Помилованные бедой - Эльмира Нетесова

— Не надо, Юр! Об этой дружбе я никогда не вспоминал и не простил бы ей сказанное. Жизнь может многое изменить в человеке, но не убеждения — они всегда остаются с нами. И я, честно говоря, никогда не жалел о том, что порвал отношения с Татьяной.

— Упрямый ты, Лень!

— Ты это к чему?

— Даже мертвую не простил. Я считал тебя отходчивым.

— Не всем и не все в этой жизни простить можно.

— Нет, я не засоряю память злом. Хреновый багаж, жить мешает. Случается, и мне достается. Дома от своих, на работе от больных. Да и друзья, сам знаешь, сколько раз подводили.

Тайка надо мной хохочет. Говорит, что своим подругам такое не простила б. Вот и напоминаю ей, где я работаю. Здесь на каждом шагу прощать надо.

— Прощение не прощание. Ко мне, сам знаешь, поступают уже с финиша. Когда дальше спешить некуда. Иногда привозят тех, что даже здороваться гнушались со мной при жизни, отворачивались высокомерно, называли трупной мухой, высмеивали в компаниях. Я все терпел. Знал, застолье заканчивается быстро, а после него наступает тяжелое похмелье — расплата за все ошибки и обиды. Знаешь, как нелепо получилось однажды? Встречал Новый год в хорошей, знакомой семье. Но, как всегда, и туда попала шелудивая псина. Появился сосед, его никто не приглашал, не звал к столу, но таким нахалам приглашения не нужны. Выпил стакан водки, полез, руками достал рыбу, курицу, потом соленья. Ну, нажравшись, стал гостей рассматривать и, увидев меня, заорал: «А я тебя знаю! Ты в морге работаешь. Трупы потрошишь! Верно грю?»

Я отвернулся. Другой бы понял, отвязался. Но этот с плоскостопием на мозги. Долго не может остановиться и дергает меня за руку: «Слышь, а это не твои шестерки на базаре печенью торгуют? Во всем городе в прошлом году ни одной скотины не зарубили, а у вас ливер не переводится. Вот нам, когда зарплату не дают, дома жрать нечего, только картоха и капуста! А у вас всякий день свежина. Голодом не сидите».

Гости от меня поневоле отвернулись. Мне и вовсе терять стало нечего, я и ляпнул: «Таким говном, как ты, не только люди, собаки бродячие побрезгуют». Услышав такой отпор, тот кретин полез в драку. Вышвырнули его в коридор. А через неделю ко мне привезли, на вскрытие. Я сразу узнал насмешника. Он и умер по-дурацки. Сосульку с крыши дома сорвало ветром, мужик под ней проходил и не увидел. Его и достало. Вместе с шапкой пробило башку. На месте уложила сосулька, охнуть не успел.

— Скорая смерть — подарок. Не мучаясь, ушел, как в награду за пережитое, — сказал Юрий Гаврилович.

— Может, ты и прав, только тот мужик много моложе меня. Ни пожить, ни порадоваться не успел, трое его детей осиротели. И жена до сих пор вдовствует. Выходит, любила. Значит, было за что!

— Знаешь, вот я чувствую, когда меня не станет, Томка не будет убиваться долго. Устала она со мной. Вечные заботы, нехватки, безденежье измотали бабу. Ну что за дела, если купить новые колготки уже проблемно. О крупных вещах я и не говорю. Сразу дыра в бюджете, надо экономить на еде. А как ужмешься больше? На чем? И так пачку масла неделю едим. Хуже просто некуда! — жаловался Бронников.

— А мне разве легче? Уборщица увидела, что я не обедаю, давай подкармливать. То горячую картошку с огурцами поставит передо мной, то грибы. Я сколько раз отказывался, неловко было, так они вместе со сторожем наседали: «Ешь, и все на том! Нечего базарить. Принесли не купленное, а свое, что в огородах выросло. От того отказываться грех!»

Или заварят лесной чай. Тоже угощают. С вареньем иль медом. Понимаешь, мне теперь дали полставки судмедэксперта. Вроде больше стал получать. Но поверишь, жить не легче. Та прибавка по нынешним ценам и незаметна, — понурил голову Сидоров и продолжил: — Хотел и я дачей заняться. Ну, знаешь, за городом давным-давно участок взял. И посадили мы на своих шести сотках картошку, капусту, лук. Я все лето вечерами там возился. Полол, поливал, окучивал, удобрял, опрыскивал. А осенью приехал убрать урожай, а на участке пусто. Кто-то помог… Поверишь, я взвыл. Сколько раз на участке резал руки, потом на работу шел, к трупам. Руки, пальцы нарывали. Бывало, ночами не спал от боли. И только мечтал, что в эту зиму мы не будем покупать овощи — свои соберем. Помогало мне это стерпеть боль! Но ты можешь себе представить, как я выл на пустом участке?! С тех пор на дачу не хожу.

