Поход скорпионов - Евгений Лобачев

Впрочем, Мильк-то про свой морок мне рассказал еще тогда.

Да, бывали в моей жизни денечки и полегче – в каждой дюжине я их насчитаю примерно двенадцать.

Отправляясь в Проклятые Земли, я, само собой, не рассчитывал на легкую прогулку и, как мне казалось, к опасностям был готов. Только опасности мне рисовались такие, от которых можно отбиться мечом или кинжалом. Дикие звери, дикие люди… Ну пусть чудища, о каких детям на ночь страшные сказки рассказывают. Никак я не ожидал, что мне душу будут в узлы завязывать. Меня ведь те призраки, которых Эписанф готов древними богами величать, едва не заставили самого себя в пропасть скинуть. И чудо еще, что мы все вшестером это испытание выдержали. А чудо – это есть благословение богов, меня так еще Мирдгран Хромой учил. Эта мысль меня приободрила слегка, но ненадолго, скоро опять мелкая дрожь бить начала.

Остальным, по всему видать, не легче моего пришлось. Глаз был белее молока, и уголок его рта постоянно нервно подергивался. Спасибо он мне так и не сказал, а ведь это я его из морока выдернул в самый последний момент, он уже начал пилить веревку одним из метательных ножей. Хвала Скорпиону, что ножи эти, во-первых, для резания не предназначены, заточены только у острия, а во-вторых, сделаны из совсем дрянной мягкой бронзы. Ну я ему тот его пинок у стен Хроквера припомнил и должок вернул со всем своим удовольствием. Так он секунду-другую на нож свой смотрел ошалело, а потом отбросил, словно ядовитую змею. Я еще подумал тогда, дескать, вон как его морок-то зацепил…

И думал так до тех пор, пока нам Милька впятером держать не пришлось. Сила в этом щуплом пареньке откуда-то взялась прямо нечеловеческая, даже у Гиеагра жилы на шее вздувались, когда он нож у него отбирал. Сейчас, выйдя из злополучной башни, Мильк ноги передвигал словно во сне. Наверное, добрая часть его души все еще находилась во власти коварного морока.

Эписанф шел, почти не разбирая дороги, и несколько раз уже натыкался то на меня, то на Гиеагра, хотя полная луна щедро поливала своим светом горное плато, на котором мы оказались. Каждый раз после этого философ невразумительно просил прощения и обхватывал руками голову.

Гиеагр проявлял свою слабость не так явственно, лишь время от времени резко дергая могучими плечами, словно отгоняя назойливую муху.

И только по Лаите ничего нельзя было сказать. Она снова превратилась в немую фигуру под черными одеяниями и если даже бледнела или, скажем, краснела, то под непроницаемыми тряпками заметить это было невозможно. Едва мы покинули башню, она молча перевязала мне свежую рану, и руки у нее не дрожали.

Так мы шли до тех пор, пока плато не закончилось довольно крутым обрывом, уходящим вниз дальше, нежели позволял увидеть лунный свет.

Обсуждать особо было нечего – преодолевать такой спуск во тьме равносильно самоубийству. Так что мы не выбирали место ночлега – место выбрало нас, ибо вернуться назад в башню никто из нас не согласился бы за все сокровища мира. Впрочем, жаловаться особо не приходилось, ровной и сухой земли было достаточно, чтобы расположить на ночлег целую роту стражников, а не то что нашу скромную компанию. Жаль, конечно, что никто не догадался покрыть эту твердую, каменистую почву слоем густой травы, но мне лично приходилось ночевать в местечках и похуже. Тем более ветер, бушевавший по ту сторону башни, либо полностью стих, либо сюда не проникал.

После вялого и непродолжительного спора решили разбиться на пары и дежурить по половине ночи. Мне с Мильком выпало охранять сон компании первыми, Глазу с Гиеагром – вторыми. Уважая почтенный возраст Эписанфа, в караул его брать не стали, да и выглядел он, пожалуй, похуже Милька. Лаиту, само собой, за полноценного участника похода никто не считал.

Такое разделение по парам не было случайным. Хотя никто вслух не проронил ни слова, варвары не могли доверить свой ночной покой нам с Глазом. Мысль о том, что желторотому Мильку выпало присматривать за мной, меня изрядно позабавила, хотя вида я и не подал; задайся я такой целью, сегодня же отправил бы всю компанию в Тень Зодиака. Начиная с самого Милька. Но время для этого еще не пришло.

Один за другим наши спутники отходили ко сну. Лаита спящая немногим отличалась от Лаиты бодрствующей; Эписанф, поворочавшись несколько минут, вскоре жалобно постанывал во сне. Гиеагр растянулся во весь свой огромный рост на спине, подложил руку под голову и время от времени коротко и тревожно всхрапывал. Глаз спал совершенно бесшумно и в своем безмолвии живо напомнил мне недавнюю картину… Я поежился. Странно все это. Приходилось ведь мне видеть раненых, приходилось и мертвых. И в тот момент у меня даже сомнений не оставалось, что друг мой уже предстал пред ликом двенадцати Теней. А по прошествии совсем пустяшного времени он уже бодро шагал вместе с нами, а через пару дней и в беге не уступал никому из нас.

