Книжный вор - Маркус Зузак

Полные горсти мерзлой воды кого хочешь заставят улыбнуться, но никому не помогут забыть.

Смотрите, вот она.

СНЕГОВИК

Начало 1942 года для Лизель Мемингер кратко описывается примерно так:

Ей исполнилось тринадцать лет. Грудь у нее еще оставалась плоской. У нее еще не начались кровотечения. Молодой человек из подвала теперь был у нее в постели.

* * * ВОПРОС И ОТВЕТ * * * Как Макс Ванденбург оказался в постели Лизель? Он упал.

Мнения были разные, но Роза Хуберман заявила, что корень зол — прошлое Рождество.

24 декабря было голодным и зябким, но был и крупный плюс — никаких долгих визитов. Ганс-младший одновременно стрелял в русских и продолжал бойкотировать семейное общение. Труди смогла заехать только в выходные перед Рождеством, на несколько часов. На праздник она уезжала с семьей, где работала. На каникулы для совершенно иного класса Германии.

В сочельник Лизель принесла в подарок Максу две пригоршни снега.

— Закрой глаза, — сказала она. — Вытяни руки.

Как только снег перешел из рук в руки, Макс поежился и рассмеялся, но глаз не открыл. Сначала он лишь наскоро попробовал снег, позволив ему впитаться в губы.

— Это сегодняшняя сводка погоды?

Лизель стояла рядом.

Она тихонько тронула Макса за рукав.

Тот снова поднял ладонь ко рту.

— Спасибо, Лизель!

Таково было начало самого чудесного на свете Рождества. Мало еды. Никаких подарков. Зато у них в подвале был снеговик.

Доставив первые пригоршни снега, Лизель убедилась, что на улице никого нет, а потом вынесла из дому все ведра и кастрюли, какие только нашла. И насыпала в них с горкой снега и льда, покрывавшего узкую полоску мира — Химмель-штрассе. Наполнив все емкости, Лизель внесла их в дом и стаскала в подвал.

Раз уж все по-честному, Лизель первой бросила снежок в Макса и получила ответный в живот. Макс даже бросил один в Ганса Хубермана, когда тот решил заглянуть к ним.

— Arschloch! — взвизгнул Папа. — Лизель, дай-ка мне снега. Полное ведро! — На несколько минут они забыли. Визга и выкриков больше не было, но то и дело вылетали короткие смешки. Ведь они были всего лишь люди, они играли в снегу, но в доме.

Папа поглядел на полные снега кастрюли.

— А что будем делать с остальным?

— Снеговика, — ответила Лизель. — Надо слепить снеговика.

Ганс покричал Розу.

В ответ ему швырнули привычное:

— Что там еще, свинух?

— Спустись-ка, а?

Когда жена появилась, Ганс Хуберман рискнул жизнью, броском отправив в нее великолепный снежок. Совсем чуть-чуть промазав, тот ударил в стену и рассыпался, дав Маме повод ругаться, не переводя дыхания, довольно долго. Пробранившись, Роза спустилась и помогла им лепить. Потом даже принесла пуговицы для глаз и носа и кусок бечевки для снеговиковой улыбки. И даже шарф и шляпу надели на снеговика, росту в котором было всего полметра с небольшим.

— Это карлик, — сказал Макс.

— Что будем делать, когда растает? — спросила Лизель.

У Розы уже был готов ответ:

— Ты его подотрешь, свинюха, да скоренько.

Папа не согласился:

— А он не растает. — Он потер руки и подышал в них. — Тут такой мороз.

И хотя снеговик все же растаял, где-то в душе каждого из них он так же гордо и высился. Наверное, стоял у каждого перед глазами, когда они в тот сочельник наконец заснули. В ушах звучал аккордеон, в глазах маячил снеговик, а Лизель еще и думала о словах Макса, когда простилась с ним у камина.

* * * РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ПОЗДРАВЛЕНИЕ ОТ МАКСА ВАНДЕНБУРГА * * * — Часто мне хочется, чтобы это все скорее закончилось, Лизель, но тут ты обязательно берешь и делаешь что-нибудь такое — например, спускаешься в подвал со снеговиком в руках.

Увы, тот вечер предвещал Максу резкое ухудшение здоровья. Первые симптомы были довольно невинны и типичны. Постоянный озноб. Дрожащие руки. Участившиеся видения боксерского матча с фюрером. И лишь когда его перестали согревать отжимания и приседания, он забеспокоился всерьез. Как близко бы к огню он ни садился, все равно не мог добиться хоть сколько-нибудь нормального самочувствия. День ото дня вес его, спотыкаясь, спадал. Режим упражнений поломался и рассыпался, а Макс остался лежать щекой на угрюмом полу подвала.

До самого конца января Макс пытался поставить себя на ноги, но к началу февраля дошел до ручки. С трудом просыпался у огня, залеживался до позднего утра, рот у него кривился, а скулы стали распухать. Когда его спрашивали, он говорил, что с ним все нормально.

В середине февраля, за несколько дней до тринадцатилетия Лизель, он вышел к камину на пределе сил. И едва не упал в огонь.

