Опасная ложь (СИ) - Гетта Юлия

— Конечно, — отзывается он, и, кажется, будто его голос звучит чуточку мягче, чем прежде.

— Я бы хотела улететь в Цюрих как можно быстрее. Ты поможешь мне? Я понимаю, что не имею права просить тебя об этом, но… больше просить мне некого.

Его взгляд тяжелеет, челюсть плотно сжимается, и мне окончательно хочется провалиться под землю. Наверное, все же лучше было молчать. Ведь я и, правда, не имею никакого права…

— Твоими документами уже занимаются, — сухо произносит он, спасая от самого настоящего приступа паники. — Сможешь улететь в ближайшие дни.

— Спасибо… — выдыхаю с облегчением.

Он ничего не отвечает. Встаёт и выходит из комнаты.

33

Эту ночь я впервые сплю как младенец. Так крепко и сладко, что даже не вижу снов. И наверняка я могла бы проспать так до следующего вечера, но рано утром меня будит Елена, она получила распоряжение от своего босса отвезти меня в больницу.

Я принимаю душ, привожу в порядок волосы, наношу макияж, и впервые за долгое время снова чувствую себя человеком. Ехать в машине по оживленным улицам, видеть людей вокруг себя, общаться с врачами — так необычно после стольких дней заточения. Но это позволяет мне почувствовать себя немного лучше. Отчаяние уже не давит так яростно, настроение стремится вверх, и жизнь больше не кажется сплошным дерьмом. В конце концов, ведь все обошлось. Мила жива и невредима, я тоже, как показало обследование, в полном порядке. Только ссадины, синяки, да ушибы, но и они скоро пройдут, не оставив после себя и следа.

Елена оказывается на удивление приятной компанией и интересным собеседником. Кажется невероятным, что у нас находятся общие темы для разговора, но на обратном пути мы практически не замолкаем. Особенно после того, как заезжаем в торговый центр, чтобы купить мне телефон взамен утерянного во время похищения, и другие необходимые вещи, о чем так же распорядился Константин Владимирович.

Я стараюсь не думать о нем. О том, как виновата перед ним, и как многим ему обязана. Потому что каждый раз, когда я себе это позволяю, в груди начинает болезненно ныть. Иногда до такой степени, что слезы на глаза наворачиваются. Но самое паршивое, что я ничего не могу с этим поделать. Кажется, я всегда буду сгорать от стыда перед ним за все, что натворила. Всю свою жизнь. Радует только, что скоро улечу, и хотя бы не придется больше смотреть ему в глаза. Улечу и больше никогда не вернусь. Только к папе бы съездить перед этим, попрощаться… Я ведь так ни разу и не была у него со дня похорон.

Мы с Еленой возвращаемся домой, все ещё оживлённо обсуждая преимущества iOS и Андроида, и в какой-то момент я теряю нить разговора, потому что вижу в холле его. Кажется, он тоже только что вернулся домой — на нем классическая белая рубашка с закатанными до локтя рукавами, и светло-серые строгие брюки, которые невероятно ему идут. Через предплечье переброшен такого же цвета пиджак, взгляд сосредоточен на экране смартфона, брови сведены к переносице, что делает его лицо ещё более строгим и мужественным. Ловлю себя на том, что любуюсь им, и снова со мной происходит это — в груди сильно щемит.

Одёргиваю себя и уже собираюсь отвести глаза, как он поднимает на меня свои, и наши взгляды встречаются. Меня буквально бросает в жар от этого контакта. Ноги становятся ватными. Во рту пересыхает, и хочется сглотнуть.

— Я отнесу это в твою комнату? — с улыбкой произносит Лена, кивнув на пакет с покупками в моей руке, а я настолько растеряна, что даже не могу ничего ответить. Только послушно передаю ей эту нетяжелую ношу, и несколько секунд наблюдаю за тем, как кивнув на ходу своему боссу, девушка тактично удаляется из холла.

Костя прячет смартфон в кармане брюк, и неторопливо подходит ко мне. Его взгляд неспешно скользит по моей фигуре, задерживается на лице и, в конце концов, фокусируется на глазах. А мне до невозможности хочется отвести их, потому что в груди начинает жечь от смятения, но я не делаю этого — не хочу выглядеть совсем жалкой.

