Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм - Эллен Датлоу

Тем временем жители стали подозревать, что обожавшая землянику девица была ведьмой. Она не понимала всей тяжести своего положения и продолжала приходить в дом моей прапрабабушки, да так, словно та была ее собственной матерью, а не женщиной, чьего мужа она украла. Говорят, что прапрабабушка спускала на нее собак, но когда те видели белые локоны и ощущали исходящий от девицы аромат земляники, то лизали ей руки и ноги и провожали ее к дому. Их языки свисали из пастей, и они упорно скалились на прапрабабушку, которая с ледяным видом поворачивалась спиной к девице. Последняя же была безмерно наивной или же дьявольски хитрой и, ничего не замечая, щебетала о долгих поездках своего мужа, об одиноком доме на холме, об ужасах предстоящей зимы. Вся эта болтовня никак не действовала на прабабушку до тех самых пор, пока, как говорят жители, колдовство не набрало полную силу, и тогда люди увидели, как они с прапрабабушкой вместе отправились к скалистым холмам, чтобы проводить дни так же счастливо, как если бы они были матерью и дочерью или двумя старыми подругами. Может быть, на том все и закончилось бы, увяли слухи и пересуды, и люди забыли бы о том, как странным образом округлились талии обеих женщин, если бы не шокирующая новость о том, что они обе носили ребенка от прапрадедушки. Одни говорили, что это было странным совпадением, другие считали такую странность трюком.

Корабль прапрадедушки не вернулся вместе с остальными пиратскими шхунами, и другие пиратские жены не выказывали земляничной ведьме никакого сочувствия. Прапрадедушка был известным морским волком, поэтому, по общему мнению, он не мог утопить, разбить свое судно, послушавшись колдовского зова сирен, а просто бросил свою жену-ведьму.

Всю ту зиму у первой и второй жен прапрадедушки росли подозрительно одинаковые животы, как будто соизмеряясь друг с другом и придерживаясь одинакового объема. В конце концов земляничная жена перестала заботиться об очаге и доме и научилась печь хлеб, который, как сказала прапрабабушка, было бы удачнее назвать крекером, и готовить суп, который пах слишком… спело, но, похоже, очень нравился собакам. За это время волосы прапрабабушки стали кудрявыми, а ее губы, которые всегда казались лишившимся мачты кораблем, бросившим якорь в бухте ее лица, стали по форме напоминать землянику. К весне, когда обеих женщин увидели вместе, животы уже пропали, и в руках у них был лысый голубоглазый младенец. Их часто путали, принимая за сестер, и сами жители порой не могли разобрать, кто из них был ведьмой, а кто — околдованной.

Примерно в это время, как раз в разгар вспыхнувших среди жителей споров о том, когда лучше всего сжечь ведьму (решили, что после того, как ребенок, чье происхождение оставалось непонятным, будет отнят от груди), возвратился прапрадедушка и привез с собой корабль, доверху наполненный земляникой. Запах ее был таким тяжелым, что заставлял собак сходить с ума. Прапрадедушка земляникой свел с ума жителей, а затем, когда их страсть к ягодам возросла до невероятных размеров, прекратил их кормить и стал обменивать землянику на золото, — то был план, который нашептали ему две его жены, пока он держал на руках младенца, сосавшего землянику так, как другие дети — материнскую грудь.

Вот так прапрадедушка заработал приличное состояние и построил замок, очертаниями похожий на корабль, заросший виноградными лозами, с комнатой в самом конце, подальше от моря, которую сделал полностью из стекла и круглый год хранил там землянику. Он жил там с двумя женами и ребенком — девочкой, поэтому никто не знает, кто же был матерью в нашем роду.

Конечно же, она не осталась навсегда и однажды ночью ушла, слишком жестокая и бессердечная, чтобы объяснить свой уход. Прапрадедушка выкрикивал ее имя часами, так, словно она просто потерялась, пока наконец не пал на стеклянный пол в земляничной комнате, давя ягоды своим мощным телом и катаясь в соке, словно раненое животное. Его жена нашла его и отмыла в горячей ванне. Они снова научились жить вместе без земляничной ведьмы. Люди, которые не знали об их истории, часто говорили, что они похожи на двух влюбленных. Жители деревни настаивали, что оба они прокляты, и их жизнь подобна огонькам свечи, зажженным на окне в ожидании возвращения ведьмы. Конечно же, она так и не пришла.

