Дневник горничной - Октав Мирбо

— У вас есть свидетели?.. Где ваши свидетели? Посмейте привести свидетелей… — рычит капитан…

— Свидетели… огрызается барии… свидетели — камни… Все те пакости, которыми вы неустанно осыпаете мои клумбы. Старые шляпы… туфли, которые я подымаю каждое утро, и которые все признают за ваши…

— Вы лжете…

— Нет, вы — каналья… безобразник…

Но так как барин не представил уважительных доказательств, мировой судья, который, к слову сказать, друг капитана, предлагает барину взять свою жалобу назад.

— И затем… позвольте мне вам заметить, — заключил судья… — Совершенно невероятно… совершенно недопустимо, чтобы храбрый воин, неустрашимый офицер, который получил всякие отличия на поле битвы, забавлялся бы бросанием камней и старых шляп в ваши владения, точно мальчишка…

— Тьфу пропасть!.. — вопит капитан… — Этот человек — наглый дрейфуссар… Он позорит армию…

— Я?

— Да — вы! Вы, мерзкий жид, хотите обесчестить армию… Да здравствует армия!..

Они чуть не вцепились друг другу в волосы, и судье стоило не малых усилий их разнять. С этих пор барин устроил у себя в саду постоянное дежурство двух караульщиков, заседающих в шалаше из досок, с проделанными отверстиями для глаз. Но предупрежденный капитан ведет себя прилично и барин только нагрел себя на расходы.

Два или три раза я видела капитана через забор. Несмотря на мороз, он проводит весь день в саду, где усердно занимается всевозможными работами. В данную минуту он окутывает свои розаны чехлами из промасленной бумаги… Он сообщил мне о своих несчастьях… У Розы инфлюэнца, да и вообще… при ее астме… Бурбаки поколел… схватил воспаление легких, напившись коньяку… Решительно ему не везет… Наверное его сглазил этот разбойник Ланлэр… Он хочет избавить от него округ, и предлагает мне план кампании…

— Вот, что вы бы должны сделать, мадемуазель Селестина… Вы бы должны предъявить к Ланлэру… в суд Лувье… жалобу на оскорбление нравов и посягательство на стыдливость… Это мысль…

— Но, капитан, барин никогда не оскорблял моих нравов, не посягал на мою стыдливость…

— Ну, и что же из этого?..

— Я не могу…

— Как… вы не можете?.. А между тем ничего нет проще. Предъявите жалобу и позовите меня с Розой в свидетели… Мы подтвердим… покажем на суде, что мы видели все… все… все… Слова офицера, в особенности в настоящий момент, что-нибудь да значат, клянусь Господом!.. Это не то, что… какая-нибудь дрянь… И заметьте, что после этого нам ничего не будет стоить возобновить дело об изнасиловании и притянуть сюда же Ланлэра… Это я вам доложу, идея… Подумайте-ка об этом, мадемуазель Селестина… подумайте…

Ах! мне есть о чем, — даже слишком много о чем — надо подумать в данную минуту… Жозеф торопит меня ответом… дольше тянуть нельзя… Он получил из Шербурга известие, что на будущей неделе состоятся торги маленького кафе… Я волнуюсь, нервничаю… Я то мысленно соглашаюсь, но на другой же день меняю решение… Мне кажется, здесь играет, главным образом, роль страх… как бы Жозеф не втянул меня в какие-нибудь темные дела… Никак не могу решить ничего окончательно… Он не грубит мне; напротив, убеждает, соблазняет посулами свободы, нарядов, обеспеченной, счастливой жизни…

— Все-таки мне необходимо приобрести это маленькое кафе… говорит он… Нельзя упустить такой случай… Что, если еще и революция подоспеет? Подумайте-ка, Селестина, ведь это случайность… а там, кто знает?.. Революция… ах! запомните это… для кафе — лучше и желать нечего…

— Во всяком случае, покупайте. Не я… так будет другая…

— Нет… нет, нужно, чтобы именно были вы… Только вы одна… Вы мне всю кровь перебудоражили… Но вы мне не верите…

— Нет, Жозеф… уверяю вас…

— Да… да… вы обо мне скверно думаете…

В эту минуту, уж не знаю право, откуда у меня взялась смелость задать ему вопрос:

— Ну, так вот, Жозеф… скажите мне — это вы изнасиловали маленькую Клару в лесу?..

Жозеф выдержал нападение с поразительным спокойствием. Он только пожал плечами, несколько секунд помялся на месте и, поддергивая соскользнувшие книзу брюки, просто ответил:

— Видите… вот о чем я говорил!.. Я угадал ваши мысли, подите… я все знаю, что у вас в голове…

Он смягчил тон, но взгляд у него принял такое ужасное выражение, что я положительно не могла выговорить ни слова…

— Разговор идет не о маленькой Кларе… дело касается вас…

Как и в тот вечер, он сжал меня в своих объятиях…

— Поедете со мной, что ли, в маленькое кафе?

Вся дрожа, еле выговаривая слова, я нашла в себе силы ответить:

— Я боюсь… боюсь вас… Жозеф… Отчего я вас так боюсь?

Он покачал меня на руках… И не считая, нужным оправдываться, может, даже желая увеличить мои подозрения, сказал мне отеческим тоном:

— Хорошо… хорошо… если так… еще поговорим… завтра…

В городе циркулирует Руанская газета со статьей, скандализирующей благочестивых прихожан. Это истинное происшествие, очень комичное и довольно нелепое, которое имело место на этих днях в Пор-Лансоне, хорошеньком местечке, находящемся за три версты отсюда. Самое пикантное это то, что действующие лица всем известны… Вот, значит, еще пища для умов в продолжение нескольких дней… Вчера принесли газету Марианне, а вечером после обеда я читала пресловутую статью вслух. После первых же слов, Жозеф поднялся суровый и слегка возмущенный. Он объяснил, что не любит пакостей, и что не выносит, когда в его присутствии нападают на религию…

— Это нехорошо, что вы читаете, Селестина… нехорошо…

И ушел спать…

Я списала эту историю. Мне показалось стоящим ее записать… к тому же я подумала, что, пожалуй, не будет лишним осветить эти мрачные страницы искренним взрывом хохота…

Вот она.

Господин настоятель в Пор-Лансоне был ревностным и очень активным священником и славился по всем окрестностям своим красноречием. Атеисты и свободомыслящие отправлялись по воскресениям в церковь, единственно для того, чтобы послушать его проповедь… Объясняли эту моду его ораторским талантом.

— Конечно, с ним можно не соглашаться, но все-таки лестно послушать такого человека…

И они страстно желали, чтобы их депутат, у которого, как говорится, корова отжевала язык, обладал бы таким же даром речи, как господин настоятель… Его резкое и упорное вмешательство в коммунальные дела не раз смущало мэра, выводило из терпения другие власти, но за ним всегда оставалось последнее слово, вследствие его божественного дарования, вбивавшего каждому гвоздь в голову. Одной из его маний было то, что детей плохо обучают.