– Что сказал врач? — бесстрастно интересуется он с нечитаемым выражением лица.

– Осмотр никаких отклонений не выявил, а анализы будут готовы завтра, — тихо отзываюсь я, и собственный голос кажется мне каким-то странным, неестественным.

– Хорошо, — кивает он, и внезапно берет меня за руку.

Осторожно берет, без резких движений, но я все равно вздрагиваю от теплого прикосновения его пальцев к моей коже, потому что меня буквально простреливает насквозь от него, как от мощного разряда тока. Он будто не замечает этого, по-хозяйски задирает рукав моего лонгслива, и несколько секунд изучает огромный бардовый синяк у меня на запястье.

— У хирурга была?

— Да. Переломов нет, только синяки и ушибы.

Он отпускает мою руку и снова смотрит в глаза. Так тяжело смотрит, что мне хочется убиться.

— Завтра запрет на выезд из страны тебе снимут, так что, если анализы будут в порядке, сможешь улететь в любой день, когда пожелаешь. Заранее скажешь Лене дату, она позаботится о билетах, и обо всем остальном.

Отчего-то мне становится просто катастрофически неуютно от тона, которым он все это говорит. Снова стыд и ощущение собственной ничтожности захватывают с головой, и хочется скорее скрыться с его глаз, чтобы не доставлять неудобства своим присутствием.

— Спасибо, — тихо произношу, собираясь сейчас же избавить его от необходимости продолжать со мной диалог, но не успеваю.

— И еще, пока ты здесь, — он ловит мой взгляд и удерживает его какое-то время, прежде чем говорить дальше. — Мила спрашивает, почему ты никогда не ужинаешь с нами и вообще не выходишь из своей комнаты…

— Ты знаешь, как я себя чувствую после всего… — сбивчиво отвечаю я, опережая его возможное предложение присоединиться к их семейным трапезам. — Мне неловко даже просто с тобой говорить сейчас, я не смогу… Не хочу лишний раз мозолить тебе глаза.

— Алена, — резко обрывает он меня едва ли не со злостью в голосе. — Разве я в чем-то тебя обвинял? Или как-то по-другому заставил думать, что мне неприятно твое общество?

— Нет, — сухо отзываюсь, впервые за последнее время позволив себе посмотреть на него, дерзко вскинув вверх подбородок. — Но я и сама способна это понять.

Он на секунду прикрывает глаза, после чего снова поднимает их на меня и тяжело вздыхает.

— Ты ошибаешься.

И снова это чувство. Снова ломит в груди до боли. Я отвожу взгляд, чтобы позорно не разреветься прямо перед ним от переизбытка эмоций.

Он не презирает меня… Ну, почему мне так сложно в это поверить? И почему это настолько важно для меня, ведь все равно ничего уже не исправить?

— Если захочешь, приходи сегодня ужинать с нами. Мила будет рада.

— Хорошо, я приду.

Он удовлетворенно кивает, задерживает на мне взгляд ненадолго, после чего разворачивается и уходит. А я еще какое-то время стою в холле одна, прежде чем, наконец, отмереть и пойти вслед за ним.

34

— …а потом Богдан взял и разбил гитару прямо об стол, представляешь, какой псих?

— И что на это сказала Лиля?

— Сказала, что все расскажет отцу.

— И все?

— Да пап, я уверена, что она потом вообще передумала, и ничего никому не сказала. Лилька слишком уж добрая. Была бы я на ее месте, точно его уже убила…

Я наблюдаю за тем, как общаются отец с дочерью, и не могу не улыбаться. Но вместе с тем чувствую в груди давящую тяжесть. Мне вспоминаются наши редкие вечера с папой, когда мы не ругались, и тоже могли болтать обо всем на свете часы напролет. Кажется, это было так давно… Словно в прошлой жизни.

Думала, во время ужина буду чувствовать себя неловко, настраивалась на это, но, как оказалось, зря. Мне легко и комфортно даже не смотря на то, что я не принимаю никакого участия в разговоре. Мила периодически пытается меня в него втянуть, задавая разные вопросы, но безуспешно. Я только по-доброму ей улыбаюсь и отвечаю односложно, потому что в такие моменты Костя переводит на меня свой взгляд, и мне становится душно.