Уроки милосердия - Джоди Линн Пиколт

— Это не девушка! — выпалил Франц. — Это Артур Гольдман. Он здесь живет.

Я не сразу понял, что он говорит о мальчике-еврее, своем однокласснике из гимназии.

Большинство евреев уехали из нашего города. Не знаю, куда они направились — в большие города, может быть, в Берлин… Если честно, меня их судьба совершенно не волновала. Однако, похоже, она волновала моего брата.

— О господи! И поэтому ты не хочешь идти в СС? Потому что любишь евреев?

— Не будь идиотом…

— Это не я идиот, Франц! — возразил я. — Не я вожу дружбу с врагами рейха!

— Он мой друг. Он не ходит в школу, поэтому я ношу ему книги. Вот и все.

— У тебя брат, который вот-вот станет офицером СС, — негромко произнес я. — Перестань водиться с жидами!

— Нет, — ответил брат.

Нет.

Нет!

Я уже и не помнил, когда мне кто-нибудь отказывал.

Я схватил его за горло.

— И как, по-твоему, это будет выглядеть, когда о вашей дружбе узнает гестапо? После всего, что я сделал, чтобы защитить тебя, ты готов разрушить мою карьеру! — Я ослабил хватку, и Франц, согнувшись, закашлялся. — Брат, будь мужчиной! Хоть однажды за свою никчемную жизнь будь, черт побери, мужчиной!

Он отпрянул от меня.

— Райнер, в кого ты превратился!

Я нащупал в кармане сигарету, прикурил, затянулся.

— Возможно, я погорячился, — признал я, смягчившись. — Но я должен тебя предупредить… — Я выпустил колечко дыма. — Скажи Артуру, что больше не можешь к нему приходить. Или я сделаю так, что тебе некого будет навещать.

Спокойное лицо брата дрогнуло. Он смотрел на меня с выражением, которое я настолько часто видел за минувший год, что у меня выработался к нему иммунитет.

— Пожалуйста, — взмолился Франц, — ты этого не сделаешь!

— Если ты действительно хочешь спасти своего друга, держись от него подальше, — посоветовал я.

Через две ночи я проснулся оттого, что брат сжал мою шею.

— Ты обманул, — прошипел он. — Ты обещал ничего не делать Артуру!

— И ты солгал, — ответил я. — Иначе откуда бы ты знал, что они уехали?

Было несложно посеять семена нетерпимости, дать семье понять, что они здесь нежеланные жители. Я, если честно, не заставлял их уезжать из города. Они руководствовались только инстинктом, чувством самосохранения. Я поступил так, потому что знал: там, где я силен, мой брат слабак, и он будет продолжать навещать Артура. Вот и доказательство того, что я поступил правильно. Сегодня это книги, завтра будет еда. Деньги. Убежище. Этого я допустить не мог.

— Я сделал тебе одолжение, — стиснув зубы, произнес я.

Брат ослабил хватку. В неярком свете луны я рассмотрел на его лице выражение, которого не видел прежде. Глаза у него были черные и пустые, зубы яростно стиснуты. Создавалось впечатление, что в эту секунду он готов меня убить.

Я понял, что мама может не волноваться. Даже если Франца силой приведут в военкомат, даже если он так и не поступит в университет и его, как и меня, отправят на курсы офицеров; даже если он будет сражаться на передовой — он сможет выжить в этой войне.

Больше мы об Артуре Гольдмане не заговаривали.

За месяцы, проведенные в гитлерюгенде, я изучил книгу «Майн кампф» — «Моя борьба», участвовал в военных стратегических играх, сдавал бесконечные экзамены, на основании которых исключался каждый третий курсант нашей программы. У нас были занятия по тактике, ориентированию на местности и по карте, строевая и политическая подготовка, стрелковая подготовка. Мы изучали технические достижения в области вооружения, ходили на стрельбища, зубрили иерархию СС и полиции. Нас учили управлять танком, выживать в дикой природе, чинить сломанный автомобиль… Из нас воспитали солдат, обладающих знаниями, решимостью и выносливостью выше среднего. В 1940 году я окончил школу в звании младшего лейтенанта СС, унтерштурмфюрера. Меня командировали в центральное представительство в Польше, и я служил там до 24 апреля 1941 года, когда была сформирована первая пехотная бригада СС.

Мы являлись специальным подразделением СС, подчиненным непосредственно личному штабу рейхсфюрера СС, и нас использовали для расстрелов мирного населения. Будучи унтерштурмфюрером, я руководил одной из пятнадцати операций, которые проводил 8-й пехотный полк СС, подчиненный вермахту. Мы продвигались по северной Украине, от Дубно к Ровно и Житомиру. Делали мы все то же самое, что и в Польше несколько лет назад, с одним исключением — еврейских лидеров и политических противников оставалось все меньше.

Мой начальник, гаумпштурмфюрер Фолькель, отдавал приказы сгонять всех политически неугодных, всех этнически неполноценных — цыган, например, и евреев — мужчин, женщин, детей. Мы должны были забирать все ценные вещи и одежду, выводить их в поле или к рвам в окрестностях завоеванных деревень и городов и уничтожать.

Reinigungsaktionen (акции по зачистке) происходили следующим образом: мы приказывали евреям явиться в определенное место — в школу, тюрьму или на завод — и отводили их туда, где все было подготовлено заранее. Некоторые из этих мест были естественными рвами, другие — вырыты самими заключенными. После того как они отдавали одежду и ценности, мы отводили их к яме. Будучи командиром подразделения, я отдавал приказ, а добровольцы и унтер-офицеры, солдаты СС, поднимали карабины и стреляли арестованным в затылок. Перед тем как подвести к яме очередную группу, трупы сбрасывали вниз.

Я ходил между тел, находил тех, кто еще шевелился, и делал контрольный выстрел.

Я не задумывался над тем, что делаю. Да и как я мог думать? Человек раздет донага, ему кричат, чтобы он быстрее бежал к яме, а рядом бегут его дети. Он смотрит вниз, видит родных и друзей, которые умерли за минуту до него, и ждет своего часа. Потом чувствует, как в затылок вонзается пуля, как на него валится тело незнакомого человека… Думать — значит допускать, что мы убиваем людей, а для нас это были не люди. Иначе что бы они сказали о нас?

Поэтому после каждой такой акции мы напивались до беспамятства, а потом нам снились кошмары: после того как все тела оказывались в яме, оттуда начинал бить кровавый гейзер… Мы напивались, чтобы не чувствовать зловония, исходившего от трупов. Мы пили до тех пор, пока перед мысленным взором не переставал появляться, словно вытатуированный в памяти, ребенок, который выбрался из-под завала сплетенных тел и, окровавленный, бегал вокруг ямы, плакал и звал родителей, пока я не положил конец нашим страданиям и не пристрелил его…

Некоторые сходили с ума, и я боялся, что меня может постигнуть та же участь. Среди нас был лейтенант, чей боец однажды ночью вышел из лагеря и застрелился. На следующий день этот лейтенант отказался — просто взял и отказался! — стрелять в арестованных. Фолькель отправил его на передовую.