Снаружи, в ночи, было так холодно, что даже луна казалась промороженной насквозь. Она отбрасывала ледяной свет на их бледный двор. Мужчина изучал лицо любимой, освещенное мертвенным светом, как если бы видел впервые, открывая что-то новое, что-то, чего не замечал все те семь лет, на протяжении которых они были вместе. Что-то в сочетании лунного света и отблесков огня странным образом делало ее похожей на ожившую статую. Она улыбнулась ему и тряхнула волосами.

— Ну, вот я и рассказала тебе эту историю, чтобы объяснить: если когда-либо ты проснешься и обнаружишь мое исчезновение, причина его не в том, что я разлюбила тебя. Это все проклятая кровь земляничной ведьмы, не знающей покоя.

— А что стало с ней?

— О, этого никто не знает. Одни говорят, что у нее был любовник, пират из соседней бухты, и они уплыли вместе, бороздя моря в поисках земляники. Другие уверены, что она была заколдованной русалкой и вернулась назад в море. Кто-то рассказывает, что она уехала в Америку и там была сожжена на костре.

— И что, как ты думаешь, случилось на самом деле?

Она откинулась назад и, закрыв глаза, вздохнула.

— Я думаю, она все еще жива, — прошептала она наконец. — Своей ненасытностью разбивает мужские сердца.

Он изучал ее, неподвижную ледяную статую, объятую отблесками огня.

— Теперь твоя очередь, — сказала она, так и не открыв глаза, и голос ее был удивительно далеким. Блеснули ли слезинки в уголках ее глаз?

Он отвернулся и прочистил горло.

— Ладно, хорошо, вот моя история. Какое-то время я работал в Касторе, близ Рима, в маленьком местном музее изобразительного искусства. У меня не было достаточной квалификации, чтобы работать там, но, по-видимому, я был самым квалифицированным из всех девятисот пятидесяти четырех жителей Кастора. Правда-правда, я тебя не разыгрываю. Это и в самом деле была милая маленькая коллекция. Большинство жителей, по крайней мере хоть однажды, да приходили посмотреть картины, но, по-моему, они так же интересовались коврами, светильниками и количеством рыбы в реке, как и работами старых мастеров. И, конечно же, музей никогда не испытывал такого наплыва людей, как на бейсбольное поле или зал для боулинга за городом.

А случилось следующее. В тысяча девятьсот тридцатом году Эмиль Кастор, сколотивший состояние на продаже сладких леденцов от кашля, решил построить рыбацкий домик. Он купил живописный участок, поросший лесом, на окраине того, что впоследствии стало маленьким селением, и построил свою «хижину»: милый домик на шесть спален, три ванны, с четырьмя каминами и громадными окнами с обратной стороны дома, смотревшими на реку. Даже несмотря на то что ко времени моего приезда в Касторе жила почти тысяча человек, к реке на водопой продолжали приходить олени.

Перед самой своей смертью в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году Эмиль Кастор написал в своем завещании, что дом надлежит превратить в музей для хранения его частной коллекции. Все свое состояние он завещал направить на выполнение этого проекта. Конечно же, его родственники — сестра, несколько старых двоюродных братьев и сестер, племянниц и племянников — годами оспаривали это решение, но мистер Кастор был непреклонным человеком, а законность завещания — непробиваемой, как скала. Чего никак не могла понять его семья, — кроме того, конечно, что они считали это актом неимоверной жестокости с его стороны, — так это того, откуда же взялась такая любовь к искусству. Ведь это был тот самый мистер Кастор, который всю жизнь увлекался охотой, рыбалкой, слыл этаким дамским угодником (хотя так и не женился), курил сигары (которые перемежал с лимонными конфетами от кашля) и построил свое маленькое состояние на своем «мужском подходе», как написала в одном из своих писем его сестра.

Кухня разделялась пополам стеной — уродливым сооружением, приходившимся одной своей стороной как раз на середину того, что когда-то было огромным чудесным окном, выходящим на реку. Принявший такое решение и столь убого воплотивший его в жизнь, без всякого сомнения, не был ценителем архитектуры. Несуразная постройка была настоящим оскорблением чистоты этого места. То, что осталось от изначальной комнаты, превратилось в обыкновенную кухню: холодильник, печь, большая раковина, мраморные поверхности, пол, отделанный мозаикой из черепицы; рядом с оставшимся куском огромного окна было прорублено маленькое окошко из цветного стекла в стиле Шагала. Несмотря на переделки, комната все еще была прекрасна, а искусно продуманная кухня оказалась очень удобной для нашего малочисленного персонала.