Клокотала Украина (с иллюстрациями) - Петро Панч

— Униатский?

— Нет, прошу пана, православный.

— Странно, князь до сих пор не выгнал схизматов?

— Не могу знать, пане. Монахи сами бежали в Московию, а их милость почему-то вернули их назад.

— Еще более странно!

— Так есть, пане, — в тон Лясоте отвечал слуга.

Бодзинский, до сих пор равнодушно слушавший этот разговор, вдруг нахмурился и оттолкнул слугу ногой.

— Не твоего ума дело, хам, вон ступай!

— Пшепрашам [Пшепрашам – по-польски прошу прощения, извините], пане Людвиг, — пожал плечами Лясота, — а все-таки я не понимаю.

— Хотя пану, как историку, и следовало бы понимать. Князю нужно, чтобы на его землях работали хлопы, а хлопы здесь схизматы.

В это время послышалась барабанная дробь, а вслед за ней воинская команда. Бодзинский и Лясота подошли к окну и были поражены тем, что открылось перед их глазами: посреди плаца, на горячем коне, бившем копытом о землю, сидел князь Вишневецкий, а мимо него проходили части надворного войска: впереди на сытых конях выступали отряды надворной кавалерии с крыльями за плечами и с копьями в руках, за ними гусары в железных кольчугах и шлемах. Все это была худородная шляхта. Следом роты в иноземном платье — драгуны, рейтары, отряды казацкие, татарские, валашские. Позади шла пехота из рослых хлопов.

Гости были удивлены. Даже королю Владиславу IV сейм разрешил держать не больше тысячи двухсот человек надворного войска, а тут уже насчитали больше трех тысяч, и солдаты все еще продолжали идти. К тому же войско поражало дорогой амуницией, налаженной дисциплиной, в то время как даже королевские полки напоминали в походах скорее ярмарку, нежели войска. Слава, слава князю! Таким войском могли похвалиться немногие из магнатов Польши.

— Ну, пане Стах, что теперь осталось у вас от глории Конецпольского?

— Это правда! Какая пышность, какое богатство, сила! Я начинаю-таки гордиться тем, что я поляк! — в экстазе закончил Лясота и гордо поднял голову.

Бодзинский криво усмехнулся.

— Пан Стах не слишком требователен: что еще, кроме пышности, есть у Польши? Пьем французские вина из кубков работы греческих мастеров, едим немецких пулярок на английских оловянных тарелках и утираемся салфетками фламандского полотна.

Лясота с глуповатым видом хлопал глазами, не зная — то ли ему весело засмеяться, то ли горько вздохнуть, наконец ему в голову пришла спасительная мысль, и он победоносно произнес:

— Шляхетство! Правда, мы плохие хозяева, но благодаря привилеям всегда будем иметь что пить и есть. А что нам еще нужно? Поместья наши — дело случайное и изменчивое, а шляхетство — вечно. В этом наше главное богатство, пане Людвиг!

— На ваш взгляд. А вот мой кучер, он тоже шляхетно уроджоный, говорит: «Лучше бы меня мама уродила с хорошим наделом земли». Вся беда в том, пане Стах, что нам больше по душе неурядицы, нежели порядок. И Иеремия Вишневецкий, кажется, это понимает.

Гости догадывались, что князь Вишневецкий нарочно устроил этот парад войск, но это была только половина правды. Вишневецкий, задетый за живое Лясотой, тут же за столом решил снарядить экспедицию, которая затмила бы военные забавы Александра Конецпольского. А что поход коронного хорунжего не представлял ничего серьезного, видно было уже из того, что Чаус-мурза и словом не упомянул о какой бы то ни было стычке татар с поляками этим летом. Князю Вишневецкому захотелось сразу же проверить состояние своего войска. А когда войско прошло мимо него, князь приказал играть сбор начальников. Он сказал им только три слова:

— Панове, готовьтесь в поход!

Дал лошади шпоры и поскакал во внутренний двор.

VI

Петро и Саливон молотили цепами жито у Багачковского попа. Вот уже две недели, как они бежали из Лукомля и скрывались в ближних селах в надежде пристать к сечевикам, но, кого ни спрашивали, никто не знал, где они находятся. А сечевики были где-то здесь, поблизости, так как не проходило дня, чтобы не произошло у них какой-нибудь стычки с надворным войском Вишневецкого. А случалось, что стычки происходили одновременно в разных местах. Это уже вызывало сомнения: правда ли, что действуют тут сечевики? Одни говорят, что прибыло их на Посулье только трое или четверо, а другие уверяют, что не меньше сотни, хотя всех вместе их никто еще не видел.

