Опасная ложь (СИ) - Гетта Юлия

Я тут же сползаю на пол, судорожно натягивая трусы обратно и поправляя подол халата, кое-как поднимаюсь на дрожащие ноги, чтобы тут же броситься к двери, с целью убежать из его комнаты как можно быстрее, но меня хватают за локоть, разворачивают и толкают обратно на кровать.

Я вся сжимаюсь в комок, вжимаю голову в плечи, готовя себя к чему угодно, но он больше меня не трогает. Просто стоит рядом, нависая сверху и глядя в упор.

— Я последний раз прошу тебя по-хорошему — прекращай страдать дурью. Убийца этой девушки ответил по заслугам, и это тоже произошло не без твоего содействия, так что если и был у тебя долг перед ней, ты его закрыла. Ты не желала ей зла, тебя обманули. Никто от этого не застрахован, и не надо мнить себя Господом Богом, который все может предвидеть. Ты всего лишь человек, Алёна. А человеку свойственно совершать ошибки.

Я молча слушаю его, и отчего-то вдруг верю. Я ведь, и правда, не хотела этого, даже предположить не могла такое. И все бы отдала, если бы только можно было вернуть все назад.

Я даже готова кивать на каждое его слово, но не делаю этого, только потому, что все еще нахожусь в состоянии шока.

Договорив, он снова идет к окну, и зачем-то его открывает. Разворачивается ко мне лицом, опирается ягодицами на подоконник, и в его руках откуда-то появляется пачка сигарет. Он достает одну, подкуривает, и выпускает вверх струю дыма, после чего снова смотрит на меня, прищурив глаза.

— Ты долбаный псих, — шок, наконец, отпускает меня, и ему на смену приходит злость. — Но спасибо.

— Полегчало? — иронично усмехается.

— Знаешь, да.

— Обращайся.

Он снова глубоко затягивается, и выдыхает дым прямо перед собой.

— Не думала, что ты куришь, — порывисто озвучиваю свои мысли, плотнее запахивая на груди халат, и горделиво выпрямляя спину.

— Я и не курил. Давно уже бросил.

— А чего тогда снова начал?

Спросила и осеклась. Он так посмотрел на меня, что холод пробежал по коже. Еще бы, после того, что случилось с его дочерью, любой бы закурил. Но его ответ становится для меня полной неожиданностью, и вводит в замешательство.

— Из-за тебя и начал. В тот самый день, когда ты первый раз продинамила меня, сучка такая.

— Неужели расстроился до такой степени? — интересуюсь, буквально опешив от такого признания.

— Нет, — отвечает, делая еще одну затяжку. — Меня так вставило, как ты кончала тогда в машине, что после дико захотелось покурить.

Сердце делает кульбит от его слов, и начинает биться часто-часто. Щеки горят. Вся кожа горит.

— Вот как, — нервно усмехаюсь. — Понравилось, значит?

— Ты и сама знаешь, что да.

— Конечно, я знаю. Только никак не пойму, почему тогда ты меня оттолкнул сегодня? Если ни в чем не винишь, не презираешь, и хочешь. Что же тогда? Может, снизойдешь до объяснения, если тебе и правда есть дело до моих переживаний?

— Ты меня не слушала, Алена. Я хотел поговорить с тобой.

— О чем?

Он делает еще одну затяжку, после чего тушит сигарету в пепельнице на подоконнике, и складывает руки крест-накрест на груди.

— Скажи, тяжело было расти без матери? — интересуется будничным тоном после небольшой паузы.

А я в ответ несколько раз растерянно хлопаю глазами, совершенно не понимая, к чему сейчас этот вопрос.

— Ч..что?

— Знаешь, кому должна сказать спасибо за это?

— Ты о чем, я не понимаю?

— Твоя мать ушла от твоего отца ко мне.

37

Твоя мать ушла от твоего отца ко мне.

До меня не сразу доходит смысл этих слов. А когда, наконец, доходит, внутри все начинает холодеть.

— Что ты такое говоришь? — ошеломленно выдыхаю.

— Говорю, как есть, Алена. Не хочу оставлять тебе еще один сюрприз на будущее.

Так вот из-за чего они с папой перестали общаться? Вот из-за чего он сказал мне тогда, что лучший друг всадил ему нож в спину?

