Атаман - Сергей Мильшин

— Поздравляю от лица администрации и от себя лично, — Парамонов весь светился удовлетворением, — хотя, конечно, официально было бы более эффектно.

— По мне, главное, чтобы эффективно.

Оглянувшись на рассредоточившихся казаков, Парамонов ухватил Атамана под руку:

— Никита Егорович, тут такое дело.

— Слушаю тебя, Сергей Сергеевич, — Атаман будто нечаянно отнял руку.

— Кран нужен. Знаешь же, поди, что я дом строю. Ну, вот, надо кирпич на второй этаж поднять, — он снова оглянулся, — часа на два, не больше.

— Приходи завтра, часов в девять после планерки.

— Может, лучше позвонить?

— Можешь не дозвониться. Линия все время занята в это время. Сам понимаешь, начало рабочего дня.

— Ну, тогда я водителя пришлю. У меня завтра тоже дела важные. — Парамонов внимательно смотрел куда-то в сторону. — А ты пользуешься успехом. И власть к тебе, и пресса к тебе.

Атаман проследил взгляд главы администрации. К ним пробиралась худенькая, довольно симпатичная девушка. Большие глаза, с интересом оглядывавшиеся вокруг, старались не выпускать из вида и Атамана. Минимум косметики, короткая стрижка, блокнот и диктофон, зажатые в руке, сразу выдавали представителя прессы.

— А почему ты решил, что она ко мне?

— Сегодня ты герой дня. К кому же еще?

Он не ошибся. Приблизившись к Атаману, она сразу затараторила:

— Здравствуйте, Никита Егорович. Я корреспондент районной газеты «Заря Кубани» Дуня Сиверова. Можно задать Вам пару вопросов?

Атаман не успел ответить.

— Конечно, можно, о чем Вы спрашиваете? Страна должна знать своих героев, — Парамонов чуть-чуть оттеснил Жука в сторону, — казаки — это наша сила! За последние два месяца они столько успели сделать в станице, что милиция за десять лет бы не осилила.

Корреспондент мило склонила головку:

— Очень интересно. Сергей Сергеевич, я как раз хотела задать Никите Егоровичу пару вопросов, Вы не против?

— Конечно, конечно, — он уже хотел было отодвинуться, но тут сквозь толпу к Дуне пробрался небритый субъект в репортерском жилете с многочисленными карманами и фотоаппаратом на шее.

Девушка коротко указала ему на Атамана:

— Вы не будете возражать, если наш фотокорр сделает несколько снимков? Общее построение он уже отснял. А теперь надо крупные планы.

— Пожалуйста, — Жук улыбнулся, — у каждого своя работа.

— Вы что, прямо здесь в толпе будете фотографировать? — Парамонов изумленно оглянулся вокруг и достал расчёску, — нет, так не пойдет. Надо подходящий фон выбрать. Хотя бы на фоне администрации. Там солнце хорошо освещает. Теней на лице не будет. А что так? Вам же надо, чтобы хорошие фотографии были. А Вы, молодой человек, — Парамонов сменил тон на «в меру строгий», — должны знать, профессионал все-таки.

Девушка переглянулась с фотокорреспондентом. Тот вяло пожал плечом, а отвернувшись, хмыкнул:

— Ну, хорошо, как скажите. Вам виднее.

Втроем они пошагали к зданию администрации, стоящее по соседству с Домом культуры. Атаману ничего не оставалось, как последовать за ними.

Начальник штаба Осанов

Атаман Павловки Корнелий Петрович Заболотный вытянул шею и постучал карандашом по стакану:

— Казаки! Хорош галдеть! Начинаем.

В президиуме по правую руку от Заболотного поглядывал заинтересованно в зал заместитель Атамана сухой и верткий Афанасий, Жук не смог вспомнить его фамилию. Справа расположился крупный, лысеющий, с толстыми короткими пальцами и бычьей шеей Василий Яковлевич Тихомиров, известная в Крае личность. Пару раз приходилось с ним пересекаться по спонсорским делам и Никите Егоровичу. Бизнесмен никогда не отказывался помочь в организации детских соревнований в станице. У него было в собственности несколько фирм, и Василий Яковлевич на уровне района считался человеком обеспеченным.

Зрительный зал павловского Дома культуры, заполненный едва ли на треть, постепенно стихал. Никита Егорович, только что занявший место в первом ряду, огляделся.

— Не густо, — словно прочитал его мысли начальник штаба Осанов.

— Хорошо, хоть столько пришло.

