѣ это?

— Разумѣется.

— Но вы должны бы обожать этого графа, который далъ вамъ случай высказаться о вашей страсти публично!

— Что это, насмѣшка, Орфиза?

— Немножко, сознаюсь; но вотъ еще, напримѣръ: вы бы, можетъ быть, обязаны были-мнѣ благодарностью за доставленный мною вамъ прекрасный случай выказать ваше превосходство во всемъ. Неужели же вы, считающійся справедливо однимъ изъ первыхъ придворныхъ, сомнѣваетесь въ успѣхѣ?… Ахъ! кузенъ, такая скромность и въ такомъ человѣкѣ, какъ вы, просто удивляетъ меня!

— Какъ! въ самомъ дѣлѣ одна только мысль дать мнѣ случай одолѣть соперника внушила вамъ это прекрасное рѣшеніе?

— Развѣ это не самая простая и самая натуральная мысль?

— Теперь, когда вы сами это говорите, я ужь не сомнѣваюсь; но самому мнѣ было бы довольно трудно увѣрить себя въ этомъ. И такъ, я принужденъ жить съ графомъ де Монтестрюкъ, несмотря на странность его объясненія въ любви къ вамъ, на сердечно вѣжливой ногѣ?

— О! но вѣдь онъ такъ издалека пріѣхалъ, какъ вы остроумно замѣтили!… прервала Орфиза.

— И даже, продолжалъ де Шиври, крутя усы, вы потребуете, быть можетъ, чтобы за этой вѣжливостью появилось искреннее желаніе оказать ему услугу при случаѣ?

— Такъ и слѣдуетъ порядочному человѣку… да впрочемъ, не это-ли самое вы ужь и теперь дѣлаете?

— Не нужно-ли еще, чтобы я, въ благодарность за вашу столъ лестную для меня любезность, дошелъ до прямой и открытой дружбы?

— Я хотѣла именно просить васъ объ этомъ.

— Развѣ одно ваше желанье не есть уже законъ для того, кто васъ любитъ? Съ этой минуты, графъ де Шаржпноль не будетъ имѣть друга преданнѣе меня, клянусь вамъ.

Орфиза и Цезарь поговорили еще тѣмъ же шутливымъ тономъ, онъ — стараясь поддѣлаться подъ любимый тонъ кузины, она — радуясь, что можетъ поздравить его съ такимъ веселымъ расположеніемъ духа. Проводивъ ее во внутреннія комнаты, онъ сошелъ въ садъ, гдѣ замѣтилъ кавалера Лудеака. Никогда еще, быть можетъ, онъ не чувствовалъ такой бѣшеной злобы. Онъ былъ оскорбленъ въ своемъ честолюбіи столько же, какъ и въ своемъ тщеславіи.

— Ахъ! вскричалъ онъ, герцогиня можетъ похвастать, что подвергла мое терпѣнье чертовски — тяжелому испытанію! но я выдержалъ себя, какъ будто желая испытать, насколько послушны у меня нервы. — Ахъ! ты былъ ужасно правъ! Цѣлый часъ она безжалостно насмѣхалась надо мной со своимъ Монтестрюкомъ! и съ какимъ вкрадчивымъ видомъ, съ какой улыбкой! Она все устроила, только чтобъ угодить мнѣ, и я долженъ бы благодарить ее съ первой же минуты, говорила она… Самъ дьяволъ принесъ сюда этого гасконца и бросилъ его на мою дорогу!… Но онъ еще не такъ далеко ушелъ, какъ думаетъ!… Она хочетъ, чтобъ я сталъ его другомъ… я… его другомъ!

Онъ сильно ударилъ ногой по землѣ.

— А страннѣй всего то, продолжалъ онъ, бросая мрачный взглядъ на Лудеака, что я вѣдь обѣщалъ — я послушался твоихъ совѣтовъ!…

— И отлично сдѣлалъ!… Вспомни знаменитый стихъ на этотъ случай:

   j'embrasje mon rival, mais c' ot pons l'étvuffer!

Это Расинъ написалъ, кажется, и въ твоемъ случаѣ поэтъ оказался еще и глубокимъ политикомъ. Стань неразлучнымъ другомъ его и, право, будетъ очень удивительно, если тебѣ не удастся, подъ видомъ услуги ему, затянуть его въ какое-нибудь скверное дѣло, изъ котораго онъ ужь никакъ не выпутается…. Его смерть будетъ тогда просто случаемъ, который всѣ должны будутъ приписать или его собственной неловкости, или роковой судьбѣ… Но чтобъ добиться такого славнаго результата, не надо скупиться на ласковую внимательность, на милую предупредительность, на прекрасныя фразы. Если бы тебѣ удалось привязать его къ себѣ узами живѣйшей благодарности, ты сталъ бы его господиномъ…. А насколько я изучилъ графа де Монтестрюка, онъ именно способенъ быть благодарнымъ.

Рѣшившись такъ именно дѣйствовать, Цезарь приступилъ къ дѣлу тотчась же. Въ нѣсколько часовъ его обращеніе совершенно измѣнилось и отъ непріязненноcти перешло къ симпатіи. Онъ сталъ ловко-предупредителенъ, постояно стремясь овладѣть довѣріемъ соперника, вложилъ весь свой умъ и всю свою игривость въ ежедневныя сношенія, обусловливаемыя житьемъ въ одномъ домѣ и общими удовольствіями. Гуго, незнавшій вовсе игры въ мячъ, встрѣтилъ въ немъ опытнаго и снисходительнаго учителя, который радовался его успѣхамъ.