Сотня цветов. Японская драма о сыне, матери и ускользающей во времени памяти - Гэнки Кавамура
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хоть самой осваивай эту гитару, чтобы ему потом показать, как надо.
Вот так в веселом ключе без единой запинки я описывала «свою жизнь». Реальность смешивалась с выдумкой, и я сама уже не соображала, что есть что. Я сама себе поверила: мне казалось, будто в моей жизни все так и было.
Я словно поменяла себе память.
В итоге мы, вспоминая былое, проболтали с Y еще минут тридцать и расстались, обменявшись новыми контактами.
– Надо еще как-нибудь встретиться! – подытожила Y. На прощание она помахала мне аккуратной кукольной ручкой и с двумя дочерьми скрылась в толпе.
Если задуматься, в образе ее было что-то по-настоящему материнское. Интересно, а во мне читалось что-то
262 подобное?
Я выбрала праздничный торт с ягодами клубники, накупила разных закусок, вернулась домой, там еще наготовила всякого. Асаба-сан с таким аппетитом ел – смотреть было приятно!
– Ну что, еще год – и пятый десяток, – вздохнул за столом Асаба-сан.
А мне до сих пор не верится, что он младше меня на шесть лет.
10 АВГУСТА
Раньше я особо не задумывалась о том, что Асаба-сан моложе. Разве что наблюдая за его спящим лицом, то и дело ловила себя на мысли: «Что за милый ребенок!»
Завтра он уедет от меня домой на три дня.
11 АВГУСТА
Асаба-сан ездит домой каждые два месяца. Мы никогда не обсуждаем его поездки, но, полагаю, там он проводит время с женой и детьми. Его дом там, не здесь. Это само собой разумеется. Но что тогда эта квартира? Как бы это место назвать? Что-то вроде теплого местечка, где пере-263 летная птица останавливается на зимовку?
Проживание таких дней ожидания словно возвращает меня в то время, когда я была на последних месяцах беременности. Я тоже ни с кем не выходила на связь, старалась не высовываться из дома и только сидела в обнимку с подрастающим животом. Каждый день – уборка, стирка, готовка. Когда с рутиной было покончено, садилась за рояль.
Никто меня тогда не поддержал. Ну и пусть: это был только мой ребенок и я готова была родить его без чьей-либо помощи. Да и те дни томления были гораздо менее унылыми, чем могло показаться: вся радость от ощущения, что ты даешь миру новую жизнь, принадлежала только мне, мне не нужно было ею ни с кем делиться.
Это было мое личное счастье.
Но периодически ночами чувство одиночества все-таки брало верх, появлялась тревога, которая не давала уснуть.
В таких случаях я выходила прогуляться. И пока шла по пустым темным улицам, разговаривала с ребенком, который был у меня в животе.
«Вот ты скоро родишься. Что бы тебе хотелось попробовать? Куда-нибудь вместе сходим? Какую музыку тебе включить послушать? Надеюсь, тебе понравится наш рояль».
264 Я скручивались от боли, лежа на больничной койке.
Ни мама, ни папа – никто так и не пришел ко мне.
Последний теплившийся огонек надежды потух. В душе
разгорелось обжигающее пламя обиды.
Боль нападала волнами: подступала, захлестывала и откатывалась. Я вся свернулась на кровати, меня трясло от собственной немощи. Дедушка-врач пожурил меня:
– Ваш ребенок прилагает все усилия, чтобы поскорее оказаться в ваших руках, а вы нюни тут распустили.
– Тужься, тужься, – надрывался над койкой голос, приказывающий мне и ребенку.
Волны становились мощнее. Боль усилилась: я думала, что не смогу ее вынести. И когда я почувствовала, что сознание покидает меня, в палату набежали медсестры и увезли меня в родильный зал.
Все было залито безукоризненно белым светом. Я крепко сжимала челюсти.
– Вдох! Тужься!
– Давай-давай! Еще немного!
Воздух рассекали команды акушерок и врача. Я все с большей силой впивалась в ручки кровати и тужилась. По мне струями сочился пот. «Вдох! Выдох!» Я пыталась направлять все силы к тазу.
Казалось, что из моего тела выходили внутренности. По-265 чувствовалось что-то теплое.
– Уа-а-а, ва-а-а, – плакало что-то протяжно, словно кто-то водил смычком по скрипке.
– Ну что, мамочка, поздравляем! Вот ваш сыночек, – вывел меня из ступора голос врача, приложившего ко мне ребенка. Все тельце младенца было красным. Я прижала его к себе дрожащей рукой. Он был таким теплым, таким мягким! Ты проделал такой путь ко мне! Спасибо!
Полная эмоций, я залилась слезами.
Наконец-то мы встретились! Я так рада тебя видеть! Мы теперь есть друг у друга.
Не знаю, зачем я про это здесь написала. Больше пока не о чем. Наверное, стоит сделать небольшой перерыв в ведении дневника.
29 СЕНТЯБРЯ
В квартиру на первом этаже пробрался домушник. Полицейский проводил опрос всех жителей дома, поднялся даже к нам, на пятый этаж. Спрашивал, не видела ли я в последнее время где-нибудь в округе подозрительных личностей, не слышала ли вчера днем какой-нибудь шум и все в таком духе.
Каждый раз я отвечала отрицательно. Возможно, если
266 бы я действительно покопалась в памяти, то у меня бы
и нашлось, что рассказать. Однако я хотела только, чтобы
это все побыстрее закончилось. В глазах полицейского
читалось: «Дамочка, в совершении преступления мы
подозреваем и вас». Я боялась, что если он увидит нас
вместе с Асабой, то сразу раскусит, что мы не супруги.
Только полицейский ушел, я собралась и выскользнула в кафе неподалеку от станции.
На полках застекленной витрины покрытого патиной времени заведения красовались восковые фигуры блюд:
паста, яичница, тосты, бокал крем-соды. Здешний хозяин не отличался разговорчивостью: с посетителями он обменивался словами, только когда принимал заказ. Тут царила такая атмосфера, что даже от длительного пребывания не возникал дискомфорт или ощущение неловкости.
Я планировала отсидеться здесь за чашечкой кофе.
– Подумать только, какие нынче страсти творятся, да? – ни с того ни с сего обратился ко мне сидевший рядом мужчина.
Этот человек в полупрозрачных солнцезащитных очках продолжал смотреть в мою сторону, причем он не обделял вниманием и стоявшую перед ним порцию спагетти в мясном соусе. С полки, которая была расположена ближе к потолку и предназначалась скорее для синтоистской божницы, доносилось тарахтенье телевизора:
два снискавших уже славу
