Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы - Сергей Ачильдиев

Параллельные заметки. Императорская Россия, начав при Петре с открытия всех границ для иностранцев, желающих переселиться в Россию, преклонения перед их порядками, модами, языком, закончила квасным патриотизмом, еврейскими погромами и откровенным черносотенством, во главе которого стояли полуофициально великий князь Николай Николаевич и неофициально сам Николай II. Аналогичный путь прошла коммунистическая Россия: при Ленине она начала с «пролетарского интернационализма», чтобы при Брежневе-Андропове-Черненко закончить русским великодержавным шовинизмом с русификацией имперских окраин, ограничениями в приёме на работу и учёбу по национальному признаку и, под самый занавес советской власти, реальной угрозой еврейских погромов в обеих столицах. Что это — преемственность политических режимов или неотъемлемая черта, свидетельствующая о вырождении авторитаризма в России?..

В мирные дни межэтническая напряжённость среди петербуржцев проявлялась лишь в обидных прозвищах и мелких, чаще всего словесных, стычках. Однако при всяком крупном социальном потрясении эта таившаяся до времени агрессия мгновенно выплёскивалась наружу.

Когда летом 1831 года столицу поразила массовая эпидемия холеры, на Сенной площади, неподалёку от холерной больницы, располагавшейся в доме Таирова, «народ, — как писал В. Крестовский, — в ужасе метался… подозревал измену, громко говорил об отравах, останавливал экипажи докторов, в которых без исключения подозревал “жидов" и немцев, с яростью кидался на злосчастных сынов Эскулапа, так что “блюстительница общественного спокойствия” ровно ничего не могла поделать.» [17. Т. 2. С. 124].

В ночь на 22 июля 1914 года, спустя два дня после того как Германия объявила войну России, в городе начались волнения. На центральных проспектах разъярённая толпа, охваченная националистическим угаром, сбивала вывески немецких фирм и магазинов, била стёкла, ловила «немецких шпионов» и, наконец, ринулась на Исаакиевскую площадь к посольству Германии. Разгром посольского здания, строительство которого завершилось всего год назад, продолжался несколько суток. Толпа выламывала двери и решётки окон, выкидывала наружу мебель, картины, бумаги, тяжёлые сейфы. Потом говорили и писали, что не устояла и скульптурная группа бронзовых фигур тевтонов с конями — их сбросили на мостовую и утопили в Мойке. «Но в действительности. погромщики сумели сбросить только одного “голого немца” Согласно архивным документам, второго Диоскура и коней позже демонтировали и увезли. Дальнейшая судьба скульптурной группы неизвестна» [7. С. 31–32].

Антигерманский угар охватил и высшую власть. В конце лета Николай II выступил с личной инициативой переименования Петербурга в Петроград, а осенью с его санкции из столицы были высланы почти все столичные немцы. В середине января следующего года, по распоряжению главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, выслали тех, кто всё же остался, — ещё пять тысяч человек.

Февральская, а затем Октябрьская революции резко обострили антисемитские настроения среди многих слоёв городского населения — рабочих, солдат, мелких лавочников, офицерства, духовенства, маргинальной интеллигенции. Порой юдофобская глупость доходила до смешного. Так, в 1917-м по Петрограду гулял лозунг — «Долой еврея Керенского, да здравствует товарищ Троцкий!» [27. С. 165]. Сам Лев Троцкий любил с восторгом рассказывать, что простые солдаты считают его русским, а Ленина — евреем [5. С. 87]. 3 мая 1918 года Максим Горький с горечью писал в газете «Новая жизнь»: «…вокруг нас мы видим немало так называемых “культурных людей”, это люди очень грамотные политически, очень насыщенные различными знаниями, но их житейский опыт, их знания не мешают им быть антисемитами.» [12. С. 143].

Отзвуки тех юдофобских страстей можно отыскать во многих записях петроградцев революционных лет. Вот, к примеру, «Дневник 1921 года» поэта Михаила Кузмина: «Молодые актёры ходят. Много приятных, высокого роста, хотя наполовину жиды» [17а. С. 436]. А вот свидетельство уже упоминавшегося историка Соломона Волкова: «Помню, каким шоком было для меня обнаружить при разборке архива скончавшегося в 1971 году ленинградского музыковеда и композитора Валериана Богданова-Березовского, которого я знал безупречным джентльменом, его дневниковые записи начала 20-х годов о разговорах с молодым Шостаковичем на тему о “жидовском засилье” в искусстве. (Теперь эти записи частично опубликованы.) Зрелого Шостаковича заподозрить в антиеврейских настроениях, разумеется, невозможно: о его непримиримом отношении к антисемитизму говорят многочисленные свидетельства. Как вспоминал Лебединский, слово “антисемит” было для Шостаковича равносильно ругательству или определению — “это не человек”» [10. С. 556–557].

