Катары - Роже Каратини

Предметом раздоров, чаще всего всплывавшим в их словесных стычках, была ошибка, которую они совершили, разрушив старую Тулузу.

«Мы пожали то, что посеяли, — сказал один из сторонников «благородного графа» де Монфора. — Причинив столько зла этому городу, и так безжалостно, мы толкнули его в объятия прежнего графа, Раймонда VI, которого Тулуза считает теперь своим спасителем».

«Тот, кто завоевывает земли героическими усилиями, а затем ведет себя жестоко, истязает и убивает людей, пробуждает во всех злобу и враждебность и когда-нибудь пожнет плоды неутоленной ненависти, — подхватил один из самых давних крестоносцев Монфора, Робер де Пикиньи. — Побежденный сеньор — в данном случае бывший граф Тулузский — вскоре возродится из мертвых. Северным французам это свойственно: завоеватели по природе, они умеют возвыситься до орлиных вершин, но, оказавшись на самом верху колеса Фортуны, раздуваются от гордыни, лестница под ними рушится, и вот они уже летят носом в грязь. Именно из-за своей гордыни и глупой, безумной жажды воевать когда-то погибли в Испании Оливье и Роланд, и вот почему, — мудро закончил свою речь сеньор де Пикиньи, — Симон де Монфор теряет теперь свои земли, отдав их нашим чертовым крестоносцам: завоевав все, он увеличил налоги, стал грести деньги, ограбил народ и причинил Тулузе столько страданий, что город открылся навстречу старому графу Раймонду как спасителю, когда тот приблизился к стенам своего прежнего города. Каким безрассудством было отдавать этот край таким разбойникам, таким негодяям, такому сброду!»

После долгих месяцев изнурительного труда к концу 1217 года «Новая Тулуза» понемногу стала обретать очертания. Ги де Левис, который следовал за Симоном де Монфором с августа 1209 года, с тех пор, как был взят Каркассон, побуждал благородного графа действовать быстро.

«Граф, довольно речей, — вскричал Ги де Левис.

[...]

В один из ближайших дней, в час, когда на башне

часовой протрубит зорю, нападем на город.

[...]

Зима темна, сурова, ее короткие дни неласковы.

Тулузцы будут с женами в постели:

пока они продерут глаза и натянут штаны,

наши люди и кони будут уже на месте:

перескочив через рвы, преодолев заграждения,

мы перебьем стражу у ворот.

[...]

Пусть меч, гром, огонь, резня

и льющаяся кровь к вечеру укажут,

кто должен праздновать победу, а кто падет.

По крайней мере, если проиграем, так умрем с честью».

За этими словами последовало недолгое молчание, затем рыцарь Алан де Руси насмешливо откликнулся:

«Бога ради, мессир Ги, [...]

идите первым. Если граф, ваш друг,

последует за вами, я буду третьим...»

Монфор выбранил рыцаря и сообщил своим приближенным о том, какое решение он принял и к какой стратегии намерен прибегнуть:

«Алан, Ги сто раз прав,

мы сделаем так, как он сказал.

[...]

Завтра, на рассвете, облачившись в доспехи,

часть наших людей верхом на арабских конях

двинется на приступ [...]».

За этим последовали стратегические указания, которые Монфор отдал своим рыцарям: когда встревоженные их появлением тулузцы выстроятся у стен города, крестоносцы устремятся прямо на них, пришпоривая коней; враг поспешит укрыться за городскими стенами, и крестоносцы войдут в Тулузу следом за ним. Оказавшись в городе, они будут сражаться за каждую улицу, за каждую площадь до тех пор, пока не победят или не погибнут. «Лучше пасть в бою, чем утратить честь и разум в бесконечной осаде», — заключил Монфор. Но последнее слово осталось за его сыном Амори, который гордо воскликнул: «Хорошо сказано, отец, я поведу на приступ первый отряд» (ПКП, 193).

Совет закончился. Одни отправились есть, другие — спать. С самого рассвета тем свежим февральским[121] утром 1218 года в домах и на улицах Новой Тулузы рыцари Монфора готовились и действовали в молчании. Одни прятались в засадах среди лесов и полей у стен старого города, другие, пустив коней неспешным шагом, словно на прогулке, удалялись прочь. Едва заметив их, тулузские часовые, как и предполагал Монфор, забили тревогу, рыцари и солдаты повскакивали с постелей, спешно оделись, схватились за оружие. Со всех сторон затрубили трубы, и над армией высоко взвились флаги герцогов Тулузских, чья армия, во главе которой галопом скакал Бернар де Комменж, вылетела из ворот старого города с криками: «Бей французов! Вперед, на Монфора!» Со своей стороны, Монфор, которого сопровождал его сын Амори и за которым следовала дюжина рыцарей, пришпорил коня и повел своих людей в атаку на тулузцев, никак не ожидавших, что «французы» нападут на них так стремительно; так что они дрогнули, растерялись и, спотыкаясь, посыпались в наполненные водой рвы. Увидев это, крестоносцы усилили натиск, все ближе подбираясь к воротам старого города. Но вскоре им пришлось отступить — тулузцы предприняли ответное наступление, как сказано в «Песни о крестовом походе»:

Тулузцы, на мгновение дрогнувшие,

навалились со всех сторон с новыми силами. Французы

попытались укрыться от ливня мечей,

они под сокрушительными ударами падали в рвы

или беспорядочно бежали, бросая мертвых людей

и павших коней в замерзшей грязи.

