Ночь предопределений - Юрий Герт

— Настоящий,— сказал Сергей,— Индийский. Да еще и с белым слоном... Это здесь-то! Потрясно, а?..— Он улыбнулся, довольный, от уха до уха. И Феликс улыбнулся тоже, вспомнив при этом о Рымкеш и своем презенте, который, по неведенью Сергея, вернулся к нему таким замысловатым путем.

Если он что-нибудь и помнил, этот бомбист, если он что-нибудь и чувствовал в связи со вчерашним, то, пожалуй, лишь оскомину от разговора после гипнотического сеанса. И теперь всячески стремился загладить, заглушить свою вину... Само по себе это желание было столь же трогательным и естественным, как и вчерашние ребяческие нападки, которые Феликс ему великодушно прощал, тем более, что. ведь и речь шла о чем-то действительно важном для молодого человека, о бескорыстном, что всегда вызывало у Феликса особенное доверие и симпатию.

И поэтому, перекинувшись парой незначащих слов после чая, он напрямик спросил, что за история приключилась... с Казбеком?.. Да, с Казбеком,— ведь это о нем хотел Сергей поговорить?.. Ну, вот... Так что за история?

Черт с ними, подумал он, мельком взглянув на брюки, пускай сохнут.

— История?— повторил Сергей.— Да, пожалуй... Вот именно что «история». Впрочем, «история» уже была, дело прошлое, и сейчас... Но с другой, с человеческой, так сказать, стороны — история-то, возможно, только начинается.

— Стоп,— сказал Феликс.— Сначала — сюжет. И по возможности без эмоций.

— Хорошо, я без эмоций...— несколько растерянно проговорил Сергей. Было видно, как он, смиряя «эмоции», готовые выплеснуться, внутренне напрягся, отчего мальчишеское лицо его потемнело и нахмурилось. Впрочем, он тут же овладел собой. Он подошел к столу, развязал тесемки на одной из папок, полистал бумаги, вырезки, одну выдернул из-под тугой скрепки — он делал все не спеша, с подчеркнутой методичностью, «без эмоций» так «без эмоций», но тут не выдержал, оборвал уголок,— ну да ладно, он погладил этот уголок пальцем, как гладят ушибленное место или место вокруг небольшой и внезапной ранки,— погладил и вернулся к изголовью кровати, где, пристроив подушку повыше, в ожидании расположился Феликс.

— Вот,— сказал Сергей, протягивая ему коротенькую вырезку из газеты.— Без эмоций.— И блекло усмехнулся — одними губами.

Феликс читал не спеша, процеживая слова, иной раз возвращаясь к предыдущей строке, пытаясь как бы восстановить первоначальный текст заметки,— еще не заметки, вернее, а письма, полученного редакцией, пытаясь его реконструировать,— сквозь стандартную правку, бесцветные слова и фразы, добраться до того состояния, в котором письмо это выпало из конверта, надрезанного ножницами, на стол зава отделом писем — и было листком, скорее всего из тетрадки, в линейку или клеточку, исписанным фиолетовыми или черными чернилами, каким-то особым, своим почерком, и как-то особо, по-своему начиналось и кончалось, и была в нем живая корявость кривой, но зеленой ветки, и может быть — нечаянный отпечаток слегка выпачканного в чернилах пальца, и может быть — даже собственный, не истребленный почтовой дорогой запах... Это мешало читать, мешало ухватывать простой и явный смысл заметки, то есть то самое, ради чего усилиями редакционных работников полученное письмо и было преображено в рассчитанную на многие тысячи читателей заметку.

Он прочитал, вернулся к началу и прочел вырезку из газеты еще раз:

Зимой этого года в ряде хозяйств нашего района я по долгу службы проверял достоверность отчетных данных о поголовье скота. Выяснилось, что совхозы Джангильдина, им. XVII Партсъезда и «Джетысу» в отчете указали меньшее поголовье. Нетрудно догадаться, ради чего это делается: осенью при сдаче скота на мясо появляется возможность «перевыполнить план».

О результатах проверки я доложил в райисполком. Но, как ни странно, в моем докладе было усмотрено чуть ли не посягательство на... престиж района. Вскоре после этого к нам приезжала комиссия Комитета народного контроля. Она подтвердила правильность того, что было выявлено районной инспекцией, и установила еще несколько случаев очковтирательства.

Через некоторое время я вскрыл факты приписок при сдаче шерсти и сообщил об этом в райисполком А. Омарову. Я надеялся, что получу здесь поддержку, а получил нагоняй. Почти целый год с тех пор меня «прорабатывают» на собраниях, совещаниях, выставляют чуть ли не врагом района.

— Ну, что?— сказал Сергей, не отводивший глаз от лица Феликса, пока тот читал.— Сюжет ясен?— Он был убежден, что заметка должна произвести, уже произвела на Феликса неотразимое и вполне определенное впечатление.