Эпидемия юдофобии во второй половине 1910-х — начала 1920-х годов охватила и некоторых иностранцев, оказавшихся в ту пору в Петрограде. Приведу ещё одну красноречивую цитату — из показаний представителя американской епископальной церкви А. Саймонса, с которыми он выступил в 1919 году на слушаниях «Оверменской комиссии» Сената США. Прослужив настоятелем методистской епископальной церкви в Петрограде одиннадцать лет, вплоть до октября 1918 года, его преподобие глубоко впитал в себя атмосферу столицы русской революции:

«С а й м о н с…больше половины этих агитаторов в так называемом большевистском движении были жиды.

Н е л ь с о н (сенатор. — С. А.). Евреи?

С а й м о н с. Да, евреи-отступники. Я не хочу ничего говорить против евреев как таковых. Я не сочувствую антисемитскому движению, никогда ему не сочувствовал и, думается мне, не буду сочувствовать. Я против него. Я с омерзением отвергаю какие бы то ни было погромы. Но я твёрдо убеждён, что эта революция — дело жидовских рук.» [1. С. 12–13].

В действительности, по данным 1918 года, в петроградской организации РКП(б) евреи составляли всего 2,6 % [31. С. 142–143]. Однако среди коммунистических вождей они и вправду играли самую заметную роль. Достаточно назвать пятерых: Лев Троцкий — ближайший ленинский сподвижник, фактически руководитель Октябрьского переворота, создатель Красной армии и первый нарком иностранных дел; Григорий Зиновьев — председатель Петросовета, предложивший после убийства М. Урицкого «разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице» [16. С. 184]; Яков Свердлов — председатель ВЦИК, лично давший согласие на убийство царской семьи; Моисей Урицкий — глава Петроградской ЧК; Моисей Володарский — комиссар по делам печати, пропаганды и агитации Петрограда, задушивший в городе всю свободную прессу. И вообще «в первое десятилетие после 1917 года доля евреев в партийном и государственном руководстве значительно превышала их долю в населении. Весьма много евреев было на высших постах в Красной армии и в тайной полиции — ГПУ-НКВД. Ещё больше в наркоматах иностранных дел и внешней торговли — предполагалось, что евреи лучше русских знают иностранные языки и лучше чувствуют себя в чуждом окружении» [18. С. 245–246].

Понимание того, почему евреи, наиболее притесняемые из всех нацменьшинств царской России, очутились на ответственных постах столь радикального политического движения, лежало на поверхности. Как и причины, по которым так много было среди петроградских большевиков латышей (10 %), поляков (6,3 %), белорусов и эстонцев (3,7 %), литовцев (2,6 %). Однако там, где речь заходит о национальном вопросе, яд ксенофобии убивает в человеке всякую способность даже к самой поверхностной логике. Тем не менее российские антисемиты до сих пор не устают подчёркивать, что коммунисты — порождение мирового еврейства и при этом приводят даже цифры и факты, почерпнутые, главным образом, «из двух книг, опубликованных в нацистской Германии: “Большевизм и еврейство" Германа Феста (1934) и “Евреи за спиной Сталина” Рудольфа Коммоса (1938 и 1944)» [18. С. 245].

С началом Великой Отечественной войны можно было ожидать выступлений против питерских немцев. Но никаких эксцессов замечено не было. Во-первых, к началу 1940-х этнических немцев в Ленинграде оставалось уже мало. Во-вторых, многие, особенно молодёжь, под воздействием тотальной советской пропаганды верили в «пролетарский интернационализм». А в-третьих, немало было и таких, на кого в первые недели и месяцы военная машина Германии произвела такое сильное впечатление, что они опасались, как бы вскоре солдаты Гитлера не вступили на улицы Питера, а потому не хотели ссориться с возможным оккупантом. Когда Военный совет Ленинградского фронта дважды — в августе 1941-го и в марте 1942 года провёл выселение из города немцев (а также финнов), потому что они рассматривались советским руководством как потенциальная «пятая колонна» противника, реакция ленинградцев оказалась неожиданной. Акцию властей они оценили… с антисемитских позиций: «это проделки евреев с целью завладеть лучшими квартирами» [21. Т. 1. С. 296–297].