Плавучая опера - Джон Барт

Слава Богу, Джинни не спросила почему.

- Раньше цветные ну никак к нам идти не хотели, - тараторил капитан. - Слух распустили, мы, мол, их заманиваем, чтобы назад в Африку отправить. (Сцена вон, видите? - девятнадцать футов в диаметре, а зал в длину восемьдесят футов.) Я и машину тут на борту прежде держал, только от соленой воды поржавела она, вот какое дело.

- А ваш дом где? - требовательно спросила Джинни.

- Я, юная леди, здесь на крыше живу.

- Почему?

- Как это "почему"? Ха! Умненькая какая, а! Пойдемте, сэр, я вам уборные покажу и все остальное.

Мы последовали за капитаном, очутившись за сценой, где было маленькое фойе с многочисленными пронумерованными дверями.

- Отличные у нас уборные, никому не тесно, - гордо сообщил капитан Адам. - Артисты тут и живут, в уборных этих. Сейчас на берегу почти все.

- Почему? - пробормотала Джинни.

- А теперь сюда, пожалуйста. - Мы шли по коридору к капитанской каюте. - Это вот кока каюта, столовая - как раз под сценой мы сейчас, - а вот и камбуз. Печь газовая на баллонах, холодиль ник - девятьсот фунтов, сэр, девятьсот. А через эту дверь прямо в оркестровую яму попадем. Ну как?

- Восхитительно! - сказал я.

- И осадка-то всего на четырнадцать дюймов, сэр, честное слово. Я вот говорю: да мне лужи от дождя хватит, чтобы представление показать, только чтоб дождь был настоящий! Да, сэр. А на крыше шесть вентиляторов, большие вентиляторы, сильные. Во всех уборных вода проведена, отопление. Зимой жара стоит, не продохнешь. Видели трубы под сценой-то? Отопление, водопровод, ацетилен для освещения сценического.

- Электричеством, что, не пользуетесь?

- Только для вентиляторов и для щитов рекламных, когда понадобится, но, понимаете, ненадежное дело электричество это. Часто в такие места заносит, где электричества и нет совсем. Ну, без вентиляторов спектакль можно показывать, а без освещения как же? Поэтому у меня двойная система: и с электричеством могу, и с ацетиленом.

Я заметил, что, по-моему, опасно ацетилен на борту держать.

- Да что вы, сэр! - замахал руками капитан Адам. - В жизни ничего у нас такого не бывало. Бочки-то за бортом закреплены, если и потекут, ничего не случится, а подается вот по трубам этим медным, - он ткнул пальцем в трубу, увенчанную клапаном, к которому была приляпана бумажка: "Не открывать до включения сцены", - они из трюма протянуты. Исправно система работает. Не беспокойтесь, сэр. У нас тут все как полагается. Буксиры есть - спереди, с кормы, ход у нее ровный такой, вы бы видели. У нас расписание толковое, два раза в год на пресную воду выходим, ракушки чтобы счистить, мох там и прочее. Навигацию в Элизабет-сити начинаем, в Северной Каролине, на пресной воде, как только тепло станет, а потом Альбемарль, Памлико, по каналу "Мрачные топи" и на Чесапик до Порт-Депозит, у всех пристаней получше на якорь становимся. А с Порт-Депозит опять пресная вода, так что домой чистенькие приходим. В док ставить не надо.

Джинни повисла у меня на руке, раскачиваясь, как на качелях. Я поблагодарил капитана Адама за экскурсию по судну, и он вывел нас из столовой, где мы беседовали, через боковую дверь на штирборт.

- Понравился кораблик? - спрашиваю Джинни.

- Хороший. - Личико у нее раскраснелось, и я решил, что солнца с нее довольно.

Мы прошли мимо лотка, за которым скучал в одиночестве разносчик.

- Тоди, купи еще мороженое, а?

- Почему?

- Хочется.

- Почему?

- Ну хочется.

- А почему хочется-то?

- Хочется.

- Почему? Скажи.

- Хочется.

И она получила свое мороженое, а потом под ослепительным солнцем мы побрели назад в мою контору, задыхаясь от жары.

XXIII. ПРОЩАЙ, ПРОЩАЙ

Нe успели мы добраться до Корт-лейн, как второй брусочек мороженого уже перемазал личико Джинни, каплями стекая по щупленьким ручкам на платьице и дальше, на башмачки. Я остановился под разросшимся тополем и, достав платок, принялся ее об тирать. В голове немножко шумело - не то от солнца, не то от этих "почему". Бог весть.

- Тоди, мне пипи надо, на горшок, - объявила Джинни.

- Потерпишь минуточку? - улыбнулся я, надеясь, что обойдется без "почему".

Взял ее на руки и помчался по тротуару в страхе, что вот-вот рукав пиджака станет влажным, но Джинни только похихикивала, обняв меня за шею и ручонкой закрывая мне рот.