Феликс, однако, в ответ издал нечто между протяжным «м-м-м...» и средней тяжести вздохом, после чего вновь углубился в вырезку.

Он и в самом деле пытался обнаружить между газетных строк недовыявленный, скрытый смысл, как ищут щелку в плотно сколоченном заборе, хотя было, было тут и легкое кокетство перед Сергеем. Когда-то, молодым газетчиком, он тоже всему предпочитал факт, в хорошо, точно изложенном факте ему мерещилась высшая ясность. Обстоятельства, мотивы, психологические тонкости — вся эта бодяга, казалось, лишь замутняет факт, похожий на очищенную от примесей воду в стерильной пробирке. Может быть, это и было естественно для тех лет, когда предполагалось, что истину можно добывать столь же просто, как дистиллированную водичку, перегоняя ее посредством пара из колбы в колбу...

Но ему вспомнилось вчерашнее утро, дым от крепких кубинских сигарет и человек в белых от пыли сапогах, с правым, круто срезанным плечом, образующим прямой угол...

— Славный парень,— сказал он, сказал то самое, чего ждал от него Сергей, и тот расплылся в улыбке. Но улыбка, в общем-то, была здесь неуместна, и он тут же ее стер. Лицо Сергея снова приобрело хмурое, озабоченное выражение.

— Это еще не все,— проговорил он сурово,— это только начало... — И взгляд, которым провел он по лицу Феликса, не скользнул, а как бы окарябал...

Впрочем, в самой заметке было что-то такое вот раздражающее, карябающее... Хотя — что?..

— Ну так рассказывайте,— сказал Феликс. И полез в карман за сигаретами. Пачка, конечно, намокла вместе с брюками и когда он запустил пальцы внутрь, они ткнулись в табачную кашу. Но Сергей опять проявил невероятную и даже в чем-то подозрительную деликатность, не заметив манипуляций Феликса с брюками и сигаретами, и тут же подставил Феликсу свои.

— Других здесь нет,— сказал он.— Придется курить эти...

Сигареты были длинные, без фильтра,— кубинские, тe самые,— подумал Феликс.

Рассказывал Сергей, по-прежнему силясь сдерживать эмоции, голосом нарочито ровным, глухим, откинувшись в кресле и скрестив — лодыжка к лодыжке — свои длинные ноги в потертых джинсах и растоптанных синих кроссовках. Ему при этом, возможно, хотелось походить на эдакого хладнокровного британца, не теряющего самообладание ни при каких обстоятельствах. Он и слова начинал тогда выговаривать невнятно, не раздвигая челюстей — на английский манер. Но для такой игры хватало его не надолго. Он щелчком выстреливал окурок прямо в окно, вскакивал за новой сигаретой и начинал бегать, метаться по комнате всего номера хватало ему на три шага.

— Потрясно, а?..— говорил он, склоняясь к Феликсу.— Но это еще семечки! Семечки!..

Глаза его в светлых, белобрысых ресницах, горели голубым огнем — точь-в-точь пламя у спиртовки. Глядя в них, нависающие так близко, что были видны рассыпанные по радужной точечки, Феликс отчего-то едва сдерживался, чтобы не улыбнуться.

Он слушал Сергея, пряча улыбку, совершенно не вяжущуюся с тем, что он слышал. Ему казалось, это он сам, давний и неожиданно воскресший... Сам... В нем самом клокочет эта еще не пережитая, еще заполняющая его целиком история...

В ней имелось все, что положено по классическому эталону подобного рода историям. То есть, помимо главного героя, обреченного на борьбу и страдания за справедливость, был его антипод — удачливый хапуга и плут, и его покровители, сами не плуты и не хапуги, но так или иначе, престижем или положением, с ним связанные. А у этих покровителей — маленьких, на местном, так сказать, уровне,— свои покровители, уже побольше, покрупнее, и так далее, и так далее... Пока в конце концов, не выясняется, что сковырнуть плута и хапугу, на котором завязался узелок, ничего, понятно, не стоит, но при этом слишком многие будут задеты, так что лучше подождать... повременить... не пороть горячки... А проще говоря — заткнуться! И перестать, перестать соваться не в свои дела!..

Схема, разумеется, была классическая. Ну, а за классическими масками — комедия масок, дель-арте — постепенно обозначались и нарисованные Сергеем лица. Директор передового совхоза им. Джангильдина, по фамилии Баймурзин (Где-то, где-то я слышал тут эту фамилию...— попытался вспомнить Феликс.) «Наш маяк», гордость всего района... И вдруг — фальшивые, подтасованные данные, или, как говорится более мягко, с каким-то бытовым оттенком — приписки... То есть — прямая уголовщина, в переводе на язык закона! Но — кто переводчик? Районный статистик, пребывающий среди бланков, отчетов, ведомостей, форм № 5 и форм № 125, шуршащий своими бумагами в каком-нибудь закуточке райисполкома и обыкновенно вызывающий внимания не больше, чем шебуршание где-то за плинтусом мыши... И вдруг!..