История антисемитизма.Эпоха знаний - Лев Поляков.

Со своей стороны Берне отразил эту тему с весьма характерным черным юмором; «Непонятно, почему этот еврей стал католиком, он вполне мог бы стать прохвостом, оставаясь иудеем». Только Александр Дюма отнесся к Дейцу достаточно беспристрастно.

Если происшествие с Дейцем было скорее симптоматичным, то «дамасское дело» 1840 года имело глубокие международные последствия. По историческому стечению обстоятельств сообщество ведущих держав, включая Россию Николая I, взяло тогда под свою защиту евреев, преследуемых агентами французского правительства. Однако отнюдь не было случайным, что это совпадение породило в эпоху всплеска националистических настроений временную несовместимость между евреями и французами.

В 1840 году обострился кризис на Востоке, в ходе которого Франция, покровительствовавшая вице-королю Египта Мехмету Али, вступила в конфликт с остальной Европой, поддерживавшей султана. На фоне крупных событий произошло одно незначительное: в Дамаске, где жило много христиан, в феврале 1840 года таинственно исчез монах-капуцин отец Томас. Французские консулы Ратти-Ментон и Кошле обвинили в этом исчезновении еврейскую общину и организовали преследование старейшин этой общины, обвиненных в ритуальном убийстве. После долгих пыток некоторые умерли, другие отреклись, а третьи дали ложные показания. Оказалось, что двое из этих старейшин были австрийскими подданными. Консулы Австрии Мерлатто и Лаурин попытались вызволить своих соотечественников из беды. С обеих сторон правительства Меттерниха и Тьера встали на сторону собственных представителей, и конфликт превратился в эпизод силового противостояния, в котором против Франции выступили остальные державы. Этот эпизод даже стал своеобразным прологом конфликта. Итак, Европа сосредоточила внимание на событиях в Дамаске: в Сирии представители Англии, Пруссии и России выступили на стороне своих австрийских коллег; в соответствующих столицах начал широко обсуждаться вопрос о человеческих жертвоприношениях, которые якобы предписываются Талмудом.

В Париже Совет министров проявил некоторый интерес к вопросу, входит ли христианская кровь в число ингредиентов для приготовления мацы. Но Тьеру было важно не показывать, что он блефовал, заявляя о своем намерении до конца защищать Мехмета Али, поэтому он поддержал своих консулов. Его главные противники Кремье, Фульд и Ротшильд были заинтересованы совершенно в ином. Документы свидетельствуют о том, что барон Джеймс и его братья испытывали искреннее глубокое беспокойство о судьбе своих сирийских единоверцев. (Эта черта германских «хищников» совершенно ускользнула из поля зрения Бальзака.) В ходе беседы с Джеймсом Тьер отказался идти на уступки. Тогда тот, как он писал своему брату Соломону, решил прибегнуть к «самому мощному здесь средству, а именно к поддержке прессы», но в этот раз попытка не удалась, тем более что в Париже вспыхнула патриотическая лихорадка. Правительственному органу («Le Messager») было поручено опубликовать информацию, что суеверия восточных евреев предписывают совершение ритуальных убийств и что их соплеменникам лучше помолчать. Возможно, сам Тьер верил в это – что он мог знать об иудаизме? В любом случае, он заходил все дальше.

В связи с кризисом на Востоке в целом он писал Гизо: «Нас девять, вы десятый, король одиннадцатый. Нас всех будет достаточно. Не будем бояться и пойдем вместе. Во Франции необыкновенное воодушевление». Что же касается ритуальных убийств, то с высоты парламентской трибуны он бросился в контратаку:

«Вы выступаете от имени евреев, а я говорю от имени одного француза. К тому же, позвольте мне заявить: происходят чрезвычайно почетные для израильтян события. Когда стали известны факты, волнение охватило их всех в Европе, они отнеслись к этому делу очень горячо, со смелостью, которая делает им большую честь в моих глазах. И пусть они мне позволят это сказать, они имеют в этом мире гораздо больше власти, чем сами это признают, в настоящее время они выступают с требованиями, обращенными ко всем иностранным правительствам. Они вкладывают в это дело необыкновенный пыл, страсть, которую невозможно было предполагать. Требуется большая смелость, чтобы министр защищал своего сотрудника, который подвергается таким атакам. Я надеюсь, что мне удалось проявить некоторую твердость в этом деле, и я должен был так поступить».