Большинство из павловцев, собравшихся в этот вечер в клубе, Жук знал. В основном здесь сидели родители молодых ребят, приглашенные Заболотным. Отдельно на задних рядах устроилась местная молодежь. На галерке и шумели громче всех. Атаман, пока оглядывался, несколько раз поздоровался. Вон бойкая и смешливая Галинка, женщина лет сорока пяти, вместе ездили лет тридцать назад на соревнования по стрельбе. Она и сейчас только пытается сделать серьезный вид, а у самой веселые чертенята в глазах так и прыгают. Но с Атаманом поздоровалась сухо, до сих пор не может простить, что не ее он пошел провожать тогда с дискотеки, а ее подругу Валю. Она, кстати, тоже здесь. Улыбнулась коротко Жуку и тут же отвернулась: муж — здоровый казак Грицайло — сидит рядом и, развалившись, снисходительно посматривает вокруг. Через два ряда от Атамана съехал на сиденье вниз, словно желая стать меньше, на редкость скромный мастер на все руки Сенька Василюк. Рядом супруга, молодящаяся, с высокой прической и суровым лицом, густо усыпанным пудрой и тенями. Сенька успел шепнуть Жуку, когда тот проходил мимо, что есть разговор. «О чем он хочет поговорить?» Добрую половину павловцев связывали с Никитой Егоровичем добрые личные отношения. «И это при так называемой вражде станиц! — Атаман усмехнулся про себя. — Так-то враждовать можно. Как нынешнюю вражду — совсем другую, злую и безжалостную остановить? Впрочем, для этого мы же здесь и собрались».

Корней Петрович взглянул на земляков из-под очков и снова постучал по стакану. В наступившей тишине стеклянный звон далеко разлетелся по гулкому залу.

Он скосил глаза направо. Тихомиров еле заметно кивнул.

— Итак, земляки, — Заболотный поднялся, зажимая карандаш в кулаке, — мы сегодня собрались с вами в этом зале, чтобы вместе разобраться в том, что происходит в отношениях наших соседних станиц, — он кивнул в сторону казаков из Курской. — К нам по приглашению казачьего войска прибыли уважаемые соседи. Думаю, все их знают, представлять надобности нет.

— А я не знаю.

Голос, раздавшийся с галерки, заставил Заболотного поднять напряженный взгляд:

— И кто это там такой незнающий?

Тишина повисла над залом. Молодежь притихла. Жук, разряжая напряжение, поднялся и поправил ремень, перепоясывающий казачью форму.

— Я представлюсь. Атаман Курской казачьей сотни Никита Егорович Жук. Со мной начальник штаба и знаток казачьей истории Виктор Иванович Осанов.

Виктор Иванович приподнялся и кивнул.

— Ну, вот так. Достаточно?

— Теперь другое дело, — раздался тот же голос, и Атаман увидел говорящего.

Ничего особенного. Обычный наглый пустозвон, обломать ему рога было бы не трудно. Шестерка. А вот рядом с ним барственно развалились пара его дружков более серьезного пошива. Одни взгляды чего стоили — ленивые, привыкшие к власти, со злыми якорьками в глубине зрачков. Одного Жук узнал — видел как-то в районе с отцом — хорошим товарищем Генкой Тишковым.

Жук присел.

— Познакомились. Теперь продолжим. — Заболотный положил карандаш и оперся о столешницу костяшкам пальцев. — То, что проблема существует, думаю, ни для кого из собравшихся не секрет. Поэтому предлагаю обсудить ее честно и откровенно, поговорить как свои, как добрые соседи. Обсудить и попробовать найти какое-то решение этой проблемы. У кого есть что сказать по этому вопросу? — Он повернул голову слева направо. Рядом с Атаманом поднялась рука. — Виктор Иванович хочет. Замечательно! Давай, Иваныч, выходи на трибуну.

Осанов степенно поднялся, одернул форму и прошествовал на сцену. Атаман проводил его слегка удивленным взглядом: начальник штаба ничего не говорил о том, что хочет выступить. Заняв предложенное место, он сложил руки на наклонённую столешницу трибуны и подул в микрофон. Тот работал.

— День добрый, уважаемые казаки и казачки, — он кашлянул. — Я вот пока ехал сюда, думал о том, чтобы такого сказать, чтобы выглядеть убедительным. И, честно говоря, ничего не придумал. Единственное, что пришло мне в голову, так это одна история, которую я бы и хотел предложить вашему вниманию. Я когда-то, лет сорок назад, по заданию нашего заведующего музеем — увлеченный человек был — начал собирать воспоминания о наших предках — казаках. Уникальные воспоминания были, я вам скажу. Рассказывали бабушки по девяносто, девяносто пять лет, деды, но их меньше было по понятным причинам. Исписал двадцать общих тетрадей. В каждой строчке писал, бумагу экономил. К огромному сожалению, они были утеряны, а точнее просто выброшены на мусорку. — По залу прошелся вздох разочарования. В президиуме огорченно качнули головами. — Одна ярая коммунистка сознательно это сделала. Не об этом сейчас речь. Большая часть этих воспоминаний утеряна навсегда. Но кое-что в голове у меня осталось, и нет-нет да выуживается какой-то рассказ, как ящичек памяти открывается. Так вот я вспомнил историю, — он повернулся к Заболотному, — она короткая, на пять минут.