Поход скорпионов - Евгений Лобачев

– Смотрите, корабль! – пискнул я, но голос сорвался от волнения, и меня никто не услышал. А может, бравым морякам и дела не было до того, что чирикает желторотый птенец.

Залюбовавшись, я не сразу обратил внимание на суматоху, поднявшуюся за спиной. Из мира грез меня вырвал отец: встряхнув что есть силы, он велел мне убираться под навес, установленный ближе к корме.

– Да что случилось?! – в досаде завопил я.

– Ты что, не видишь?! – Отец ткнул пальцем в корабль, который давно уже перестал быть темной точкой и обрел форму и цвет, став похожим на пучеглазую хищную рыбу, вооруженную длинным острым носом. – Пираты!

Кормчий с помощником навалились на руль, разворачивая судно, гребцы по правому борту подняли весла, те же, кто сидел слева, наоборот налегли, помогая маневру. Едва корабль встал на новый курс, барабан разразился неистовой дробью, от которой сердце едва не выпрыгивало из груди. Надрывно заскрипели уключины, весла, разом вспенив воду, замелькали над волнами подобно крыльям вспугнутой бабочки… А я бросился помогать отцу и капитану: они готовили корабельный алтарь, чтобы принести искупительные жертвы богам.

Не помогли ни жертвы, ни усилия гребцов. Пиратский корабль догнал нас так же легко, как охотничий пес догоняет брюхатую кабаниху. Возникшая было крошечная надежда на то, что мы сможем спасти свои жизни и имущество в бою, очень быстро угасла: капитан выбил оружие у двух матросов, схватившихся за ножи. И он был, наверное, прав, ибо пираты превосходили нас и числом и вооружением.

Нас не убили лишь потому, что имя моего отца было известно всему побережью; пираты прекрасно понимали, какой выкуп можно взять за такого человека.

Так начались наши мытарства. Долгое унылое плаванье на чужом корабле, высадка на берег тайком, под покровом ночи… Нас связали одной длинной веревкой за шею, руки скрутили за спиной, и вот уж мы бредем вдоль кромки воды, и зловонные факелы кровавым светом освещают наш скорбный путь. Вскоре, понукаемые пиратами, мы отвернули от моря и оказались на узкой тропе; она петляла меж прибрежных холмов, постепенно поднимаясь все выше.

Отец шел в трех шагах впереди меня, и когда никого из разбойников не было рядом, нам удавалось перешептываться.

– Послушай, Мильк, – сказал он мне, когда ночь перевалила за середину. – Мы должны бежать.

– Но мы даже не знаем, где мы, – возразил я. – И разве нас не освободят за выкуп?

– Я узнаю эти места, – ответил отец. – Мы приближаемся к Тифену, а это значит, что нас не отпустят даже за выкуп: у меня слишком большие разногласия с тифенянами. В лучшем случае, получив мои деньги, они продадут нас каким-нибудь варварам.

Помолчав, он продолжал:

– Когда пираты разрешат остановиться, чтоб передохнуть, сядь ко мне спиной, у меня в сандалии спрятано небольшое лезвие, как раз для таких случаев…

И вот он, долгожданный выкрик: «Привал!» Отец постарался отодвинуться подальше от разбойников с факелами – насколько позволяла веревка. Я примостился у него в ногах и, опустив руки, принялся отчаянно ощупывать сандалию, которую он подставил мне. Минута – и вот в моих пальцах что-то узкое и длинное, и невероятно острое! Я едва сдержался, чтобы не завопить от восторга, так опьянило меня предчувствие скорой свободы!

– Перережь веревки на руках, – прошептал отец. – Только незаметно, и…

– Поднимайтесь все! – прервал его крик атамана. – Пошли!

Стон, вырвавшийся из нескольких десятков глоток, ознаменовал начало нового перехода. Качаясь от неимоверной усталости, потянулась по тропе живая цепь из людей, навязанных на веревку, будто рыбы, вывешенные на просушку удачливым рыбаком. Впереди шли разбойники, освещавшие нам путь факелами, отблески которых были куда страшней отблесков пламени, кое, как рассказывают, неугасимо пылает у входа в царство мертвых.

Через некоторое время, забыв короткие минуты отдыха, наша скорбная процессия втянулась в дорогу, и ни разбойники, ни рабы не замечали уже ничего, кроме стелющейся под ноги каменистой тропы.