- Пахнешь ты чудесно, совсем как мама, - сказал я.

Ее это рассмешило.

- А ты как папа пахнешь.

- Угу.

Мы благополучно добрались до цели, и миссис Лейк поспешила с Джинни в уборную. Я воспользовался свободной минуткой, чтобы набросать записку Джимми Эндрюсу, стоявшему в двух шагах от меня, и при этом все время думал о Джинни, считавшей, что я пахну как ее папа. Может быть, она и права. Я-то уж точно учуял в этой детской ее любознательности что-то наше, эндрюсовское.

Записка была докончена (там я сообщал Джимми про послание от Юстасии Калладер и писал, что ему следует возбудить дело против мамаши Гаррисона, поскольку она не сохранила вверенную ее заботам часть наследства); я засунул конверт во внутренний карман пиджака. Через несколько минут явилась Джейн, коротко остриженная, и мы все вместе отправились к Мэкам на коктейль. Мне и в голову не пришло навести порядок у себя на столе, попрощаться - навеки - с мистером Бишопом, Джимми, миссис Лейк, хотя бы оглядеть напоследок мою контору, необыкновенную мою стену для размышлений. Да и к чему?

Пока ехали в Восточный Кембридж, я, болтая то с Джейн, то с Джинни, все время был, однако, занят своим планом, принявшим теперь уже окончательный вид. Из скудного моего лексикона лишь выражение "хладнокровное любопытство" более или менее передает чувство, которым навевались все мои мысли, - простите, знаю, что сформулировал крайне расплывчато, но уж постарайтесь понять, о чем веду речь. Да, все еще сохранялась изрядная доля любопытства, проснувшегося, как только я понял, что готов с собой покончить, однако - у меня вечно так, когда важные решения принимаю, - готовность эта родилась в какое-то мгновение как следствие некоего внешнего давления, из-за которого развалилась не помню уж что за маска, в ту пору мною принятая, - и, тоже как всегда, лишь затем я свою готовность рассудочными ухищрениями обратил в ясную, логическую позицию.

Вы не подумайте, пожалуйста, что я по этому поводу вознесусь сейчас на котурны и начну вещать, но что-то весьма серьезное, и правда, присутствовало-таки в моих размышлениях, которые в тот день несли на себе притягательность отчаяния, пленительность бездны. Ведь простая же вещь - не существует никаких высоких резонов, - однако до чего я был взволнован открывшейся мне истиной! Мне за нею слышался хрип черных ветров Хаоса, и весь я сжимался от судорог, словно ледяное дыханье подземелья меня овевало.

Было четыре часа, жара достигла своего пика и как бы замерла. Когда мы переезжали через реку, машина Джейн заполнилась не черными ветрами Хаоса, а вонью от крабьих садков у берега, - там целые горы красных панцирей и прочих не годных в пищу украшений, которые сваливают где придется. От запахов этих никуда не денешься - не раз видел, как приезжих рвало летом прямо на мосту, - но сжиться с ними можно, как со многим другим: мы, здешние, большей частью ничего и не замечаем, а я так даже выучился втягивать поглубже и смаковать. И сейчас тоже себя побаловал, пока с моста съезжали, а мысленно приготовил такую заметку для моих "Размышлений": "Пиры обоняния не лучше и не хуже прочих наслаждений, а оттого надлежит покончить с обычными предрассудками, касающимися запахов, которые признаны скверными. Лишь в силу пустой условности мы называем извращением тайную радость того, кому нравится, чистя ногти на ногах, обнюхивать собственные пальцы".

Эта медитация займет свое место рядом с утренними записями о Платоне и о крабах, - плодотворный выдался денек для моих "Размышлений"! - а теперь можно было болтать с Джейн, не отвлекаясь, тем более она что-то со страстью пытается мне растолковать. Оказывается - вот не думал, - они с Гаррисоном осенью в Италию съездить собрались.

- Гаррисон это придумал, - говорит, - и я жутко загорелась. Он хочет, чтобы мы там до Рождества побыли, а я так и до Пасхи готова. Была как-то девчонкой, целое лето провела - красота необыкновенная! Я бы вообще там жить осталась.

Похоже, ей была любопытна моя реакция - она, помнится, искоса на меня поглядывала, хотя, очень может быть, это во мне тщеславие говорит. Так или иначе, я и виду не подал, что я про планы их думаю.

- Вы, стало быть, на эти деньги по наследству ехать думаете? - спрашиваю. - Ну, на них особенно рассчитывать не стоит.

Она взглянула на меня удивленно:

- Какое наследство, с ним ведь уже все кончено. Разве нет? Я уж про него и не думаю.

- Боюсь, правильно, что не думаешь.

- Мы на зарплату Гаррисона жить там будем. Можем себе позволить уж как-нибудь. - Опять на меня покосилась. - А можно и дом продать, если ты не против.