— А зря! У меня тоже такое случилось года четыре назад. Я завел там собак. Трех кобелей. И как только ехать, набираю объедки от больных в ведро и везу. Прикормил. С тех пор они участок охраняют, никого из воров не подпускают к огороду. И весь урожай цел.

— Ну я-то где возьму жратву? — вздохнул Петрович.

— В любой столовой отходы остаются.

— Да что ты, Юр! Теперь нигде ничто не пропадает.

— Тогда у нас бери. В столовой мужского корпуса.

— А что? Там их не уносят?

— Одни мужики работают. Этим не до отходов, — отмахнулся Бронников и заметил: — За осень и зиму прикормишь собак, а весной уже готовые сторожа будут!

— А если вместо собак бомжи прикормятся?

— Нет! Эти отходы они жрать не станут! Зато для псов — подарок. Ты начни! Не теряй время!

…Друзья стали чаще видеться. Юрий Гаврилович и впрямь вскоре переехал работать в другое место, в отремонтированные корпуса в зеленой зоне. Раньше тут был санаторий для военнослужащих. Но в последние три года никто сюда не приезжал и корпуса остались бесхозными, стали понемногу ветшать, их содержание легло бременем на казну. И руководство города отдало санаторий под психоневрологическую больницу. Вовсе не потому, что в корпусах не было другой нужды, просто достал Бронников своими жалобами всех до единого. В последнее время и вовсе разошелся.

Пригрозил, что выведет всех больных и те, кого не заберут в семьи, будут жить на улице. И весь город будет знать о причине. Помимо того, пообещал подключить прессу. Эти, конечно, не упустят жареные факты, слетятся вороньем. Попробуй их разгони, ославят, опозорят на весь свет.

А то, что Юрий Гаврилович держит свое слово, город знал. Уважали этого человека горожане и не позволяли себе шуток в адрес профессии.

Многие деляги от городской накипи удивлялись, что, работая в такой должности, Бронников остается в бессребрениках.

«Он сам стебанутый, не иначе! Морились у него законники. Мог поиметь с них кучеряво. Но не скентовался. Сколько элитных сопляков мог за баксы от армии спрятать? Тоже не стал. Все равно их прикрыли другие, умные. А этот так и ходит вывеской магазина уцененной одежды. Одно слово — псих, а не мужик!»

Городская молодежь смотрела на Бронникова с удивлением: «Чудак или лопух? Мог бы дышать классно, иметь тачку. Так нет, пехом тащится!»

«Зато спокойно спит!» — встревала в разговор какая-нибудь старушенция.

«Брысь, плесень! Хороший сон у покойника! Пока мужик живой — шевелиться должен. Иначе на поминки не наскребет».

Все эти разговоры слышал Юрий Гаврилович. Но жить иначе не мог. Слишком много лет проработал он именно так. Меняться, подстраиваться под нынешнее время он припоздал, да и желания такого не возникало.

— Юрка, мне кажется, когда мы умрем, дети похоронят нас в старых спальных мешках. На гроб не соберут, — грустно заметила жена.

— Ну и что? Зато мы снова станем молодыми. Будем слушать соловьев, встречать весну в черемуховых зарослях, и я снова буду просить тебя стать моей женой! Ты согласишься? — обнимал Тамару.

— Чудик мой! Куда ж от тебя денусь? Ведь должен кто-то любить и тебя…

— Мне не нужна другая, только ты, моя единственная, самая терпеливая и лучшая на свете!

И просыхали слезы на щеках женщины. Ее любит муж, самый дорогой человек! А коли так, зачем грустить? Жизнь изменчива, зато любовь постоянна.

Юрий Гаврилович был всегда одинаков — и на работе, и дома. Он не любил скандалов, грубостей и обидных слов. Терпеть не мог криков. И в больнице старался поддерживать тишину. Вот и в этот день немного припоздал на работу, а его уже ждут в коридоре. Отец Наташки пришел. Бронников провел человека в кабинет. Предложил присесть и спросил:

— Пригласим Наташу или сами поговорим?

— Пока наедине пообщаемся, — ответил человек. — Как теперь моя девочка? Расскажите о ней. Я не знаю ее, хотя Наташка — мой ребенок. Уж так сложилась жизнь, поймите правильно.

— Хороший ребенок! Главное, очень чистый!

— Спасибо. Это самое дорогое…

— Она очень добра и отзывчива, сентиментальна и скромна. Хотя много горя познала, ни врать, ни воровать не стала. Она умеет понять чужую боль, способна утешить и полюбить, умеет поделиться, посочувствовать. Никогда не притворяется и не льстит. Девочка честная и прямая. Что думает, то и скажет, незлопамятна. Умеет ценить и откликается на доброе. Хватит с вас? Будь у меня таким родной ребенок, я гордился б им. Скажу без преувеличения: она очень смышленая и спо

собная девочка, тянется ко всему новому, общается с теми, у кого может почерпнуть что-то полезное. Да, она не станет обзаводиться хороводом подруг-ровесниц, их она давно переросла, и будет дружить с людьми много старше себя. Такова Наталья. Я не хвалю, лишь вкратце рассказал о ней, — вздохнул Бронников.