О, боги, сколь труден был для меня этот путь! Спасительное лезвие жгло руки раскаленным углем, а мысли о скорой свободе, об опасностях, поджидающих впереди, заставляли сердце колотиться так громко, что, казалось, ему вторило раскатистое эхо в окрестных холмах! Но ужаснее всего были не эти мучительные переживания, а страх потерять наше единственное средство к спасению! О, как мало́, как ничтожно мало́ было лезвие, что дал мне отец! Сколько раз я готов был закричать оттого, что мне казалось, будто я его уронил, что оно проскользнуло между пальцами и теперь лежит в пыли под ногами у идущих сзади. Сколько раз, когда мимо проходил кто-нибудь из разбойников, я непроизвольно сжимал кулак, ощущая, как острое железо терзает мою плоть. И сколько раз я мысленно обращался к отцу с мольбой подать знак, разрешить разрезать проклятые веревки, и сколько раз проклинал его за то, что он медлит.

Тропа повернула, снова поползла вверх. Впереди, на фоне звездного неба, показались силуэты деревьев.

– Начинай, – шепнул, обернувшись ко мне, отец. – Освободи руки, ослабь веревку на шее, чтобы быстро выскользнуть, когда будет нужно, потом передай лезвие мне. Делай быстро, роща невелика, и она – единственное наше спасение.

Дрожа от возбуждения, я принялся за дело. Веревка на руках поддалась относительно легко, труднее было ухитриться как-то удержать ее на запястьях, чтобы стражникам казалось, будто я еще связан. Гораздо труднее оказалось справиться с веревкой, перехватывавшей шею. Она была вчетверо толще и сплетена из каких-то особо прочных волокон, так что мое лезвие, соприкасаясь с ней, вдруг теряло всю свою остроту, становясь почти бесполезным. Мало того, вдоль цепи, проверяя, все ли в порядке, то и дело сновали пираты, и мне приходилось бросать работу всякий раз, когда кто-нибудь из них оказывался рядом. Я опускал глаза и втягивал голову в плечи, когда они приближались, и молил богов не о свободе даже, а о том, чтобы никто из разбойников не заметил надрез на веревке.

Роща приближалась, до ближайших деревьев оставалось не больше двух дюжин шагов, свет факелов уже плясал на нижних ветвях, вызывая к жизни причудливые и страшные тени… В эту минуту прозвучал приказ остановиться. Почти все разбойники, сгрудившись впереди, принялись что-то оживленно обсуждать. Двое или трое остались за нашими спинами, их местоположение можно было определить по огням воткнутых в землю факелов.

– Живей, – прошептал отец, но меня не нужно было подгонять. Изо всех сил я принялся пилить проклятую веревку, изо всех своих невеликих сил.

– Живей, живей, не копайся, еще немного…

Мир исчез для меня, исчезли пираты и их пленники, исчезла роща, исчез даже отец… Осталось только лезвие в окровавленных пальцах и толстый прочный канат, который я пилил и пилил, волоконце за волоконцем приближаясь к свободе… Еще, еще, еще…

– Он перерезал веревку!!! – вдруг взорвалось в голове. – Хватайте! Нож! Нож отнимите у него!

Страшной силы удар сбил меня с ног. Вокруг была тьма, и что-то сотканное из мрака навалилось на меня, прижимая к земле. Я дернулся, заорал, ударил кулаком… Ругнувшись на чужом языке, пират обрушил на меня еще один удар…

– Скрути руки! Не давай двигаться! Тащи! Тащи его сюда! Скорей!

– Хвала двенадцати, что закончился подъем. Дюжиной шагов раньше, и…

– Свет!!! Там впереди свет!

– Вперед! Вперед! Вперед!

Чьи-то руки подхватили меня, поволокли куда-то, как мешок с репой. Потом был свет, яркий, ослепительно белый, нестерпимый! Я зажмурился, взвыв от боли. Хлесткий удар по щеке оборвал мой крик, на голову обрушился поток ледяной воды…

– Мильк. Мильк! Мильк, вороны тебя раздери, очнись во имя богов!

Это был голос Гиеагра. Вздрогнув всем телом, я распахнул глаза. Пятеро моих попутчиков склонились надо мной. Четыре с половиной пары глаз уставились на меня. В глазах Гиеагра читалась озабоченность, спрятанная за насмешкой; в прищуре Бурдюка угадывалось сочувствие; Эписанф смотрел с радостным удивлением (чувства такого сорта можно прочесть на лице всякого алхимика или мага, чей очередной опасный опыт обошелся всего лишь двумя выбитыми зубами, смертью раба и пожаром в лаборатории); единственное же око Глаза таращилось на меня с любопытством, как на двуглавого мыша.

– Кто бы мог подумать, что нашему книжнику Мильку достанется самый жуткий морок, – изрек наконец Глаз. – Спасибо, хоть не обмочился.

– С возвращением из царства снов, юноша, – произнес Эписанф. – Как ты ни упирался, мы все-таки выбрались. И добро пожаловать на перевал.

Глава 2

Иногда, мысленно возвращаясь в те дни, я пытаюсь представить себе, какие мороки насылали безумные призраки на моих спутников, принуждая таких разных людей к одному действию: перерезать связывающую нас веревку. Но этого я не узнаю никогда.