Аптека Пеля - Вера Вьюга
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оттягивая момент истины, он достал из ящика пелевскую бумажку, рассчитал и измерил все как положено и снова замер перед стеллажом с пузырьками, разглядывая стеклянные бока, с чернеющими на них латинскими буквами.
— Ты чего там застрял! — разнесся по подземелью недовольный крик Балалайкина, подкованные сапоги грохотали по каменному полу. «Если промедлишь другого шанса не будет!» — щелкнуло в мозгу и вся жизнь промелькнула перед глазами: и тяжелое лиловое небо Питера, и дремучие деревенские леса и прелестная Ева, дрожащая в его объятьях… Саня протянул руку к склянке, где ему казалось был именно он — злосчастный зеленоватый порошок, — сорвал пробку. Скрутил чертеж фунтиком, отсыпал немного и торопливо сунул в карман, заботливо пришитый Лушей на портки.
— Иду я, иду… — подал голос, возвращая пузырек на полку — авось не заметит.
— Справился? — поинтересовался Балалайкин, запирая двери.
— А то!
— Тетке своей скажи, чтобы зашла. Дело у меня к ней. Три дня ее не видел. Не заболела?
— Да вроде здорова, — не сразу сообразив о ком речь, ответил парень. — Передам.
Увидеть Еву снова не удалось — усатый аптекарь, заметив интерес Санька к провизорской, демонстративно захлопнул двери, насмешливо поглядывая на любопытного плотника.
На улице их пути разошлись: Балалайкин коротконогим колобком покатил в свою каморку-офис, а Санек, дождавшись, когда тот исчезнет заторопился к Луше.
У дверей он замешкался. Сунул руку в штаны. Достал чуть влажную бумажку и зажал в кулаке.
Вошел без стука. Поставил на пол ящик с инструментом.
— Вот! — присаживаясь рядом с чавкающей похлебку бабой, разжал кулак. Помятый фунтик упал на стол рядом с куском ноздреватого хлеба. — Достал…
— Крупку?
— Крупка не крупка, а по виду похоже, на тот порошок…
— И чо?
— Пока не знаю. Не придумал. Нужно бы посоветоваться с губернатором…
— С губернатором? Ты бы еще с кобылой золотаря нашего Прошки посоветовался. У той хоть какое разумение есть, а тваво дружка…
— Дура ты тупая! — не выдержал Саня. — Ничего ты не знаешь. И умом своим кроличьим понять не можешь. А значит молчи, слушай и делай, что скажут. Или будет тебя колбасить до смерти.
Луша перестала жевать. Черты лица до того живые окаменели, она развернулась и молча уставилась на парня. Было похоже, что замышляет что-то страшное. Глаза застыли, отражая растерявшегося собеседника. Взгляд темный, багровеющий, тяжелый…
— Ну, ладно, ладно… — обмяк Санек и принялся аккуратно разворачивать бумажку. — Вот он. — Пальцем придвинул сокровище поближе к бабе. — Куда-то пересыпать нужно. Да и неудобно… потерять могу.
Луша сорвалась к сундуку и, пошарив в нем, положила на стол подвеску на кожаном шнурке. Это был рубиновый клык. Точь-в-точь, что засветился в пасти Артюхина, только раза в три больше оригинала. Саня изумленно разглядывал артефакт.
— Откуда? — боясь прикоснуться к зубу, выдавил мгновенно пересохшим ртом. — Откуда? — повторил уже глядя на бабу, бесцеремонно схватившую клык.
— Глянь. Тут резьба, а внутри пусто. Туды и сыпь.
Кулон с секретом — чудесный вариант или зловещее знамение. Разбираться в этом теперь не было времени, да и ума. Подходит для порошка идеально и ладно.
— Молодец, ты Луша, — сказал вроде извинился. — А где взяла-то?
— Так на кресте и нашла. Весело вот, — бабье лицо просияло. — Я как первый раз-то к могилке Лампушкиной вышла, смотрю, а на кресте оно висит. Я и сняла. Стою молюсь, мол прости, Господи, что чужое взяла. Думаю, покойнику-то без надобности, а я продам, да детишкам чего куплю… А тут эти с коробочками пришли телефонными и давай щелкать… дальше ты знаешь.
— А что не продала?
— Так на черный день берегла. Видать пришел он…
В приступе внезапной эйфории, будто уже все свершилось и судьба непременно повернется к нему сияющим ликом, Санек бережно пересыпал порошок в рубиновый кулон. Крепко закрутил резьбу розетки с петлей и повесил на шею темный вощеный шнурок. Но тотчас восторг, вспыхнувший мгновенной искрой, сменился тревогой, тягучей и ноющей, как воспаленный зуб.
— Ладно. Пошел я. Меня в мастерской ждут. Вечером обсудим.
— Заходи… — ответила равнодушно. Не было в ее голосе ни радости, ни надежды.
— Ты бумажку сожги, — заметив на столе сальную свечу в железном подсвечнике, приказал Саня. — Прямо сейчас и сожги. А потом иди к Балалайкину. Дело у него к тебе. Хм… срочное, — поддел со злорадством, что бывает у трезвого к захмелевшему искателю мучительных наслаждений.
Как только дверь за парнем закрылась, она убрала со стола миску. Накрыла надкусанный хлеб тряпицей и подвинула ближе свечу. Какое-то время смотрела на зеленоватое пламя, медленно пожиравшее чертеж профессора Пеля. Прилипшие к бумаге крупинки несколько раз вспыхнули крохотными петардами. Едкий дым наполнил комнату. Луша глубоко вздохнула и исчезла. Будто ее и не было.
Вечером Саня несколько раз наведывался в ее комнату, но соседка так и не появилась. Загуляла — единственное, что приходило на ум. С Балалайкиным небось отрывается, предположил засыпая, довольный, что его не донимает ненасытная баба.
Утром, перед тем как отправиться в мастерскую, снова заглянул, но похоже единственным, кто лежал на ее постели со вчерашнего дня был солнечный луч, согревший лоскутное одеяло.
Ни басовитый сосед — мужчина в засаленной манишке, ни смешливая горничная помочь ему в поисках не смогли — не видели.
Весь день они с Ефимычем пилили, строгали и колотили стеллажи для пелевской лаборатории. В мастерской стоял животворящий сосновый дух. А к вечеру сам Балалайкин пожаловал принимать работу. Осматривая конструкцию, он, кряхтя, приседал, тер пухлым розовым пальцем свежевыструганные доски — не занозит ли, шатал конструкцию — крепка ли. Работой остался доволен. Уходя, кликнул с собой Саню.
— Вижу не соврала тетка. Мастер ты знатный.
Хвалили Саню редко, от неожиданности он засмущался, белесые брови поплыли вверх вслед за кончиками губ, но следующая фраза точно нежданным морозцем прибила начавшую было расцветать улыбку.
— А вот в башке твоей дыра.
— Почему это?
— Я тебе сказал, чтобы тетка зашла. Ты небось забыл передать. Она должна была курьерским поездом ко мне лететь…
— Да сказал я.
— А раз