Перед глазами неизбежно начинают мелькать картины из прошлого. Из детства. Я с папой иду в первый класс. Папа отвозит меня на занятия по танцам. Папа заплетает мне косы, папа заставляет чистить зубы, помогает делать уроки… Папа так много работает, оставляя меня с няньками. Лиза, Оля, Катя, Марина — это лишь те, которых я запомнила. Они менялись так быстро, что я не успевала к ним привыкать. Потом уже, когда подросла, поняла, что папа был слишком требовательным к ним. Как и ко мне, позже, когда я подросла. Он вообще ко всем был слишком требовательным.

Маму я не помню. По ней я не скучала. И не вспоминала даже, пока не начались проблемы в отношениях с папой. Вот тогда я могла ночи напролет реветь от обиды за то, что она бросила меня совсем маленькую, и теперь я никому не нужна.

— Ну что, Алена? Вижу, желание падать передо мной на колени у тебя пропало? — прерывает нить моих воспоминаний насмешливый вопрос, я вздрагиваю и перевожу взгляд на Костю. — Давай, иди спать. Думаю, чувство вины тебя теперь тоже больше терзать не будет.

Я молчу некоторое время, все еще переваривая услышанное. Стараюсь понять, насколько все плохо, и никак не разберусь в этом. Внутри полный сумбур.

— Я хочу знать, как все было, — мой голос звучит уверенно, даже требовательно, а глаза внимательно следят за его лицом. Но оно практически не меняется. Лишь брови слегка поднимаются вверх.

— Хочешь подробности? — бесстрастно интересуется он.

— Да.

— Зачем тебе?

— Просто хочу знать. Разве я не имею на это права?

— Имеешь, конечно.

— Тогда что тебя так удивляет?

— Твой отец в свое время не захотел ничего слушать.

— Я не мой отец.

По его лицу по-прежнему невозможно ничего прочесть. Тянется рукой к пачке сигарет, что лежит на подоконнике, вынимает одну, подкуривает, затягивается. Выдыхает дым вверх густой струей.

— Я встретил ее ночью в кабаке. Она пьяная была, с каким-то мудилой обжималась. Я не стал Диме звонить, знал, что он с тобой, скорее всего, раз она гуляет. Просто вытащил её за шкварник из бара и в тачку к себе посадил, хотел домой отвезти. Не понимал, как Дима ее терпит. Бесила она меня, тварь, и в то же время нравилась внешне. Этим ещё больше бесила. Пока ехали, она всю дорогу ревела, жаловалась на мужа. Говорила, что он ее не любит, придирается ко всему, что живет с ней только из-за ребенка, типа, если бы не залетела она тогда, то давно бы выгнал. Я ей сказал, чтобы дурью не страдала, и домой шла, ребёнку больше времени уделяла, тогда, может, и отношения наладятся. А она, сука, целоваться ко мне полезла.

Он делает небольшую паузу, снова затягивается и медленно выдыхает дым, рассеянно глядя перед собой. Я буквально кожей чувствую, насколько тяжело дается ему этот рассказ, наверное, почти так же, как мне слушать.

— Точнее, сукой в тот момент был я, потому что она хотя бы пьяная была, а я в тот вечер вообще не пил, — продолжает он, все так же глядя перед собой в одну точку. — И все равно не выкинул ее из машины. Она очень красивая была, тварь. Шептала всякую чушь, в любви признавалась. Говорила, что Диму давно не любит, что я намного лучше него, и что с первой встречи она меня хочет. А я, дебил, уши развесил. Ещё и сказал, что она мне тоже сразу понравилась, но она замужем за моим другом, а значит, пусть валит домой к нему и к дочери. И она свалила, а через неделю приперлась ко мне с вещами, вся в слезах и соплях. Сказала, что он ее ударил, синяки показывала. Умоляла разрешить ей остаться хотя бы на одну ночь. Я не смог ее выгнать.

Костя снова глубоко затягивается, выдыхает дым, и некоторое время молчит. Наверное, ждет от меня какой-то реакции, но я ничего не могу ему сказать. Мне снова становится стыдно. В подростковые годы я долгое время винила папу в том, что мама бросила его, а вместе с ним и меня. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять — раз женщина долгие годы не интересуется своим ребенком, будучи при этом живой и здоровой, наверняка, она не обладает высокими моральными качествами. Каким бы ни был папа, винить его в том, что я осталась без матери, было с моей стороны кощунственно. Я была плохой дочерью.