Можно, конечно, и это окрестить чудом и на том успокоиться, только я не привык к таким простым объяснениям. Бывает, и у чуда свои причины имеются, вот только не вижу я их, никак не вижу. Значит, пошире надо глаза открывать.

Неудачно повернувшись, я задел рану на руке и приглушенно зашипел. Мильк, до того либо погруженный в свои мысли, либо еще блуждающий по закоулкам недавнего морока, повернулся в мою сторону.

– Болит? – с наивным сочувствием поинтересовался он.

Я только усмехнулся:

– Сначала милая беседа с тельцами в Джибее, потом подъем в гору, теперь эта башня… Знаешь, парень, если я найду у себя что-то, что не болит, я поделюсь с тобой этой радостью.

Мильк неловко улыбнулся и снова посмотрел на свежую повязку, набухшую от крови.

– Кто это тебя так? Призраки?

Морщась, я переменил положение, чтобы не беспокоить руку.

– Гиеагр напрасно хвалит твою ученость, видно, ты не был слишком уж усердным учеником. Разве тебе не объясняли, что призраки бесплотны? Они живут в Оборотной стороне мира – между миром живых и Тенью Зодиака – и наш мир для них так же недоступен, как Оборотная сторона – для нас с тобой. Призраки ничего не могут сделать с твоим телом, но подобно тому, как колдун погружает свою душу в обиталище демонов, самые сильные призраки способны заглянуть в души смертных.

– Бурдюк! – В голосе Милька явственно звучало удивление.

– Что?

– Разве я просил тебя восполнить пробелы в моем образовании?

– Насколько я понял, именно так, – кивнул я. – Раз уж ты спросил…

– Я всего-навсего спросил, кто порезал тебе руку. Про призраков рассказывают и в наших краях, да только сказки все это.

Подумав немного, я пожал плечами.

– Честно говоря, я тоже не воспринимал их слишком серьезно. Я даже не задумывался, верю я в призраков или нет. Для меня их не существовало по той простой причине, что я никогда не имел несчастья с ними сталкиваться. И, знаешь, я бы с удовольствием обошелся без этого нового опыта.

Какое-то время длилось молчание, причем Мильк как-то странно смотрел на меня, а я никак не мог понять, чем вызван этот взгляд. Наконец он заговорил:

– Скажи, Бурдюк, тебе никогда не говорили, что с тобой трудно разговаривать?

Такой поворот в нашей беседе меня несколько озадачил.

– Как же. Глаз говорит мне об этом по три раза на день. Все потому, что я употребляю слова, слишком длинные, чтобы уместиться в его голове.

– Моя голова способна вместить слова любых размеров, – хмыкнул Мильк. – Но в ответ на простой вопрос ты говоришь о чем угодно, кроме сути. Если когда-либо палачам придется выпытывать у тебя что-нибудь, я им не завидую. Ты не выдашь тайну не из-за несокрушимой силы духа, а оттого, что не сможешь сосредоточиться на вопросе.

Пару секунд я переваривал услышанное, а потом рассмеялся – негромко, чтобы не разбудить спящих. Ехидный язык парнишки не вызывал у меня раздражения, сам не знаю почему.

– Я сам нанес себе эту рану, Мильк, – коротко ответил я.

Мильк, очевидно, ждал продолжения, но я и не думал ничего больше говорить.

– Сам? – не выдержал он. – Но зачем?

– Разве тебе не требовался всего-навсего простой ответ на простой вопрос, а? Пространные рассуждения утомляют твой рассудок. – Решив, что моя маленькая месть состоялась, я все же пояснил: – Точно затем же, зачем Гиеагр хотел врезать тебе по голове, когда ты никак не мог очухаться от морока. Я удержал его, иначе, пожалуй, в башне стало бы одним призраком больше. Сомневаюсь, что этот дуболом способен соизмерять свою силу.

– Ты порезал себя, чтобы не поддаваться мороку? – уточнил Мильк.

– Ну да. А до этого привел в чувство Глаза, с пустым взглядом пилящего свою веревку. Когда морок начал скручивать меня, я примерно понимал, что происходит. Всеми силами старался сосредоточиться на настоящем мире, но потом понял, что этих сил не хватает. Я уже не видел ни Гиеагра перед собой, ни Глаза рядом. Вот тогда меня и осенило – как молнией. Кинжалом, который уже был в моей ладони, я полоснул себя по руке. Конечно, не хотел резать так глубоко, но уж не до расчетов было. Зато помогло – будь здоров, хвала Скорпиону. Мой кинжал не чета ножику Глаза, хватило бы одного движения, чтобы рассечь веревку.