О Максиме Кривоносе говорили теперь в каждой хате. Одни пугали им детей, другие утихомиривали слишком рьяных дозорцев, и те при упоминании его имени невольно оглядывались. Казалось, народ был охвачен одним стремлением — избавиться наконец от панов. Раньше надеялись на реестровых, теперь хватит: у них свое болит, чего им беспокоиться о трудовом люде? А пивовар или истопник и пахаря поймет и дворового, потому не саблей, а мозолями хлеб добывает. Кривонос тоже советует друг за дружку держаться. Теперь они уже и сами видят, что официалисты и церковники нарочно науськивают их друг на друга, как будто польские хлопы не так же, как и украинские, наживают свои мозоли на панских полях и дворах. Когда б все взялись за вилы в Лукомле, разве княжьи прихвостни осмелились бы посадить на кол Панька Пивкожуха, а с ним и еще четверых крестьян? А не убеги Саливон да Петро, было бы и семеро.

Саливон за последние дни заметно похудел, стал костлявым, жилистым, а от этого как бы еще более стройным и сильным. Русые волосы его были подстрижены под горшок и с каждым ударом цепа подлетали и мягко били по загорелому лбу. Петро рядом с ним казался щуплым. Он был молчалив, точно прибитый. Смерть отца он перенес, как и подобает мужчине, не уронив ни слезинки, но от этого у него еще тяжелее было на сердце. Теперь он боялся за сестру — Галя с того дня стала словно не в себе. А мать, старая Горпина, и совсем слегла. Жалко ему было и Саливона: верно, сейчас думает о Гале — лупит цепом как попало.

— Да брось ты, Саливон, этот сноп, в труху уже его измолотил, — сказал Петро с кривой улыбкой.

Саливон откинул в сторону солому и тяжело вздохнул.

— Неужто Галю забрали-таки в палаты, Петро?

— Я и сам об этом думаю.

— А как он тебе сказал?

— Видел, говорит, как везли на бричке в Лубны. И все.

— А почему ты думаешь, что ее в палаты взяли? Может...

— Что, может?..

— Есть же прядильня, пивоварня... Да нет, красивая, статная... в покои заберут, — и Саливон бешено ударил по снопу. — Лучше б уж за решетку кинули.

— На панском дворе то же, что за решеткой: ни выйти, ни войти без дозволения.

— А она, верно, надеется... Голову положу, а вызволю! Мне Григор поможет.

— Какой Григор? Лысенко? Разве и он удрал?

— А что же, ждать ему, пока и его на кол посадят?

— А его за что?

— Видел, какие кулаки? Люди думают, что он управителю долбней голову проломил...

— Один?

— Почему один? На пана Станишевского много охотников нашлось.

В это время к току через огороды подошли двое не то казаков, не то селян. Одеты они были в свитки, а подбриты по-казацки, один — большой, другой — пониже, у обоих длинные усы и высокие шапки.

— Помогай бог! — крикнул тот, что постарше, с острым взглядом.

— А может, сами бы помогли? — отвечал Саливон, исподлобья разглядывая неизвестных.

Оба они, с обветренной до черноты кожей, были чисто выбриты и, верно, не слишком часто приневоливали себя к работе. Высокому понравился ответ Саливона, он бросил короткий взгляд на своего товарища и улыбнулся.

— Добрый казак! А что ж, принимайте в компанию! Мы не прочь, правда, Мартын?

Второй, видно, не из болтливых, только молча кивнул головой, а высокий продолжал:

— Вот только к попу наведаемся. Дома батюшка?

— Кажись, никуда не уходил, а с утра с нами вместе цепом махал.

Незнакомцы направились к хате, а молотильщики вопросительно посмотрели друг на друга. К попу разный народ ходит. Но почему эти пришли через огороды, и все время озираются. И речи какие-то не те...

— Может, ограбить вздумали, — сказал Петро.

— А что брать-то? Старый подрясник?.. Ты ничего не заметил? — спросил, помолчав, Саливон.

— Они вроде как бы хоронятся.

— Значит, он!

— Кто? — уже испуганно крикнул Петро.

— Он! Максим Кривонос!.. Ей-богу, он! Ты гляди, второй остался во дворе. Должно, джура... Стережет...

— Выдумываешь, — сказал Петро, уже готовый поверить.

— Точь-в-точь такой! Мне ж говорили: высокий, глаза острые, нос кривой, подбородок как подкова. А джуру его Мартыном звать.

— И этого он Мартыном называл... Правда, они!

От такой неожиданности хлопцы бросили молотить и, взволнованные, уставились на Мартына, который, должно быть, стоял на страже, хоть и делал вид, что рассматривает попову телегу.

Тем временем Максим Кривонос, который для отвода глаз оделся в свитку, вошел в хату. Маленькая хата с клетью была чисто выбелена, пол подмазан глиной и посыпан, точно диковинными зелеными ножами, аиром, который лопался под ногами и наполнял хату острым, свежим духом. Колченогий стол, лавки вдоль стен, полати, покрытые узорным рядном, да кое-какая одежонка на жерди над полатями составляли все убранство хаты. Поп сидел на круглой скамеечке у оконца и ладил чуни.