— Ганс, — прошептал он, и его лицо будто стянуло судорогой. Ноги подогнулись, и он ударился головой о футляр аккордеона.

Тут же деревянная ложка плюхнулась в суп, и рядом с Максом оказалась Роза Хуберман. Она взяла в руки голову Макса и рявкнула через всю комнату на Лизель:

— Что стоишь столбом, принеси одеял. Положи на свою кровать. А ты! — Это настал черед Папы. — Помоги мне поднять его и перенести в ее комнату. Schnell!

Лицо Папы озабоченно натянулось. Его серые глаза лязгнули, и он в одиночку поднял Макса. Тот был легок, как ребенок.

— Может положим его здесь, к нам на кровать?

Но Роза уже подумала об этом.

— Нет. Здесь весь день должны быть открыты шторы, а то подозрительно выглядит.

— И то верно. — Ганс вынес Макса из комнаты.

С одеялами в руках Лизель стояла и смотрела.

В коридоре — безвольные ступни и свисающие волосы. С него свалился ботинок.

— Шевелись.

Мама по-утиному вступила в комнату следом.

* * *

Положив в постель, они завалили и замотали Макса одеялами.

— Мама?

Говорить дальше у Лизель не сразу хватило духу.

— Что? — Волосы у Розы были так туго стянуты в узел, что оторопь брала. Когда она повторила вопрос, эти волосы, похоже, натянулись еще сильнее. — Что, Лизель?

Девочка подошла ближе, боясь ответа.

— Он живой?

Узел кивнул.

Роза обернулась и сказала со всей твердостью:

— Послушай-ка, Лизель. Я не для того взяла этого человека в дом, чтобы смотреть, как он помирает. Ясно?

Лизель кивнула.

— Теперь ступай.

В коридоре Папа обнял ее.

Ей это было очень нужно.

Позже Лизель подслушала ночной разговор Ганса и Розы. Мама уложила ее спать у них в комнате, рядом с их кроватью, на полу, на матрасе, который притащили из подвала. (Были подозрения, не заразный ли он, но в итоге заключили, что для страхов нет оснований. Ведь Макс страдал не от инфекции, так что матрас принесли и застелили свежей простыней.)

Полагая, что девочка уже спит, Мама высказала свое мнение:

— Это все чертов снеговик, — зашептала она. — Наверняка с него все началось — возиться со снегом и льдом в такой холодрыге.

Папа был настроен более философски:

— Роза, это началось с Адольфа. — Он приподнялся. — Надо его проверить.

В течение ночи Макса проведали семь раз.

* * * СЧЕТ ПОСЕЩЕНИЙ МАКСА ВАНДЕНБУРГА* * * Ганс Хуберман: 2 Роза Хуберман: 2 Лизель Мемингер: 3

Утром Лизель принесла из подвала его книгу рисунков и положила на тумбочку у кровати. Ей было ужасно, что в прошлом году она заглянула в эту книгу, и теперь Лизель держала ее плотно закрытой из уважения.

Когда в комнату вошел Папа, Лизель не обернулась и не посмотрела на него, но заговорила в стену над Максом.

— И зачем я притащила весь этот снег? — сказала она. — Ведь это все от него, так, Папа? — Она сцепила руки, словно для молитвы. — Зачем мне понадобилось лепить этого снеговика?

Но Папа, к его несгибаемой чести, остался тверд.

— Лизель, — сказал он, — так было надо.

Часами она сидела с Максом, пока тот дрожал, не просыпаясь.

— Не умирай, — шептала она. — Макс, пожалуйста, не умирай.

Он был вторым снеговиком, который таял у нее на глазах, только этот был другой. Парадокс.

Чем холоднее он становился, тем сильнее таял.

Это было как Максов приезд, снова.

Перья снова превратились в хворост. Гладкое лицо стало грубым. И признаки, которые высматривала Лизель, были на месте. Макс был жив.

В первые несколько дней она садилась и говорила с ним. В свой день рождения она рассказывала ему, что на кухне его дожидается огромный торт, если только он очнется.

Он не очнулся.

Торта не было.

* * * ФРАГМЕНТ ПОЗДНЕЙ НОЧИ * * * Много позже я понял, что в те дни я и вправду побывал на Химмель-штрассе, 33. Должно быть, в один из тех редких моментов, когда девочки с ним рядом не было, потому что я видел только мужчину в кровати. Я встал на колени. Приготовился сунуть руки сквозь одеяла. И тут он воспрянул — с непостижимой силой оттолкнул мою тяжесть. Я отступил — столько работы ждало меня впереди, что мне было в радость встретить отпор в этой темной тесной комнате. Я даже позволил себе на миг закрыть глаза и замереть в безмятежности, прежде чем вышел вон.

На пятый день в доме случилось большое оживление — Макс открыл глаза, пусть лишь на несколько секунд. Он мало что увидел, кроме Розы (и в каком, должно быть, жутком увеличении), которая, схватив суповую миску, едва не выплеснула ему в рот, как из катапульты.