Некоторое время спустя в Палате пэров Тьер говорил еще более вероломным языком: «Разве я не должен в большей степени доверять слову господина Кошле, чем секте, которую я уважаю за ее энергичные попытки оправдаться, но которая, в конце концов, сама замешана в этом деле?» Поддерживаемая председателем Совета министров и обсуждаемая им на ежедневных пресс-конференциях, эта кровавая басня распространялась во всех газетах на фоне воинственного настроения французов, включая, как сокрушались «Израильские архивы» («Les Archives Israélites»), «даже самых преданных идеям прогресса и либерализма». Что же касается тех, «чьи политические и религиозные взгляды отражали вчерашний день», то они нагнетали обстановку, выдвигая на первый план интересы государства и церкви. «La Gazette de France» писала: «Если хотят, чтобы евреи оказались невиновными, то придется обвинять мусульман и христиан; это печальная альтернатива»; согласно «La Quotidienne» – «их невиновность даже создаст более серьезную проблему; легко обвинять в глупости весь род человеческий, чтобы объяснять его наследственную враждебность против народа торгашей». Так что имелось достаточно причин для обвинения евреев; в Париже было лишь две газеты, выступивших в их защиту – принадлежащий Ротшильдам «Le Journal des abats» и проявившая протестантскую солидарность «L'Espérance».

Напротив, во всех остальных западных странах, в том числе и в Великобритании, что достаточно необычно, общественное мнение, враждебное по отношению к Франции, по одной этой причине выступило на стороне евреев. Они же, стремясь очиститься от грязного подозрения, рассматривали эту проблему только в ее еврейском аспекте, поэтому только они интересовались лишь ее сутью, а не последствиями и политическими эффектами. Это положение вещей показывает, как в борьбе за собственную безопасность и честь они смогли служить делу правды, чему история в Дамаске послужила первым значительным примером,

Впервые объединившись после эмансипации на международном уровне, видные еврейские деятели собрались в Лондоне. Представлявший Францию Кремье воскликнул: «Франция против нас!» Итак, в этих обстоятельствах он чувствовал себя скорее евреем, чем французом, и по крайней мере в этом смысле нападки Тьера попали в цель. Один из видных английских представителей, Бернард ван Овен, предложил, чтобы все раввины Европы принесли торжественную клятву, что еврейская религия не предписывает совершать человеческие жертвоприношения. В конце концов было решено послать к султану и Мехмету Али делегацию в составе Кремье, Моисея Монтефьоре и востоковеда Мунка. Делегация отправилась в путь на борту фрегата, предоставленного в ее распоряжение британским правительством. Но судьба евреев Дамаска оставалась в зависимости от исхода международного кризиса.

Развязка наступила с отставкой Тьера, к которой, по-видимому, имело отношение обращение Джеймса Ротшильда к Луи-Филиппу; рента понизилась, и мир был спасен. Настояли ли Ротшильды на отставке Тьера, облегчив таким образом мирное разрешение конфликта? Содействовали ли они в дальнейшем созыву международной конференции, чтобы перевязать раны, нанесенные французскому самолюбию? Все это область большой истории, которую историки объясняют каждый по-своему, в зависимости от своих концепций и имеющихся в их распоряжении документов. Что же касается еврейской истории, то она зафиксировала, что евреи были реабилитированы после капитуляции Мехмета Али и что в Париже больше не возникал вопрос о «кровавых обрядах Талмуда»; но ситуация была весьма опасной, и интрига, сплетенная безвестным графом де Ратти-Ментоном, послужила отправной точкой для создания международных организаций защиты евреев, начиная с Всеобщего израильского альянса.

Фантомы прошлого: вечные жиды

В 1842 году трое евреев – Кремье, Серфберр и Фульд были избраны в Палату депутатов французскими избирателями. Газета «Израильские архивы» торжествовала: «Кто говорит о распрях? После подобного результата они во Франции больше невозможны, у нас больше нет религиозных различий, наследственной ненависти, верований, которые убивают! Фанатизм лежит в развалинах, преследования умерли, предрассудки лежат без сознания!» В другой статье газета призывала «литературных маршалов, командующих великой армией прессы», навсегда отказаться от прилагательного «еврейский»:

«Не потому, что мы стыдимся нашей веры… – не дай Бог! – но потому, что во Франции в 1842 году эпитет еврей лишено смысла; потому что, как отмечает словарь Академии, слово «еврей» становится все более редким с каждым днем; потому что евреев, чья душа находится в Иерусалиме, а тело во Франции, в наши дни более не существует; потому что на французской земле больше нет еврейского народа…»