Щиты с гербами, попоны парадных коней,

двойные кольчуги,

поводья, кожаные седла, расколотые стальные нагрудники,

наполовину затонув в грязи, покрыли землю.

Бой завершился. Не осталось никого,

кто не истекал бы кровью, не страдал бы, не хромал и не стонал.

Тулузцы вернулись за свои укрепления,

 радостно празднуя победу. [...]

Снова укрывшись за мощными стенами крепости, Нарбоннского замка, Монфор, проигравший сражение, разочарованный, угрюмый, отстегнул меч, снял пояс, подошел под благословение к облаченным в пурпур и золото епископу и легату и озлобленно, раздраженно, с досадой бросил им:

— У этих бешеных тулузцев в душе дьявол сидит! Но если до этого дня Господь всегда помогал мне, то сегодня о вас того же не скажешь! Этот город, Тулузу, я завоевал крестом; сегодня у меня было лишь два помощника, вы и мой меч, и оба эти помощника меня предали... Простите меня, я не в силах совладать с яростью... Но чего вы хотите: видеть себя побежденным этими убогими — такого унижения я стерпеть не могу. Я думал, что придет конец моим несчастьям, в Лангедоке наконец воцарится мир, и останется завоевать лишь Прованс. Внезапно все мои надежды рухнули; я надеялся, что старый граф Раймонд, раз и навсегда побежденный, останется в Испании, — и вот он появился вновь, горячий и удалой, как никогда, и сумел выстоять против моей армии со своим жалким войском. Клянусь, что не сниму осаду Тулузы прежде, чем разорю дотла этот город, а его хозяина втопчу в грязь.

Кардинал-легат, как мог, успокаивал Монфора, обещал ему отправить епископа к принцу Луи[122], сыну короля Франции Филиппа Августа с тем, чтобы попросить его о помощи, и вернуться через год на берега Гаронны с ним и с многочисленным подкреплением крестоносцев; и тогда, уверял он, старому тулузскому графу, Раймонду VI, придется сдаться и склонить голову.

Зима понемногу шла к концу. На Пасху, 15 апреля 1218 года, Монфор, его брат Ги, его сын Амори, кардинал-легат Бертран и наиболее знатные крестоносцы собрались вместе на тайное совещание. «Благородный граф», охваченный нетерпением, злился и ярился: он находил, что крестовый поход слишком дорого ему обходится, слишком много требуется денег, слишком много людей. Кардинал его успокаивал: он, по его словам, разослал повсюду своих проповедников; он пообещал, что к Троицыну дню — «когда настанет время любви», с улыбкой прибавил он, — христиане со всего мира заполнят дороги Лангедока. «Вместе с ними мы войдем за стены Тулузы, вы возьмете этот город, мессир граф, вы предадите огню его прекрасные дома, а его жителей обратите в пепел» (ПКП, 195).

Пока французы разглагольствовали, тулузские бароны под предводительством лучших из них пришпорили коней и прискакали к лагерю крестоносцев. Те, завидев их, испугались и прекратили разговоры. Слышно было, как из их толпы доносятся крики: «Спаси нас, Пресвятая Дева!» Все облачились в латы, вооружились. Монфор взмахнул мечом, и через несколько минут земля была усыпана кусками разрубленной плоти, по траве раскатились окровавленные головы, повсюду валялись выпущенные потроха. Однако и копья, и мечи тулузцев славно поработали, и в рядах войска Монфора французы, бургундцы, бретонцы и нормандцы тоже падали наземь изрубленными в куски или же обращались в бегство.

Затем войскам «благородного графа» удалось построиться заново, подоспело подкрепление, и крестоносцев внезапно оказалось так много, что теперь тулузцам в свой черед пришлось улепетывать; однако вскоре их бегство остановил мощный голос сира Юга де Ла Мота, кричавшего им: «Стойте, сеньоры, давайте защищаться, какого черта! Лучше умереть стоя, чем жить склонившись!» (ПКП, 195.) И его копье, брошенное сразу после этих слов, со свистом пронеслось по воздуху и пронзило ближайшего из преследователей. И тогда гордый гасконец, сир Альмавис де Пестийяк в свою очередь решил воодушевить тулузцев и, взревев: «Разворачивайтесь, друзья!» — принялся бить, крушить, рубить, истреблять людей Монфора. По всей Тулузе народ, ремесленники, мирные обыватели и многие другие, кому в жизни не доводилось размахивать мечом, подстегивали друг друга: «Пойдем поможем нашим!» — вопили они. Выскочив из рвов, они заполнили луг; автор «Песни о крестовом походе» описывает нам обстановку боя: