«Если», 2002 № 07 - Уолтер Йон Уильямс

Боб (Борис Олегович Борисов) — наш студийный Кулибин, мастер на все свои золотые руки, может из чего угодно сделать нечто совсем другое. Причем, как правило, из чего-то ненужного и бесполезного нечто нужное и полезное.

— Не подделают? — кивнул я на пульт.

— Ключ-то? Нет, бесполезно, — покачал он головой, — нужно частотный код знать, а я его один знаю.

Необходимость такого человека в штате студии много раз подтверждалась практикой. Но какого черта он среди ночи поднял меня с постели и заставил переться в свой сарай-мастерскую?! Лично я понятия не имею.

Присели. Я огляделся. Да-а, как будто и не было последних лет пяти… Да какой там пяти! Этот гигантский сарай служил мастерской еще бобовскому отцу, а возможно, и деду. Это я в последний раз был тут лет пять назад, а не меняется в нем ничего значительно дольше.

— Короче, — сказал Боб, — я встрял.

— В смысле? — я нервно постучал пальцами по обшарпанному верстаку, возле которого мы уселись.

— В смысле, допрыгался.

— Слушай, хватит тянуть резину! Выкладывай наконец, что стряслось?!

— Значит, так, — начал Боб. — Ты никогда не задумывался над тем, что мир вокруг нас можно сравнить с компьютерным монитором, а бога — с процессором?

Да-а…

— Если ты вытащил меня из постели для того, чтобы познакомить с этим поэтическим образом…

— Подожди, подожди! Это не поэтический образ. Это довольно близкая аналогия. Все причинно-следственные связи — в процессоре, а на мониторе только отображение. Вот я и подумал: хоть этот компьютер и работает в автономном режиме саморазвития, можно ведь, наверное, как-то на него влиять извне?

— На бога?

— Ну да.

— Молиться можно, — сказал я, чувствуя, что меня все-таки втягивают в идиотскую дискуссию.

— Факт. Хорошо мыслишь. Голосовое воздействие. Только нет никакой гарантии, что все будет, как надо. А мне нужно, чтобы было жесткое влияние. Так что я немного покумекал и сделал приставку.

— К чему?

— К процессору. Только ничего толком не вышло. Возможности очень ограничены. Единственное, что получилось, это когда я на мониторе…

— В смысле, в реальном мире?

— Не понял?

— Так ведь у тебя реальный мир — монитор бога.

— Брось! — махнул рукой Боб. — Забудь. Это я фигурально выразился. А сейчас я про настоящий монитор говорю, про монитор моего компьютера.

— Ну?

— Так вот, можно на мониторе моего компьютера выбрать любую точку пространства и времени, щелкнуть, и ты — там.

Я поднялся:

— Знаешь что, Боб, если тебе захотелось среди ночи кому-то попудрить мозги, выбери, пожалуйста, кого-нибудь другого… — Я шагнул к двери.

— Ну, подожди! Ну, пожалуйста! — вскричал он. Я обернулся и увидел, что он готов расплакаться. Это было так на него не похоже, что я опустился обратно на табуретку.

— Давай. Только ближе к делу…

— Да куда уж ближе? — потряс головой Боб, словно отгоняя от себя наваждение, затем полез в тумбочку верстака и достал оттуда початую бутылку водки. — Крандец нашей реальности.

— Да что ты натворил-то, ответь наконец!

— Да не я это натворил, — вздохнул Боб. — Какукавка.

Софья Андреевна заглянула в кабинет:

— Левушка, к тебе посетитель.

— Свет мой, — не оборачиваясь, отозвался Лев Николаевич, — ты ведь знаешь, когда я работаю, я никого не принимаю… — Демонстративно скомкав почти полностью исписанный лист, он кинул его в корзину возле стола.

— Если б не было на то необходимости, я бы тебя не беспокоила, — твердо сказала Софья Андреевна и упрямо вошла в кабинет.

— В чем же эта необходимость? — нахмурился Лев Николаевич, снял мозолистые босые ноги с низенькой скамейки и, поднявшись из-за стола, повернулся к ней. — Кто ж это такой к нам прибыл — Папа римский или сам Господь Бог?! — Граф сунул большие пальцы узловатых мужицких рук за пояс и качнулся с носков на пятки.

Внезапно, протиснувшись между косяком и хозяйкой, в комнату проскользнул щуплый юноша в очечках. Типичный тургеневский нигилист.

— Вы уж меня простите, Лев Николаевич, но дело у, меня очень важное, — сообщил он с порога. — И чем быстрее мы все обсудим, тем лучше будет…

— Кто таков?! — рявкнул Толстой.

— Да я, собственно, никто, а вот вы…

— А коль никто, так и пошел вон! — Ощетинившись вставшей дыбом бородой, Толстой шагнул к визитеру.

— Анну Каренину пишете? — быстро спросил очкарик, надеясь этим вопросом обескуражить глыбу. Но не тут-то было.

— А тебе, прохвост, какое дело?! — все так же угрожающе спросил матерый человечище и топнул о паркет ороговевшей пяткой. Но вдруг глаза его вспыхнули нехорошим огнем: — И откуда знаешь про нее?! Никто ведь еще не знает!

— Зря пишете, — продолжал незваный гость, чуть отступив. — Ну, кинется она под поезд, и всякий читатель спросит: зачем читать про нее? Что за фигу нам граф подсунул? Только авторитет себе испортите!

У Софьи Андреевны брови поползли на лоб. Толстой, отшатнувшись обратно к столу, сгреб с него пресс-папье и с размаху запустил им в посетителя. Однако тот ловко увернулся, и увесистая штуковина влетела в застекленную дверцу старого книжного шкафа. Взвизгнув под аккомпанемент звона бьющегося стекла, Софья Андреевна метнулась прочь из кабинета.

— Спокойно, — гость уронил свою странную котомку и вытянул руки ладонями вперед на манер психиатров из штатовских триллеров. — Лев Николаевич, вы находитесь среди любящих вас людей… Вы — зеркало русской революции… Все под контролем… А я, пожалуй, пойду…

Он проворно метнулся к двери вслед за хозяйкой, но граф с неожиданной прытью преодолел пару разделявших их шагов и ухватил очкарика за воротник.

— Врешь! — гаркнул он. — Теперь уж никуда!

Он отшвырнул юношу в сторону, запер дверь и сунул ключ в широкий карман своей холщовой кофты.

— А теперь говори. Кем подослан? — брови графа нависли так, что глаз не стало видно совсем.

— Никем, — замотал головой перепуганный юноша. — Честное слово!..

— Нечто бесовское видится мне в этом лице, — ткнув указательным пальцем в гостя, сказал граф тихо, словно бы самому себе, — такие вот и в царя стреляют… — А затем повысил голос: — Что в мешке?!

— Кни-и-ги… — протянул очкарик и всхлипнул.

— Книги, говоришь? — Толстой потрогал котомку босой ногой. — И то правда. Книги. Ладно. Книжный человек — не столь опасный. Вся сила у него в чтение уходит… Да не хнычь ты, — осадил он гостя покровительственно. — Зла не сделаю. Давай-ка садись, в ногах правды нет. — Лев Николаевич указал незваному пришельцу на табурет. — Садись.